— Я знаю. На который час назначена завтрашняя встреча?

— Поедем к трем. Надо будет проехать деревню, замок и остановиться у первой развилки, на лесной дороге. Хорошо бы вам сейчас лечь поспать, а завтра обе одевайтесь потеплее!

Ничего не ответив, Лаура кивнула, пошла к себе и легла. Но сон не шел к ней. Эта ночь казалась ей бдением перед боем, хотя никакое сражение не намечалось, разве что схватка с чувствами, слезами, сожалениями. Шарр сказал, что Мария-Терезия радовалась, что увидит дочь, но что будет с нею, когда минует миг встречи и придется возвращаться в этот замок, который, по сути, был лишь золотой клеткой, тюрьмой, хоть бы и с одним-единственным стражем, пусть даже и любимым. На часах ратуши пробило три, когда Лаура, устав от своих мыслей, наконец уснула.

Они выехали из отеля «Англетер» около часа пополудни. Снег перестал, от него не осталось и следа, зато подморозило. Лаура по-зимнему закутала дочку: та надела теплое платье, меховые ботики, голубую накидку с капюшоном, подбитую и отороченную горностаем, в руках — горностаевая муфта. Сама она оделась почти так же, как всегда, только одежду предпочла серых тонов, а сверху набросила накидку на бобровой подкладке. Никаких шляп, их не наденешь с капюшоном. Зато Лаура тщательно уложила вьющиеся волосы Элизабет. Сама она уже давно заплетала в косы свои пепельные волосы и укладывала венцом вокруг головы: эту прическу можно было легко сделать самой, без помощи горничной.

Всю дорогу сердце ее колотилось, словно она ехала на любовное свидание. А Элизабет сгорала от любопытства, не понимая, к кому они едут. Она все испробовала, от ласки до обиды, чтобы заставить мать открыться ей, но так ничего и не добившись, сейчас попросту дулась. Жуан, само собой, тоже разговорчивостью не отличался. Так что приходилось девушке довольствоваться созерцанием пейзажа: припозднившаяся осенняя пастель опустилась на берега реки и на изящно очерченные холмы и возвышенности, отделявшие огромную равнину на севере Германии от цепи южных гор. Небо в тот день было особенно красиво. Избавившись от снеговых туч, оно светилось голубовато-серым муаром бледного утонченного оттенка. Но Элизабет, уйдя с головой в свои капризы, сочла эту неяркую красоту довольно монотонной.

— Долго еще? — крикнула она в нетерпении Жуану.

— Почти приехали! — сверившись с какой-то бумагой, закричал он в ответ с высоты своего насеста. — Вот и Эйсхаузен!

Мать и дочь вместе приникли к окошку кареты. Жуан придержал лошадей, и они чинно проехали шагом по городку, так похожему на другие, что попадались им на пути, и затем выехали на дорогу, с обеих сторон обсаженную деревьями. Дорога побежала в сторону, и тут Жуан указал хлыстом вперед:

— Там замок!

Действительно, похоже на замок. Во Франции сказали бы, усадьба, но трудно было определить, в каком она стиле: большой прямоугольный кирпичный дом, а крыша чуть загибалась, округляя углы. На каждом из трех этажей по девять окон, в центре возвышалось крыльцо. Перед домом — двор с двумя аллеями каштанов: одна вела к дороге, а другая — к дому священника. В саду за домом виднелись голые ветви деревьев. Наверное, удобный, крепкий дом, но для той, в чьей памяти еще не стерлись красоты Версаля и даже Тюильри, это была просто лачуга. Лаура подумала, что ее принцессе гораздо больше подошел бы новенький с иголочки замок в Комере, который изумительно отражался в пруду Вивианы, замок, словно закутанный в великолепный плащ зачарованных лесов… Но мечты ее прервал капризный голосок Элизабет:

— Почему мы не остановились? Да куда мы едем, наконец?

— Еще чуть-чуть терпения! Мы почти приехали… Дорога нырнула в дубовую и буковую рощу, и через несколько туазов[95] они оказались на развилке, обозначенной столбом с двумя стрелками. Жуан остановился на обочине и поглядел на часы:

— Скоро подъедут. Говорят, граф славится маниакальной точностью. Можете выходить, — добавил он, спрыгнув на землю и открывая дверцу, чтобы на руках ссадить Элизабет. Та запротестовала:

— Да что нам здесь делать! Это и есть ваш визит?

— Ну неужели так трудно помолчать? — устало попеняла ей Лаура. — Ты уже большая и должна научиться вести себя как взрослая девушка в любых обстоятельствах. Мы здесь находимся для очень важного дела!

Элизабет тут же притихла:

— А вы правда не можете мне рассказать?

— Позднее, деточка, обещаю тебе!

— Вот они! — объявил Жуан.

И действительно, прямо им навстречу ехал экипаж: четверка огненных вороных катила великолепную, отливающую лаком коляску с откинутым верхом. На козлах сидел кучер в темно-зеленой ливрее, расшитой золотыми галунами. Сердце Лауры на мгновение остановило свой бег.

— Делай в точности как я! — шепнула она, откидывая капюшоны, свой и дочери.

Экипаж замедлил ход, и те, что стояли на дороге, смогли рассмотреть седоков: величественный господин и, главное, дама, укутанная в изумительные соболя. Одна ее рука в зеленой лайковой перчатке, под цвет скрывавшей лицо густой вуали, придерживала шторку на окне кареты, а вторая утопала в соболиной муфте.

