— Мы не подбивали никаких клиньев! — быстро возразил Прайсинг.

— Послушайте, дружочек, ну что вы тут из себя строите? Еще как подбивали. Доктор Вайц, дайте-ка мне протокол. Ага. Четырнадцатого сентября — вот письмо — вы подъезжали к нам с вашим предложением.

— Вы заблуждаетесь, — упрямо стоял на своем Прайсинг. С этими словами он подтянул к себе папку, которая лежала перед Цинновицем. — Мы к вам не подъезжали! Письму от четырнадцатого сентября предшествовала личная договоренность, а инициатива к ней исходила от вас.

— Насчет инициативы скажу вам вот что. Еще месяцем раньше ваш тесть в частном порядке намекнул мне, как старому другу…

— Мы не подъезжали! — повторил Прайсинг. Он вцепился в эту совершенно незначащую мелочь, как будто тем самым мог еще что-то спасти.

Цинновиц застучал ногой под столом — забил тревогу.

И вдруг Герстенкорн сменил тему — шлепнул квадратной ладонью по зеленому сукну и сказал:

— Ладно. С этим — все. Вы к нам не подъезжали, если вам так больше нравится. Подъезжали или нет, обстоятельства тогда были другими, с этим вы должны согласиться, господин генеральный директор. — Употребив такое обращение, Герстенкорн перешел на официальный тон, что могло означать угрозу. — Тогда у вас были причины стремиться к объединению с нами. Какие у вас мотивы сегодня?

— Вам нужен более солидный капитал, — вполне справедливо ответил Прайсинг.

Герстенкорн отмахнулся:

— Капитал! Капитал! Если мы сейчас выпустим новые акции, деньги хлынут к нам потоком. Капитал! Вы постоянно забываете об одной вещи: в свое время вам помогла война, тогда можно было делать деньги, зарабатывая на военном обмундировании и солдатских одеялах. А теперь время работает на нас. Нам не нужен капитал. Нам необходимо дешевое сырье, тогда мы запустим новую технологию. И еще нам нужны рынки сбыта за рубежом. Я вам совершенно честно и откровенно излагаю точку зрения нашей стороны, господин генеральный директор. Если в этом смысле нам будет полезно объединение с вами, значит, объединение состоится. Не будет полезно — значит, нет. Пожалуйста, выскажите свое мнение.

Бедный Прайсинг! Ему предлагалось высказать свое мнение! Вот они и добрались до пункта, которого он так боялся. Боялся с той самой минуты, когда в Федерсдорфе сел в поезд. Он искоса поглядел на Цинновица, но тот сосредоточенно рассматривал свои ухоженные бледные ногти.

— Ни для кого не секрет, что у нас превосходно налажены связи с зарубежными фирмами. Только на Балканах наш ежегодный экспорт составляет шестьдесят пять тысяч марок. Мы вывозим туда ветошь для уборки помещений. Само собой разумеется, в случае объединения предприятий мы сделаем все от нас зависящее, чтобы расширить внешние рынки для сбыта готовых трикотажных изделий.

— Не могли бы вы высказаться несколько определеннее? Я хотел бы знать, на каком основании вы даете такие обещания, — сказал доктор Вайц. Он сидел в некотором отдалении и сейчас даже привстал — это была его давняя привычка, сохранившаяся с тех времен, когда Вайц служил адвокатом по уголовным делам. Вайц всегда и везде держался так, будто его плечи облекала судейская мантия, говорил же он голосом, который когда-то внушал страх неблагонадежным свидетелям.

Генеральному директору стало страшно.

— Не понимаю, что вы имеете в виду? — спросил он, по своему злосчастному обыкновению задавать вопросы, ответы на которые прекрасно знал.

Сидевший напротив Прайсинга и до поры до времени молчавший Швайман теперь открыл свой огромный толстогубый обезьяний рот.

— Речь идет о планируемом сообществе с фирмой «Берли и сын», — четко сказал Швайман.

Герстенкорн с большим вниманием следил за тем, чтобы длинный пепел с конца его сигары не упал на скатерть.

— К сожалению, я не готов дать справку по данному вопросу, — без задержки ответил Прайсинг. Ответ был заготовлен заранее и твердо заучен.

— Жаль, — сказал старик Герстенкорн. Потом все довольно долгое время молчали.

Графин с водой тихо звякнул на подносе — по улице проехал автобус; солнечный зайчик тонкими колечками света задрожал на стене и прыгнул на раму портрета основателя и первого владельца Гранд-отеля. Прайсинг в эти секунды лихорадочно искал выхода. Он не знал, показал ли Цинновиц хемницким предпринимателям столь важные прежде, а теперь утратившие всякий смысл копии писем. В ладонях у Прайсинга снова появилось противное ощущение чего-то липкого. Небритые щеки противно чесались. Он бросил на юриста умоляющий и одновременно вопрошающий взгляд. Цинновиц успокоительно прикрыл свои раскосые китайские глаза, но было абсолютно непонятно, что это значит: то ли да, то ли нет, а может, и вообще ничего не значит. «Я должен добиться своего» — это была не мысль, а скорее чувство Прайсинга.

