— Как давно жду я вас, мадам де Понталек…

Нагнувшись, она подобрала букет и поднесла его к лицу:

— Как они прекрасны! Вы не забыли, что я любила белые розы!

— Я никогда не забуду вкусов Вашего Королевского Высочества…

— Прошу вас, называйте меня просто мадам! Наше время отличается простотой в обращении… и никакого третьего лица!

— Буду стараться, но что до ваших вкусов, мадам, мне часто доводилось беседовать о них с Полиной де Турзель, ее матерью и бедной принцессой де Ламбаль…

Это была чистая правда. Только одного не открыла Лаура: беседа о вкусах принцессы состоялась не под позолоченными сводами Версаля, где играли ее свадьбу, не в Тюильри, а в тюрьме Форс, где она целых две недели, с 10 августа по 2 сентября 1792 года, делила камеру с этими тремя женщинами. Тогда, пытаясь забыться и не слишком огорчаться из-за гнусностей своего мужа, она находила удовольствие в разговорах о маленькой девочке, которая так понравилась ей, о девочке, заботам о которой посвящала ее королева. Она хотела узнать о ней все.

— Так отрадно беседовать о тех, кого с нами нет! Сядьте подле меня. Милая Ренетта, — попросила она свою компаньонку, — будьте так любезны, не распорядитесь ли вы принести нам чай? Кажется, я припоминаю, что мисс… Адамс весьма его любила.

Поскольку Гомен ушел вниз, пришлось мадам де Шантерен самой спускаться за напитком. Отсутствовала она недолго и вскоре вернулась, задыхаясь от слишком быстрого восхождения по лестнице, но даже этого времени Лауре хватило, чтобы объяснить смену имени, дать свой адрес и уверить девушку в безоговорочной преданности. Та в изумлении распахнула восхищенные глаза, как будто слушала сказку, но жизненный опыт подсказывал ей, что все это было правдой.

Когда вернулась мадам де Шантерен в сопровождении мальчика-слуги, они уже говорили о музыке и Мария-Терезия со смехом восклицала:

— Знаете ли вы, милая Ренетта, что мисс Адамс принимает участие в этих чудесных концертах, которые мы слышим каждый день?

— В самом деле? И давно?

— Довольно давно. Впервые мы с мадам Клери поселились в ротонде еще осенью 1792 года, а потом нас по доносу оттуда выгнали. Но мы были даже рады, что все для нас еще хорошо кончилось. После Термидора мы вернулись обратно. Мадам и представить себе не может, насколько предана ей мадам Клери…

— Да, горе позволило нам оценить привязанность наших друзей… и равнодушие многих других. Хотя королям известно, как иссушено сердце придворного…

— Такова человеческая природа, мадам, — мягко сказала Лаура, — но теперь выбор сделан, и вокруг вас только преданные сердца…

— Не стала бы ручаться за всех, — вставила мадам де Шантерен. — И в особенности за эту так называемую Бурбон-Конти, которая донимает нас своей любовью, хотя сама отличается удивительной нескромностью. Ее вопросы часто приводят мадам в замешательство.

— Меньше, чем те, которые задаю себе я сама, — с грустью уточнила Мария-Терезия, — и на эти вопросы ни она, ни вы, Ренетта, ни, без сомнения, мисс Адамс не хотите давать мне ответы. Все говорят, что любят меня, но никто не хочет сказать мне, что случилось с моей матушкой, с дорогой тетушкой. Что до братца, я думаю, что он сильно хворает, потому что больше из его темницы ничего не слышно.

Лаура отважилась взять девушку за руки и сказала:

— Мы можем рассказать вам лишь то, что знаем. Люди из правительства всегда любили секреты.

— А те, кто меня окружает, должно быть, вынуждены их хранить…

Чай внес приятное разнообразие, после чего Лаура попросила разрешения удалиться.

— Мы проводим вас, — предложила принцесса. — Пора идти в сад: скоро начнется концерт. Вы тоже будете участвовать?

— Не сегодня, но, насколько я знаю от мадам Клери, то, что услышит нынче мадам, будет неизмеримо лучше: петь для нее пожелал знаменитый оперный певец Жан Эллевью. Я с ним хорошо знакома.

— Правда? О, как чудесно! — вскричала девушка, хлопая в ладоши.

— В таком случае нельзя опаздывать, — напомнила мадам де Шантерен с довольным видом, даже если, как подумалось Лауре, это удовольствие она испытала по случаю ее скорого ухода. Между ней и «милой Ренеттой» симпатии так и не возникло. Они спустились вместе, и под деревьями Лаура присела в прощальном реверансе.

