— Главное — захотеть. А вы хотите?

Вадиму вдруг показалось заманчивым захотеть чего-нибудь. Неважно чего. Хотеть — значит снова быть втянутым в житейский водоворот, снова испытывать радости и разочарования, предвкушение и исполнение желаний. Он кивнул, соглашаясь.

Через пару дней Керзон принес ему складно составленную бумагу, в которой Вадим обращался к руководству Госконцерта с просьбой выделить ему личного редактора, ввиду огромной концертной загруженности, длительных гастрольных поездок и еще чего-то там. Должность редактора, разумеется, была формальной, поскольку таких понятий, как менеджер или импресарио, в Советском Союзе просто не существовало.

— Но тут не сказано, что моим личным редактором будете вы, — заметил Вадим. — Может быть, вписать?

— Ни-ни! — возразил Керзон. — Они этого не любят — чтобы им указывали. Они сами решат.

— А вы уверены, что они решат, как надо?

— А вот это уж моя проблема! — засмеялся Керзон.

«Они» решили как надо. У Вадима появился личный редактор, сразу же принявшийся за дело. Оказалось, что Глинский во многом совершенно не разбирался. Например, в концертных ставках.

— Шестнадцать рублей за концерт! — возмущенно кричал Керзон. — Курам на смех! Я им скажу! Они меня долго будут помнить!

— Это высшая эстрадная ставка, — терпеливо объяснял Вадим.

— Высшая — двадцать семь рублей! — твердил Керзон.

Его упрямство выводило Вадима из себя.

— Двадцать семь — это филармоническая ставка, а у меня нет высшего образования, только специальное среднее.

— Да заслуженному артисту никакого образования не надо! Пусть он хоть в церковно-приходской школе два класса закончил — и того хватит. А за мастерство?!

— Что — за мастерство? — недоумевал Вадим.

— Надбавка за мастерство — пятьдесят процентов! — торжествовал Керзон. — Тебе никто и не сказал небось?

Керзон не бросал слов на ветер. Он выбил и филармоническую ставку, и пятьдесят процентов за мастерство, и двадцать пять процентов гастрольных начинались у него чуть ли не сразу за Садовым кольцом. Потом он популярно и очень убедительно объяснил Вадиму, что, если такой великий певец, как Глинский, едет в страшную глухомань, рискуя своим феноменальным голосом, живет в Доме колхозника и поет в сельском клубе, то грех не заработать чуть больше, чем предлагают узкие рамки тарифных ставок. Семен без особых усилий заставлял организаторов провинциальных гастролей подписывать липовые бумаги на число концертов вдвое большее, чем Вадим отрабатывал на самом деле. Раньше такие фокусы ужаснули бы Вадима. Теперь он просто старался не думать об этом. Он — певец, он поет, а Керзону — Керзоново.

Через полгода Вадим переехал в отличную двухкомнатную квартиру и занялся ее обустройством. Надо было чем-то заполнять душевную пустоту, отгонять страхи, отодвигать воспоминания… Этого увлекательного занятия хватило почти на год. Незаменимый Керзон добывал мебель и ковры, плитку и сантехнику.

Теперь в своих заграничных поездках Вадим посещал совсем другие магазины. Он никому больше не вез подарков — только самому себе. Он придирчиво разглядывал обои, унитазы, чайники со свистком, кастрюли и полотенца. Перед его мысленным взором все это замечательно занимало свои места в его ухоженном уютном гнезде. Единственная беда — денег всегда катастрофически не хватало. Вадим, как и все советские артисты, запасался консервами и суповыми концентратами, но мизерные суточные никак не желали слагаться в сколь-нибудь приличную сумму.

Помог, как всегда, верный Керзон. Во-первых, он объяснил Вадиму, что за границей — не важно, в капстране или в соцлагере — иногда очень хорошо оплачиваются телевизионные интервью. И не только объяснил, но и всеми силами старался эти интервью организовать. Удивительно, но ему, не владевшему ни одним иностранным языком, очень неплохо это удавалось. Гонорары за интервью служили большим подспорьем. И счастливый Вадим волок через границу английские сервизы и итальянскую сантехнику.

Но денег не хватало по-прежнему. Однажды Вадим бродил по огромному супермаркету, уныло размышляя о несовершенстве бытия: в Союзе у него есть деньги, но он ничего не может на них купить, а здесь навалом вещей, великолепных, заманчивых и столь необходимых ему для полноты жизни, но денег — увы… Это напоминало ему сказку про дудочку и кувшинчик, которую он читал в детстве.

Если он купит этот потрясающий телевизор, то придется выложить все до последнего гроша. На том его походы по магазинам и кончатся. Правда, покупка серьезная, можно сказать, на всю жизнь. Но чайник со свистком, ярко-красный, в белых горохах, прямо-таки просился к нему на кухню. И еще телефон. Белый. У всех черные, а у него белый. Или лучше вон тот — стилизованный под старину, с изящными рычажками, весь в завитушках и позолоте. Нет, дорого. А как же телевизор?

