— Надеюсь, что с течением времени судьба подарит вам новое счастье, которое вознаградит вас за эти сожаления.

— Я абсолютно в это не верю, господин министр. Есть люди, которые не созданы для счастья, и, боюсь, я из их числа.

— И все же надо верить! Вы молоды… и очень хороши. Знайте, что я бесконечно благодарен вам за то, что вы согласились участвовать в этом рискованном деле.

Бенезеш проводил Лауру до передней, где ее ожидал Фавр, чтобы доставить молодую женщину домой. Министр, вместо обычного прощания, взял ее руку и поцеловал со всей утонченностью настоящего дворянина, добавив в этот поцелуй столько тепла, что было похоже, будто он предлагает ей дружбу.

— Еще раз благодарю! — произнес он.

Вернувшись на улицу Монблан, Лаура отослала Бину спать и заперлась с Жуаном в малом салоне. В нескольких словах она пересказала ему свою беседу с министром, стараясь сначала не упоминать о том, что ожидало его самого. Он внимательно выслушал ее с бесстрастным выражением на лице, довольствуясь лишь только замечанием:

— Ваша миссия не ограничена во времени… Возможно, придется провести за границей годы…

— Так и есть.

— И вы согласились?

— Немедленно, как только поняла, что я смогу заботиться о девушке, к которой бесконечно привязана. Я, разумеется, понимаю, что все это вам может оказаться не по нраву… Ваши убеждения…

— Забудьте о них! — с нажимом возразил он. — Я предан вам более, чем Республике!

Лаура подхватила мяч на лету:

— Но до какой степени? Вы же знаете… и министр тоже знает, что я не могу отправить Бину одну в Сен-Мало: она умрет от горя.

— А зачем ее отправлять?

— Потому что она сумасбродна и порой несдержанна на язык…

— Возможно. Однако она еще ни разу не проболталась о мальчике, которым занималась целый день как-то в январе, почти два года назад.

— Я знаю и, наверное, могу отвечать за нее, но господину Бенезешу этого недостаточно. Он не может позволить ей участвовать в секретном деле чрезвычайной государственной важности. Ни ей… ни вам, — с нажимом на это «вам» произнесла Лаура, — не будет позволено сопровождать меня, если вы не будете женаты.

К ее величайшему удивлению, Жуан не стал возражать. Только молния промелькнула в его серых глазах и внезапно побледнело лицо. Лаура продолжила:

— Республиканского брака было бы достаточно, но если вы, Жуан, не подчинитесь, придется нам расстаться. Вам не разрешат следовать за мной. Решайтесь, и поскорее! Мы выезжаем через три дня.

— Вы знаете, что для меня означает республиканский брак, и я не оскорблю Бину такой пародией…

— И все же эта пародия нередка в наши дни.

— Возможно, но если я женюсь на Бине, то только освятив союз узами церкви. Даже если потом никогда к ней не притронусь! Иначе она не сможет считать себя замужней женщиной. Но поскольку это непреложное условие, я женюсь на ней хоть завтра. Нельзя задерживать отъезд.

Приятно удивленная легкостью, с которой несговорчивый Жоэль Жуан поддался на ее уговоры, Лаура ни сном ни духом не ведала, насколько перспектива увезти ее на много лет из Франции облегчала дьявольские страдания, терзавшие его с того самого вечера, когда Батца выпустили из тюрьмы. Ему удалось все же узнать, что его выстрел из пистолета хоть и серьезно ранил, но не убил барона. Тот все еще обитал на улице Бюффо, где Мишель Тилорье ревниво его выхаживала, запретив кому-либо, кроме врача, приближаться к дому. Случай подарил ей мужчину, в которого она с детства была влюблена, и она вознамерилась сохранить его для себя. Если и удастся его спасти, то не для того, чтобы он достался другим. В особенности другой! И Жуан оказался перед дилеммой: допустить выздоровление барона, рискуя тем, что Лаура в конце концов узнает, что произошло, или же завершить свое дело, чтобы навечно избавить Лауру от этого человека.

Этот внезапный отъезд был спасительной соломинкой, и надо было хвататься за нее, чего бы это ни стоило!


На следующий день в мэрии новенького, с иголочки, 2-го округа, в присутствии свидетелей в лице Лепитра и Луизы Клери, плачущая от счастья Бина сочеталась браком с повелителем своих дум. Жюли Тальма, к которой Лаура зашла накануне вечером объявить об их «окончательном» отъезде, оказалась не в состоянии присутствовать на каком бы то ни было бракосочетании: она только что потеряла старшего сына и готовилась к разводу. Бедная женщина тонула в слезах. Не отходившая от нее старая подруга Луиза Фюзиль, у которой она собиралась пожить некоторое время (красивый дом на улице Шантерен был продан гражданке Богарне), окружила ее заботой и вниманием, ведь здоровье Жюли заметно пошатнулось. И Лаура с большей грустью, чем сама того ожидала, простилась с ней.

Утром первого декабря Лаура с тяжелым сердцем передала ключи посланнице Жюли и вместе с молодоженами села в почтовую карету, запряженную четверкой лошадей, с кучером и форейтором, которая должна была доставить их в Гавр. Хотя и ждало ее впереди увлекательное приключение, сердце ее разрывалось, ведь она оставляла здесь стольких любимых людей, не ведая, суждено ли будет им свидеться вновь. Анжа Питу так и не выпустили из тюрьмы, и ей не удалось повидать его, но она сумела передать ему записку о том, что Директория высылает ее в Америку. Лали и всем домашним в Сен-Мало пришлось сообщить, что она отправляется в «долгое путешествие». Но оставался тот, чье имя она боялась произносить даже мысленно, такую боль оно вызывало. С тех пор как она увидела его в доме «невесты», Батц, казалось, начисто забыл об их короткой любви. Он не только не пришел на улицу Монблан, но даже и не подумал послать коротенькую записку! Без сомнения, она уже была вычеркнута из его памяти, как в свое время была вычеркнута Мари. Лауре показалась, что она переживает такое же отчаяние, которое испытывала молодая актриса на эшафоте. Конечно, ее собственная судьба была не такой ужасной, но, покидая Париж без надежды на возвращение, Лаура едва не сожалела о том, что 9 термидора спасло ей жизнь.

