В газетах он не нашел ничего, что могло бы заполнить пустоту. Тайфун, землетрясение, средних масштабов война между черными и белыми. Пожары, убийства, политические бои. Ничего или — слишком мало. Скандалы, паника на бирже, гибель колоссальных состояний. Что ему до этого? Что он чувствует из-за этого? Перелет через океан, рекордные скорости, дюймовые буквы заголовков сенсационных сообщений. Все эти листки стараются перекричать друг друга, и в конце концов не слышишь уже ничего и никого, становишься слепым, глухим и бесчувственным в шумном водовороте века. Фотографии голых женщин, бедра, груди, зубы, они предлагают себя десятками, сотнями. Раньше Оттерншлаг знал женщин, он и теперь еще помнил, как все было, но при этом не чувствовал ничего, кроме слабого, ползущего по спине холодка. Он вяло разжал желтые от табака пальцы, газеты выскользнули и, упав, легли на ковер с ананасами. Как скучно, как безразлично все это! «Нет. Ничего не происходит, абсолютно ничего», — вполголоса пробормотал Оттерншлаг. Когда-то у него была маленькая персидская кошечка, которую он назвал Гюрбе. Но с тех пор как кошечка удрала с вульгарным дворовым котом, у него не осталось никого и он был вынужден разговаривать с самим собой.

Как раз в тот момент, когда Оттерншлаг, описав широкую дугу вдоль стен холла, приблизился к стойке портье, чтобы получить ключ от своего номера, вращающаяся дверь втолкнула в отель странного индивида.

— Господи Боже ты мой! Опять он здесь! — обернулся портье Зенф к маленькому Георги и тут же устремил на вошедшего по-фельдфебельски неумолимый взгляд.

Этот странный субъект, этот человек плохо вписывался в интерьер Гранд-отеля. На голове у него была новая фетровая шляпа из самых дешевых, она была великовата и только благодаря оттопыренным ушам не съезжала на лоб. Лицо вошедшего было изжелта-бледное, с тонким, заурядной формы, носом, заурядность которого компенсировали весьма примечательные усы, какие чаще всего бывают у председателей разных союзов и обществ. На нем было узкое серо-зеленое пальто, поношенное и безнадежно старомодное, и черные, начищенные ваксой сапоги, которые казались слишком большими для его щуплой фигуры. Коротковатые черные брюки не закрывали голенища. На руках у человека были серые нитяные перчатки, и он крепко стискивал пальцами ручку чемодана. Чемодан, по-видимому слишком тяжелый, он держал как-то очень странно, прижимая к животу, а из-под мышки у него торчал увесистый сверток в плотной коричневой бумаге. В целом вид у субъекта был комический, жалкий и предельно измученный. Бой номер 24 попытался было взять у него хотя бы чемодан, но странный человек не доверил ему свою поклажу, мало того: казалось, учтивое движение паренька повергло его в еще большее смущение. Только возле самой стойки портье Зенфа он расстался с чемоданом из дешевого картона, выкрашенного под кожу, обождал, пока немного не отдышался, потом как-то странно поклонился и произнес высоким приятным тенорком:

— Моя фамилия Крингеляйн. Я был у вас уже два раза. И опять пришел по тому же вопросу.

— Пожалуйста, обратитесь вон туда. Впрочем, сомневаюсь, чтобы за это время у нас что-то освободилось, — вежливо сказал портье и махнул рукой в сторону Роны. — Этот господин уже два дня назад спрашивал, нет ли свободных номеров, — пояснил он, перегнувшись через стеклянную перегородку. Рона бросил на просителя лишь беглый взгляд, но сразу все понял. Из вежливости он отвернулся и сделал вид, будто просматривает книгу регистрации проживающих, затем ответил:

— Сожалею, но в настоящее время все номера заняты. Чрезвычайно сожалею.

— Опять все занято? Ну и куда же мне теперь идти?

— Может быть, вам стоило бы обратиться в другие отели, например возле вокзала Фридрихштрассе. Там очень много гостиниц.

— Спасибо, нет, — ответил субъект, вытащил из кармана пальто носовой платок и нервно вытер вспотевшее лицо. — Я однажды останавливался в такой гостинице, и мне там не понравилось. Я хочу жить в респектабельном отеле.

Он вынул из-под мышки мокрый зонтик, при этом промасленный бумажный сверток выскользнул, упал на пол, и из него вывалились бутерброды, несвежие, засохшие. Граф Рона не позволил себе улыбнуться, ученик портье Георги отвернулся к доске с ключами. Бой номер 17 с безукоризненной выдержкой собрал с пола сухие хлебные корки, странный субъект дрожащими руками рассовал их по карманам. Потом он снял шляпу, положил ее на барьер перед Роной. У него был высокий, изрезанный морщинами лоб и запавшие голубоватые виски. Голубые, очень светлые глаза немного косили за стеклами пенсне, которое все время норовило съехать вниз с тонкой переносицы.

— Я хочу жить в этом отеле. Ведь, наверное, какой-то номер у вас скоро освободится. Прошу поставить меня на очередь. Ведь я прихожу уже в третий раз. Может быть, вы думаете, я нахожу в этом удовольствие? В конце концов, не могут все номера вечно быть заняты!

Рона с сожалением пожал плечами. На миг все замолчали и стала слышна музыка из Красного зала ресторана и звуки джаз-банда, который теперь перебрался в Желтый павильон. В холле уже снова сидели несколько человек, кое-кто с удивлением и насмешкой поглядывал на странного индивида возле стойки портье.