Конечно, Керзон выручил, занял недостающую сумму, и счастливый Вадим стал обладателем и цветного телевизора, и чайника в горох, и позолоченного телефонного аппарата. В Союзе Вадим с лихвой вернул долг и осторожно поинтересовался, как это хитроумный Керзон умудряется столько всякого привозить из-за границы. Ведь денег у него должно быть меньше, чем у Вадима. Керзон загадочно ответил, что надо уметь крутиться. Вадиму немедленно тоже захотелось крутиться и не считать копейки, то есть центы, пенни, пфенниги и сантимы.

В конце концов Керзон объяснил нехитрую схему. Не надо ждать милостей от природы. Надо купить здесь валюту, провезти ее за границу, там купить дефицит (а там куда ни глянь — все дефицит, по нашим меркам), привезти в Союз, продать, на вырученные деньги купить валюту… Ну, и так далее.

Вадим поморщился:

— Купи-продай… Не знаю я, у кого покупать и кому продавать. Что они, на улице стоят с плакатом: «Продам валюту, куплю джинсы»? Да и откуда у людей может быть валюта?

Керзон потер пухлые ладони и добродушно усмехнулся:

— А тебе и не надо ничего покупать и продавать. У тебя для этого есть Керзон. Твое дело сказать, сколько и чего.

Именно простота ситуации соблазнила Вадима. Все действительно просто: он дает деньги Керзону, тот где-то у кого-то (где и у кого, Вадим не знает и знать не хочет) покупает валюту и отдает Вадиму. Вадим провозит ее за границу. Там покупает что-то для себя, что-то, по указке всеведущего Керзона, на продажу. Вернувшись домой, отдает дефицит Керзону и получает от него деньги, которые, впрочем, снова отдает ему же для покупки валюты. Ну и так далее.

Вообще-то эта простая ситуация и называлась по-простому — фарцовкой. А на официальном языке — незаконными валютными операциями, и в Уголовном кодексе ей была посвящена конкретная статья. Но Вадиму это почему-то не пришло в голову. Он же никому не причинял никакого вреда, разве нет?

Одно его беспокоило. Восхитительная, увлекательная, азартная игра, целью которой было обустройство комфортабельного гнезда, заканчивалась. Еще оставалось несколько ходов, еще можно было продумать одну-две комбинации, но в принципе все уже было ясно.

И Вадим потерял к этой игре всякий интерес.

ГЛАВА 6

Керзон был неплохим психологом. Его комиссионные составляли, пожалуй, процентов триста, и он не хотел лишаться тучных заработков. Он поглядел на скучающую овечку, которую так выгодно стриг, и подкинул новую идею. Не пора ли завести машину? Вадим загорелся.

Первая машина в жизни мужчины — то же самое, что и первая женщина. Иногда даже важнее. И уж во всяком случае гораздо приятнее. Машина не капризничает, не говорит гадостей, не рыдает в подушку и не беременеет в самый неподходящий момент.

И начались новые приключения Вадима Глинского в неизведанной стране четырех колес. Он ходил на занятия в автошколу, долго размышлял о преимуществах различных марок и моделей. Что лучше — «Жигули», «Волга» или «Москвич»? Иномарку брать Керзон не советовал. Хлопот с ней не оберешься, запчастей не достанешь, бензин наш ей не нравится. Да и ни к чему светиться. Скромность украшает советского человека. Но гараж! Это обязательно. Причем теплый, хорошо оборудованный, с ямой и всякими такими причиндалами, повествование о которых звучало для Вадима китайской грамотой. Хотя он и оглянуться не успел, как через пару месяцев с головой ушел в автомобильные проблемы.

Такие грубые, диковатые слова, как «распредвал», «шаровые опоры», «маятниковый рычаг», наполнились высоким смыслом и звучали слаще самых дивных мелодий. Вадим узнал, что новый аккумулятор нельзя купить, не сдавши предварительно старый, что ярославская резина, несомненно, хуже московской, что в автосервисе надо иметь своего человека, иначе пропадешь.

Вадим полюбил своего бежевого «жигуленка» страстной и нежной любовью. Снова было о ком заботиться, было кому везти подарки! Вадим не остановился на таких пустяках, как панорамное зеркало заднего вида, коврики и гобеленовые чехлы. Он совершил настоящий подвиг. Приволок два комплекта итальянской резины — летний и зимний (о том, что резина бывает разной в зависимости от сезона, простой советский автолюбитель мог узнать разве что из иностранного фильма) — и немецкий аккумулятор. За перевес заплатил валютой. Об этом стало известно в Министерстве культуры и в Госконцерте. Но там было полно сумасшедших автомобилистов на самом высоком уровне. Вадима поняли. Никаких оргвыводов не последовало. Зато на его покрышки, а особенно на его аккумулятор, сбегался смотреть весь автосервис. Чудо западной технической мысли разглядывали даже без зависти, с немым священным восторгом.

Вадим ухаживал за своим верным другом, как сказочный витязь за Сивкой-Буркой: кормил отборным зерном, поил ключевой водой. И не было у него лучшего наслаждения, чем после концерта сесть в машину и поехать куда глаза глядят. Без всякой цели. Потому что ехать куда-то — это профанация. Куда-то можно и на метро добраться. Нет, ехать просто так, дать волю застоявшейся железной лошадке, прислушиваться к ее желаниям: а теперь куда? Не выбраться ли на просторы московской окружной, да не газануть ли под сто километров, слушая, как ровно стучит стальное сердце, как шуршит асфальт под новенькими покрышками…