При виде ее Жуан сорвал шляпу и согнулся пополам. Лаура присела до земли в дворцовом реверансе, почти позабытом с давних пор, и дернула за руку Элизабет, чтобы та присела тоже, но девочка, казалось, превратилась в неподвижную статую. Она стояла, выпрямившись, и широко распахнутыми глазами смотрела не отрываясь на проезжавшую даму, а дама все удалялась и удалялась от нее…

И вдруг раздался повелительный окрик:

— Остановите!

Шарр придержал коней, экипаж застыл как вкопанный, и дама в соболях тотчас же выскочила из него и побежала обратно, к трем фигуркам, что замерли в испуге на дороге… Граф соскочил с подножки сразу же следом за ней.

— Мадам! — крикнул он. — Пощадите!

— Нет, это я у вас прошу пощады!

И, в мгновение ока сорвав с головы вуаль, она схватила Элизабет в объятия и, прижимая к груди, зарыдала от счастья:

— Деточка моя!… Деточка!

От волнения она с трудом дышала и больше не могла вымолвить ни слова. Граф тоже застыл и молча глядел на нее. Лаура с удивлением отметила, что его суровое лицо как будто смягчилось, и на нем даже появилась снисходительная улыбка. Они были так трогательны в своем объятии, мать и дочь!

Тут Мария-Терезия чуть отстранила Элизабет, залюбовавшись ею:

— О, как ты прекрасна! В действительности ты намного лучше, чем твой портрет!

А Элизабет и сама ее узнала:

— Моя крестная! Ох, как я счастлива!

И на этот раз она сама бросилась ей на шею, плача и смеясь. Не выпуская девочку из объятий, принцесса протянула руку Лауре:

— Мой друг… бесценный друг, как мне благодарить вас?

Та не смогла сдержаться, чтобы не задать так мучивший ее вопрос:

— Сказав мне — счастливы ли вы? Мария-Терезия лишь улыбнулась. Пусть и в слезах,

лицо ее лучилось, и не только по случаю долгожданной встречи. Ее распустившаяся красота озаряла все вокруг, и Лауре стало понятнее, зачем нужна была ей вуаль. Где бы она ни показалась без этой завесы, она бы немедленно приковала к себе все взгляды, вызвала бы интерес и разнообразные толки. Мать ее тоже была красива, но само это слово в применении к дочери казалось тусклым, пресным. Как трудно было, наверное, прятать этакое сокровище, ведь приходилось ее охранять и от посягательств врагов как принцессу, и от соперников как женщину. Такая редкая женская красота могла бы вызвать войны. Наверное, Елена Троянская была похожа на нее…

Граф, стоявший чуть поодаль и с оружием в руке обозревавший окрестности, подошел и, подобрав вуаль, протянул ее Марии-Терезии:

— Бога ради, мадам! Наденьте это! Кто знает, кто может скрываться за деревьями в лесу…

— Прошу вас! Дайте мне с ними проститься!

Она протянула Жуану руку, и он с неподдельным чувством склонился над ней; поцеловала Лауру, незаметно вложив ей в руку какой-то мешочек, и снова сжала в объятиях свою «крестницу»:

— Ты прекрасна, как ангел, и я горжусь своей до… крестницей. Время от времени думай обо мне и помни, что я бесконечно люблю тебя!

— О! — вскричала Элизабет. — Но почему нужно так скоро расставаться? А можно нам приехать еще?

— Я не знаю, — промолвила Мария-Терезия, погладив ее по щеке. — Быть может… если бог даст!

Привычным движением она набросила зеленую вуаль, но и сквозь тюль было видно, как горят ее огромные глаза.

— Вашу руку, друг мой!

Граф уже подставил локоть. В последний раз взмахнув рукой, «графиня» медленно направилась к экипажу, а Лаура вновь присела в учтивом реверансе. К ее удивлению, на этот раз Элизабет присела точно так же, чем даже сбила ее с толку. Решительно, у ее дочери талантов больше, чем можно было бы предполагать… Но она заметила также, что дочка плачет, и привлекла ее к себе. А тем временем карета уже скрылась в лесу. Они сели в свой экипаж, и Жуан начал разворачиваться, а Элизабет, усевшись, зарыдала в три ручья:

— Да что все это значит? Почему мы не можем остаться подольше у моей крестной? Такая долгая дорога, и все ради каких-то нескольких минут! Какое-то безумие… А мне столько нужно ей рассказать!

— Надо надеяться, что появятся другие возможности…

— А я не верю! И вы сами тоже не верите! Я чувствую, что не верите!

— Дорогая моя, будущее принадлежит господу. Но ты уже достаточно большая, чтобы узнать часть тайны, которая так тебя тревожит и не дает тебе покоя!

— Лишь только часть?

— Да, остальное ты узнаешь позже. Твоя крестная — знатная принцесса, она вынуждена скрываться, чтобы сохранить свою жизнь. Тебе известно, что еще до твоего рождения все мы пережили страшные времена, было много ненависти и жажды мщения. Если ты любишь крестную, то должна молиться, как молюсь я сама, чтобы об этом укрытии никогда не узнали ее враги. Ты должна мне поклясться, что никогда никому не скажешь ни зачем мы сюда ездили, ни о том, кого мы видели здесь!