— Вы знаете господина Прайсинга, генерального директора? Ведь он всегда останавливается в вашем отеле, когда приезжает в Берлин, правильно? Так вот. Я тоже хочу жить здесь. У меня важное дело, важная встреча с… с Прайсингом. Он пригласил меня сюда, назначил мне встречу здесь, да, именно здесь. Он рекомендовал мне остановиться в этом отеле. И сказал, чтобы я сослался на него. Я говорю с вами от имени генерального директора, господина Прайсинга. Так что попрошу вас. Когда освободится номер?

Рона повернулся к Зенфу.

— Прайсинг? Генеральный директор Прайсинг? — спросил он.

— Да. Прайсинг из Федерсдорфа. Акционерное общество «Саксония», хлопчатобумажные текстильные изделия. Я тоже приехал из Федерсдорфа, — сказал человек, которого звали Крингеляйн.

— Верно, верно, — портье что-то вспомнил. — У нас действительно раз или два останавливался господин по имени Прайсинг.

— По-моему, у нас для него заказан номер, — шепотом услужливо подсказал Георги. — Кажется, он приезжает завтра или послезавтра.

— Может быть, вас не затруднит зайти еще раз, завтра, когда приедет господин Прайсинг? Он должен прибыть сегодня ночным поездом, — сказал Рона, полистав свои книги и найдя запись о предварительном заказе номера для Прайсинга.

Удивительно! Эта новость как будто напугала Крингеляйна.

— Приедет? — сказал — нет, выдохнул он, словно в сильном испуге, и еще больше скосил и без того косые глаза. — Хорошо… Значит, он приезжает уже завтра… Ладно… И для него есть номер? Так, значит, у вас есть свободные номера! Ах, Господи, ну почему генеральный директор может получить номер, а я нет? Как прикажете это понимать? Я не потерплю такого обращения! Что? У него был предварительный заказ? Позвольте, но и я сделал заказ! Я к вам в третий раз прихожу, в третий раз совершаю столь трудный путь, в третий раз тащу сюда тяжелый чемодан — вот он, полюбуйтесь! На улице дождь, все омнибусы переполнены, а я, знаете ли, не совсем здоров… Так до каких пор я должен сюда ходить? Что же это такое?.. Разве это порядок? Разве ваш отель достоин называться лучшим отелем Берлина? Что? Действительно лучший? Если так — прекрасно, я намерен остановиться в лучшем берлинском отеле. Это что, запрещено, что ли? — Он обвел взглядом всех служащих по очереди и добавил: — Я устал, безумно устал. — И тут все заметили, что он и в самом деле выглядит очень усталым, заметили и его неуклюжие попытки выражаться изысканно.

Внезапно в разговор вмешался доктор Оттерншлаг, который все время стоял неподалеку, опершись острыми локтями на стойку и держа в руке ключ от своего номера с подвешенным к нему большим деревянным шаром.

— Если это имеет для господина столь важное значение, пусть займет мой номер, — сказал Оттерншлаг. — Мне совершенно безразлично, где жить. Распорядитесь, чтобы его чемодан доставили наверх. Я готов освободить номер. Мои чемоданы уложены. Мои чемоданы всегда уложены. Пожалуйста, я готов. Ведь ясно, что этот человек устал и болен, — подвел итог Оттерншлаг и тем самым пресек возражения, которые собрался было высказать Рона, — тот уже взмахнул невидимой дирижерской палочкой, призывая сбавить тон.

— Но, господин доктор, — быстро заговорил Рона, — об этом не может быть и речи. Нельзя, чтобы вы уступали кому-то ваш номер. Сейчас мы что-нибудь придумаем. Минутку, я только проверю… Вот, если вас не затруднит, запишитесь, пожалуйста, в нашу книгу. Замечательно, благодарю вас. Номер двести шестнадцать, — добавил Рона, обращаясь к портье. Тот передал бою ключи от номера, а странный индивидуум Крингеляйн взял автоматическую ручку и размашистым четким почерком написал свою фамилию в книге постояльцев отеля: «Отто Крингеляйн, бухгалтер фирмы «Саксония», Федерсдорф, дата рождения 14 июля 1882 г., место рождения — Федерсдорф».

— Все, — сказал он переведя дух, затем обернулся и оглядел холл Гранд-отеля широко раскрытыми косящими глазами.


Итак, он стоял в холле берлинского Гранд-отеля, бухгалтер Отто Крингеляйн, уроженец местечка Федерсдорф, проживающий там же, в Федерсдорфе, стоял в своем старом, потрепанном пальто, и ненасытные стекла его пенсне заглатывали все подряд без разбора. Он был на пределе сил, как бегун, чья грудь уже коснулась белой финишной ленточки, и это была не просто усталость — у нее имелись особые причины, но все-таки он видел мраморные колонны с гипсовыми капителями, подсвеченный фонтан, мягкие кресла. Видел мужчин во фраках, мужчин в смокингах, элегантных, разъезжающих по всему свету. Видел дам с голыми плечами, в переливающихся платьях, в украшениях, мехах — исключительно прекрасные, изысканные дамы. Он слышал отдаленную музыку, вдыхал запахи кофе, сигарет, духов, спаржи и роскошных цветов, которые в вазах были выставлены для продажи на одном из столиков в холле. Он ощущал мягкость и толщину малинового ковра под своими начищенными ваксой сапогами, и в тот момент именно ковер произвел на него самое сильное впечатление. Крингеляйн украдкой провел по ковру подошвой, прищурился. В холле было очень светло, всюду разливался мягкий желтоватый свет, кроме того, на всех стенах горели ярко-красные лампочки под колпаками, и зеленые сверкающие струи итальянского фонтана падали в чашу бассейна. Промчался куда-то официант с серебряным подносом в высоко поднятых руках, на подносе стояли широкие пузатые бокалы, в каждом было немного, на донышке, золотисто-коричневого коньяку и плавали кусочки льда. Но… как же так? Неужели в лучшем берлинском отеле не доливают?