— Господа! — произнес он и поднялся, потому что в кресле с бархатной обивкой сидеть стало жарко и неприятно. — Господа, не будем уходить от главного вопроса. Основой, на которой до сих пор базировались все наши прежние договоренности, был баланс и уровень производства федерсдорфских заводов. Сейчас вы имеете об этом полное представление. Господин коммерции советник Герстенкорн лично ознакомился с положением дел на нашем предприятии. Я хочу еще раз особо подчеркнуть, что сегодня здесь не прозвучало каких бы то ни было необоснованных или расплывчатых фраз. Мы не спекулянты! Я не спекулянт, отнюдь нет! Я работаю на основании фактов, а не слухов. Соглашения с англичанами, с «Берли и сын» — это слух, пущенный кем-то на бирже. Я уже однажды дал опровержение, и я не могу согласиться с тем, что…

— Уж не хотите ли вы учить старого зайца бегать? Мы как-никак знаем, чего стоят опровержения, — перебил Прайсинга Герстенкорн. Швайман встрепенулся, жадно потянул воздух носом и обезьяньим ртом, как будто почуял возможности сбыта своего товара на английских рынках. Прайсинг начал злиться.

— Я отказываюсь! — закричал он. — Отказываюсь признавать, что отношения с англичанами могут как-то повлиять на наши возможности. Отказываюсь. Я не согласен строить какие-то воздушные замки, никогда этим не занимался. Нашей фирме ни к чему пускаться в подобные авантюры. Я опираюсь на факты, расчеты, цифры. Наш баланс? Вот, пожалуйста! — Тут Прайсинг трижды хлопнул ладонью по лежавшей перед ним папке с документами. — Вот это имеет значение, а все остальное не в счет. Мы предлагаем вам то же, что предлагали раньше, с самого начала. И если вас вдруг сегодня это не устраивает, то мне, конечно, жаль, но… — Он в испуге замолчал, сообразив, в какое болото его занесло. «Я же напугал их. Да что же я раскричался? — подумал он в ужасе. — Надо взять себя в руки, я же все погубил…» Он налил себе полный стакан воды, выпил. Вода была тепловатая, безвкусная, как касторка.

Адвокат Цинновиц улыбнулся и попытался поправить дело:

— Господин генеральный директор Прайсинг отличается щепетильностью, которую следовало бы назвать образцовой. Я не знаю, справедливы ли его сомнения в необходимости учитывать определенные соглашения с манчестерской фирмой. Но во всяком случае эти сомнения преувеличены. Почему бы нам не взвесить эту возможность, которая открывает столь благоприятные перспективы? Даже если ничего еще не подписано на бумаге…

— Почему? Потому что я не могу взять на себя ответственность, — перебил Прайсинг. Сожалея, что не может наступить генеральному директору на ногу под столом, Цинновиц повысил голос, чтобы не дать Прайсингу заговорить. Прайсинг снова опустился в жаркое кресло и больше ничего не сказал. Он чуть было не проболтался. Ладно же, если Цинновиц не дал ему договорить, так пусть этот знаменитый юрист сам выкручивается, посмотрим, что ему удастся сделать. «Все летит к черту, — подумал Прайсинг, — все кончено. Все погибло и не воскреснет. Договор окончательно сорвался. Прекрасно. Хорошо…» Он всем подряд предлагал вполне приличные условия, какие может предложить солидное предприятие и порядочный руководитель. Но все они этого не желают. Им подавай искусственно созданную благоприятную конъюнктуру, газетные сплетни, ловко организованные повышения курса акций, за которыми ничего не стоит, кроме мелкого надувательства. «Трикотажные изделия, свитера, пуловеры, пестрые носки из Хемница», — с горечью думал директор Прайсинг и буквально видел в эту минуту яркие легкомысленные модные вещи, которые покоряют мир, надетые такими же легкомысленными яркими девицами.

Цинновиц ораторствовал, Фламм-первая снова впала в профессиональный летаргический сон. Герстенкорн и Швайман между тем почти не слушали, они придвинулись ближе друг к другу и о чем-то шептались, демонстрируя оратору полнейшее пренебрежение.

— Наш друг Прайсинг, — говорил советник юстиции Цинновиц, — в своей щепетильности, пожалуй, несколько перегибает палку. Как говорят, его предприятие со дня на день ожидает заключения весьма выгодного договора с замечательной старинной фирмой «Берли и сын». И что же господин Прайсинг? Он возражает против этого договора, как будто речь идет не о соглашении с англичанами, а о банкротстве «Саксонии». Допустим, все это лишь слухи, однако, как вам известно, дыма без огня не бывает. И такой опытный предприниматель, как господин коммерции советник Герстенкорн, должен признать, что иные слухи ценятся дороже, чем уже готовый и даже подписанный контракт. Но как давний консультант по вопросам права, состоящий на службе в фирме «Саксония», позволю себе высказать следующее соображение. Это не просто слух, он основан на вполне определенных договоренностях. Извините меня, дорогой Прайсинг, если, в отличие от вас, я не слишком строг в соблюдении коммерческой тайны. Не имеет смысла отрицать, что уже состоялись весьма, весьма важные переговоры. Возможно, сегодня мы еще не знаем, будут ли они доведены до конца и принесут ли желательный нам результат. Однако на сегодняшний день факт переговоров имеет место, и это факт не менее существенный, чем цифры вашего баланса. Я считаю проявлением величайшей порядочности и доброжелательного отношения к вам то, что господин Прайсинг не желает бросить на чашу весов упомянутые договоренности. Поистине, побуждение порядочное и благородное. Но на этом пути мы не продвинемся вперед. Поэтому я позволю себе сообщить вам, господа, о некоторых особых обстоятельствах…