Он быстро прошел вперед, чтобы получше разглядеть Грузинскую. Перед лифтом как раз разыгралась маленькая сценка — демонстрация учтивости. Выделяющийся необычайно высоким ростом молодой человек с приятным лицом, элегантно одетый, с подчеркнутой вежливостью отошел на два шага от дверей лифта, давая дорогу Грузинской, при этом он непринужденным и вместе с тем глубоко почтительным жестом приподнял руку, словно дело шло не о том, чтобы пропустить вперед даму, а о королевстве, которое воин-победитель кладет к ногам своей повелительницы. Оттерншлаг, одиноко стоявший с другой стороны дверей лифта, поморщился и буркнул себе под нос:

— Сэр Уолтер Рэйли!

Крингеляйн же расхрабрился, да так, что, едва не оттолкнув Оттерншлага, втиснулся в лифт следом за вежливым широкоплечим молодым человеком. Таким образом, благодетель Крингеляйна остался один, поскольку больше четырех человек в лифт не помещалось. Они стояли довольно близко друг к другу в маленькой тюрьме из стекла и дерева. Обаятельный молодой человек нарочито скромно забился в угол.

— А-а! И вы в Берлине, барон! — воскликнул старый дирижер Витте. Гайгерн ответил:

— Так точно. Опять в Берлине.

Крингеляйн благоговейно прислушивался к обмену репликами, который происходил между людьми высшего света. Но вот однорукий лифтер опустил рычаг и лифт остановился на втором этаже. По малиновой ковровой дорожке все четверо направились к своим номерам: впереди Грузинская, за ней Витте, следом барон и наконец Отто Крингеляйн. Открылись двери 68-го, 69-го и 70-го номеров. Было два часа ночи, старинные напольные часы у поворота коридора внушительно пробили два раза. Издалека долетали обрывки музыки, оркестр в Желтом павильоне играл прощальный танец.

Грузинская на секунду задержалась, прежде чем открыть внутреннюю дверь своего номера.

— Ну, доброй ночи, дорогой мой, — сказала она Витте. Когда она была в хорошем настроении, то всегда разговаривала с дирижером по-немецки. — Благодарю за чудесный вечер. Сегодня все прошло просто замечательно, не правда ли? Восемь вызовов. Кстати, кто этот молодой человек? Мы не встречались с ним когда-нибудь раньше? Скажем, в Ницце?

— Ну конечно! Правильно, Лиза, в Ницце. Мы играли с ним в бридж. По-моему, Лиза, он от вас без ума.

— А-а… — только и сказала Грузинская. Она высвободила руку из складок манто и задумчиво погладила Витте по плечу. — Мы невероятно устали. Спокойной ночи, дорогой. Должна заметить: этот барон — самый красивый человек из всех, кого я видела за свою жизнь. — Последнее замечание она сделала по-русски. Слова прозвучали сухо, словно речь шла о какой-то вещице, выставленной на продажу с аукциона…

Крингеляйн, нарочно задержавшийся возле своей двери, жадно, с голодным любопытством прислушивался к звукам чужого языка. У него было отчетливое ощущение, что мир еще больше и еще неведомей и непостижимей, чем он представлялся ему в родном Федерсдорфе.

И вот закрылись двери отеля, закрылись двойные двери — захлопнуты, заперты, — и каждый остался один на один с собой и своими тайнами.

Глава II

И малейшей черты светскости не найти ни в одном помещении Гранд-отеля между восемью и десятью часами утра. Нигде не горят огни, не играет музыка, не видно ни одной женщины — если не считать воплощением очаровательной женственности уборщицу в синем переднике, которая посыпает мокрыми опилками и чистит щеткой ковры в холле. Рона, во всяком случае, так не думает. Он уже вновь занял свой пост, этот усердный трудяга, граф Рона, спокойный, уверенный в себе, чисто выбритый, с шелковым, хоть и скромным, платочком, выглядывающим из нагрудного кармана. По мнению Роны, только во второсортных гостиницах уборка помещений производится на глазах у постояльцев, это просто никуда не годится, но, к сожалению, надзор за уборщицами не входит в обязанности Роны, а возложен на старшую инспекторшу. Впрочем, обитатели отеля ничего не замечают. Те, кого можно встретить в Гранд-отеле утром, это солидные, занятые, деловые люди. Они сидят в холле и продают ценные бумаги всех стран мира, хлопок, смазочные масла оптом, патенты, кинофильмы, земельные участки, продают планы, идеи, свою энергию, ум, свою жизнь. Они завтракают плотно и вкусно, в ресторане плавает сигарный дым, несмотря на то что робкое объявление на шелковых тисненых обоях умоляет курильщиков дымить в расположенном по соседству Сером салоне. На всех столах лежат газеты, все телефонные кабины заняты и осажены, так что у портье Зенфа нет никакой надежды до часа дня дозвониться в клинику и что-нибудь узнать. В коридоре шестого этажа, рядом с прачечной, выстроились на своеобразный парад курьеры, сейчас они разбегутся по своим рабочим местам, — вообще же, Гранд-отель в это время больше всего похож на биржу.

Возьмем, к примеру, господина Прайсинга, генерального директора Акционерного общества «Саксония» — хлопчатобумажные текстильные изделия; возьмем этого молодцеватого, хоть и вполне заурядного коммерсанта, возьмем его для примера, и вскоре мы увидим, чем занимаются в Гранд-отеле люди его касты с восьми до десяти часов утра.