Карета катила по Елисейским полям. Накрапывал небольшой дождь, и Лаура, обратив лицо к окну, не понимала, небесные ли это потоки или ее собственные слезы застилали знакомый пейзаж. Жуан, сидящий напротив, молча вложил ей в пальцы платок.


18 декабря в одиннадцать часов вечера Бенезеш вышел из своего министерства, сел в экипаж и велел ехать на улицу Месле, что возле Тампля. Там он сошел и поднялся в башню, где, готовая к отъезду, ожидала Ее Высочество в компании с Гоменом и мадам де Шантерен. Передав охраннику Лану приказ об освобождении принцессы из-под стражи, министр подошел к ним, поздоровался и предложил мадам руку, чтобы вывести ее из Тампля. Низенькая дверь отворилась, но отнюдь не для прогулки в саду: сегодня она выводила принцессу во внешний мир.

Последняя оставшаяся в живых из семьи, обезглавленной палачами, Мария-Терезия, прежде чем выйти за эти стены, обернулась и посмотрела на огромный донжон, который наконец покидала. Теперь он был почти пуст. Его единственным узником оставался Тизон, зловредный служитель-шпион Людовика XVI и ее близких. Его, полубезумного, содержали в башенке на том же этаже, где размещалась мадам. Глаза ее наполнились слезами. Потом она посмотрела на мадам де Шантерен, которая тоже плакала, и бросилась в ее объятия, тайком передавая исписанные листки, которые, как оказалось, держала в руке. Долго стояли они, обнявшись, затем, зарыдав, Мария-Терезия вырвалась из любящих рук и перешла в руки Бенезеша, чтобы преодолеть последний барьер. Мадам де Шантерен в одиночестве взошла по гулким ступеням в пустую комнату.

Улицы были темны и безлюдны, когда, выйдя из больших ворот, принцесса направилась к карете министра. Возле нее семенила собачка Коко, которую все-таки разрешили взять с собой. За нею шагали Фавр и Гомен с легким багажом. На улице Месле Ее Высочество поднялась в карету, за ней последовал Бенезеш. По дороге он даст ей указания, как сохранять инкогнито. Они выехали на бульвары.

Напротив Оперы под голыми деревьями стояла с зажженными фонарями берлина — большая дорожная карета. В ней уже находилась мадам де Суси — единственная, кому было дано разрешение сопровождать принцессу до Вены. Рядом с ней расположился капитан жандармерии Мешен. Оба они будут играть роль супружеской пары, уезжающей из Парижа с дочерью по имени София. Как и во время рокового путешествия в Варенн, решено было использовать ложные имена. Карету сопровождал форейтор, в чьи обязанности входило определять места для ночлега и смены лошадей, ведь предполагалось, что останавливаться будут редко, по возможности избегая больших городов.

Мария-Терезия оставалась спокойной. Бенезеш сопроводил ее до кареты и передал с рук на руки мадам де Суси. А сам снял шляпу и попрощался.

— Прощайте, месье! — проговорила девушка.

— Прощайте, мадам, — с внезапным волнением ответил он. — Хоть бы скорее вернули вас родине, вас и всех тех, кто сможет составить счастье и честь нации…

Дверца берлины закрылась. Карета тронулась с места и удалилась по бульвару в сторону Бастилии. Бенезеш достал из кармана часы: ровно полночь. День 18 декабря закончился и стал важной датой: сегодня Ее Высочеству исполнилось семнадцать лет…

На следующий день, в восемь часов вечера еще одна карета покинула Париж В ней были те, кого пожелала видеть рядом с собой принцесса: Ю, Гомен, Менье, Барон, камеристка и сын мадам де Суси, хорошенький, похожий на девочку мальчик шестнадцати лет. А карета принцессы была уже далеко от столицы.

В час ночи, выехав из города через заставу Рейи, карета с Ее Высочеством достигла Шарантона, где сменили лошадей. Затем умеренным галопом она пересекла Буасси Сен-Леже, и на постоялом дворе Гробуа у замка, принадлежащего графу Прованскому, снова поменяли лошадей. Затем путешественники проследовали Бри-Конт-Робер и Гинь, где в девять часов сделали остановку на ужин, но на ночь не остались. Отдых планировался на более позднее время. Через Морман и Нанжи карета доехала до почты в городе Провен, но, когда она снова тронулась в путь, Мешен, со всей серьезностью отнесшийся к своей роли отца и называвший мадам на «ты» и «София», заметил, что за каретой следует какой-то драгунский офицер. Он их обогнал, и, когда они появились в Ножан на Сене, все население города уже было осведомлено, что едет Ее Высочество. Мария-Терезия вышла из кареты, чтобы освежиться, и увидела огромную толпу народа, которая приветствовала ее. А драгунский офицер больше не показывался. Зато наметились неприятности из-за посла тосканского двора графа Карлетти, абсолютно несносного типа. Под предлогом того, что он — единственный посланник Европы в Республике и его обожали парижские салоны, он возомнил, что именно ему надлежит в первую голову печься о судьбе принцессы, и так всем надоел, что разъяренной Директории пришлось просить его, не откладывая, вернуться к себе на родину.