Генеральный директор Прайсинг, высокий, несколько полноватый и даже грузный человек средних лет, прибыл в отель немыслимо рано — в шесть двадцать утра. Так получилось по той причине, что в злосчастном Федерсдорфе останавливаются только пассажирские поезда. Несмотря на величайшие усилия, Прайсингу до сих пор так и не удалось добиться, чтобы скорый поезд делал остановку в Федерсдорфе, и приходилось довольствоваться тем, что фирма «Саксония» получила в свое распоряжение дополнительную железнодорожную ветку, по которой доставлялось производственное сырье и другие материалы и товары. Но это просто к слову. Итак, после тряски в поезде Прайсинг прибыл в отель изрядно уставший; он с крайним раздражением узнал, что заказанный для него люкс относится к числу самых дорогих номеров Гранд-отеля. Семьдесят первый номер на втором этаже, с приемной и ванной, семьдесят пять марок за сутки. Прайсинг был бережлив: например, он принципиально распорядился не доставлять в Берлин свой автомобиль, чтобы не пришлось платить шоферу из своего кармана. Однако, после того как дорогой люкс был оплачен, Прайсинг первым делом залез в ванну и долго нежился в горячей воде — в точности так же, как недавно наслаждался комфортом другой обитатель Гранд-отеля, приехавший из Федерсдорфа, — бухгалтер Крингеляйн. После ванны Прайсинг ненадолго прилег, но, несмотря на это, так и не избавился от озноба после бессонной ночи. Он встал, оделся, распаковал чемоданы, обстоятельно разобрал вещи, повесил костюмы на привезенные из дому плечики. Каждый ботинок, каждый сверток с бельем — все было уложено в чистенькие полотняные мешочки, и на каждом мешочке была аккуратно вышита красной гладью монограмма «К» и «П».

Завязывая галстук, Прайсинг рассеянно поглядел в окно: улица тонула в утреннем тумане. Было еще рано, едва рассвело, мусороуборочные машины чистили щетками асфальт, желтые автобусы проплывали в сумраке, словно корабли. Прайсинг посмотрел вниз, но ничего не увидел. Ему предстоял нелегкий день. Нужно было сосредоточиться и все как следует продумать. Он вызвал звонком лакея и отдал, велев почистить, свои ботинки, даже обувной крем он привез с собой — желтый и бесцветный. Номер Прайсинга к тому времени уже наполнился неопределенным запахом торопливой служебной поездки: пахло кожей чемоданов, одеколоном, скипидаром, сигарным дымом. Педантично, неторопливо и аккуратно, как все, что бы он ни делал, Прайсинг достал бумажник и заплатил лакею. Во внутреннем отделении бумажника лежала толстая пачка купюр по тысяче марок — если едешь на переговоры, никогда не знаешь, сколько может понадобиться наличных. Пересчитывая деньги, Прайсинг поплевал на пальцы — жест мелкого служащего, который сделал карьеру. Потом сунул бумажник в карман и изнутри приколол его английской булавкой к подкладке своего серого суконного пиджака. Затем он несколько минут расхаживал взад и вперед по комнате, шаркая красными дорожными туфлями и мысленно выстраивая будущие переговоры с представителями хемницких трикотажников. Он поискал пепельницу, но нигде ее не обнаружил и с раздражением стряхнул пепел сигары в чернильницу. На письменном столе в его номере стоял такой же бронзовый чернильный прибор, какой вызвал восхищение бухгалтера Крингеляйна в семидесятом. Директор Прайсинг задумчиво погладил крылья орла. Но вот лакей принес начищенные ботинки, и без десяти минут восемь Прайсинг закрыл за собой дверь номера. Спустившись вниз, он вторым занял очередь к парикмахеру. Несмотря на озабоченность, выглядел Прайсинг солидно и важно, когда с гладко выбритыми щеками, с довольной физиономией человека, у которого хорошее настроение, сел завтракать, и позднее, когда ровно в половине девятого к нему явился пунктуальный господин Ротенбургер. Это был совершенно лысый человек, даже бровей и ресниц у него вроде и не было, отчего лицо его всегда казалось удивленным, что плохо вязалось со скептицизмом, свойственным людям его профессии: Ротенбургер по роду деятельности представлял собой нечто среднее между биржевым маклером и банкиром, иногда выступал он и в роли коммерческого агента, а кроме того, являлся членом опекунских советов различных мелких предприятий, знал все и всех, передавал информацию, держал в руках нити разнообразнейших сделок. Именно он пускал по свету новые анекдоты про биржевиков, и он же распространял опасные слухи, от которых прыгали или колебались биржевые курсы. В общем, он был занятный, небезопасный и нужный человек, этот Ротенбургер.

— Доброе утро, Ротенбургер, — поздоровался Прайсинг, протянув пришедшему два пальца, между которыми была зажата сигара.

— Здравствуйте, Прайсинг. — Ротенбургер сдвинул шляпу на затылок, сел и положил на стол свой портфель. — Ну что, в столицу пожаловали?

— Да вот, пожаловал. Рад вас видеть. Что заказать? Чай, коньяк, а может, глазунью с ветчиной?