— Вы еще придете, правда же? — спросила королевская дочь, протягивая ей руку для поцелуя.

— Мне разрешены три посещения в неделю, и я не пропущу ни одного… разве что мадам больше не захочет меня видеть…

В последующие дни Лаура приходила к принцессе с радостным сердцем. Она дважды встречалась там с мадам де Турзель и Полиной, и втроем они старались составить для маленькой принцессы некое подобие двора, сплетничая о последних новостях, что заставляло мадам де Шантерен следить за ними с удвоенным рвением. Лучшей наградой была им радостная улыбка Марии-Терезии, и она же стирала недовольную гримасу с лица Ренетты.

Как-то раз, когда Лаура явилась, как обычно, с букетом (на этот раз это были лилии), мадам де Шантерен вышла ее встретить в переднюю и плотно прикрыла за собой двери в комнату Ее Высочества. Она казалась очень взволнованной.

— Не знаю, сможете ли вы ее увидеть, — огорченно прошептала она. — Вчера разыгралась настоящая драма. Я отсутствовала, так как с разрешения Комитета ходила навестить больную сестру, и мадам пришлось одной принять эту кошмарную Монкэрзен. Вернувшись, я застала принцессу в ужасном состоянии: эта авантюристка — другого слова не подберешь — рассказала ей о смерти матери, тети и брата. Бедное дитя! Она плакала не переставая, даже дважды падала в обморок…

— Боже мой, бедная девочка! — прошептала Лаура. — Такие вести, и все сразу! Эта Монкэрзен, должно быть, ненормальная.

— Я сделаю все возможное, чтобы ноги ее больше тут не было! Сегодня же вечером, прямо отсюда пойду в Комитет общественной безопасности!

— Я отвезу вас, если хотите. Меня ждет экипаж. А потом он доставит вас на улицу Розье.

— Правда? О, как это любезно с вашей стороны! Казалось, мадам де Шантерен действительно пребывала в растерянности, даже слезы выступили на глазах, и она показалась Лауре вполне симпатичной: кто знает, может быть, она и вправду привязана к Марии-Терезии?

— Позвольте мне просто взглянуть на нее, — попросила Лаура. — Я потом спущусь и буду ждать вас в экипаже.

— Нет, лучше уж зайдите! Вдруг ей станет лучше, когда она увидит вас…

Лаура нашла Марию-Терезию лежащей на кушетке. На руках она держала белую с коричневыми пятнами собачку неизвестной породы.

— Это Коко! — пояснила мадам де Шантерен. — Я велела его принести мадам, раз уж она знает. Это была собачка брата…

— У него в темнице, откуда вызволил его Баррас, была собака?

— Нет, собака была у одного из стражников. Я подумала, что если она будет здесь, то мадам станет легче…

— Кажется, вы были правы. Спасибо, что подумали об этом.

Когда Лаура подошла поближе, Коко спрыгнул с рук Марии-Терезии и, виляя хвостом, подбежал к ней, ожидая ласки, которую тут же и получил. Она даже взяла его на руки и отнесла принцессе, а та подняла на нее огромные голубые глаза, покрасневшие от слез:

— Вы тоже знали?

— Да, — промолвила Лаура, становясь на колени у кушетки. — Я знала.

— И ничего не сказали мне…

— Если бы я не поклялась молчать, мне бы не дали разрешение посещать вас. Да и сама я считаю, что можно было еще немного подождать и не рассказывать вам об этом ужасе.

— О господи! Но почему? Меня это мучило день и ночь: что с ними стало? А узнать пришлось от этой женщины, которая утверждает, что она моя кузина, а я не могу заставить себя ее полюбить. Я бы предпочла, чтобы мне об этом рассказали мадам де Шантерен или вы. Но настоящим другом оказалась мадам де Монкэрзен…

— Это не так! Надеюсь, бог меня не осудит, но я считаю, что решение Комитета было оправданным. После заточения вам следовало бы сначала набраться сил и обрести вкус к жизни.

— Вот почему мне давали только цветные платья, ничего черного, хотя я должна была ходить в глубоком трауре! — с горечью бросила Мария-Терезия.

— Траур у нас в сердце, мадам, а не в нескольких метрах ткани. Вы молоды… красивы, как, наверное, была красива в вашем возрасте королева, ваша матушка. Нужно подумать о себе, о надеждах, которые возлагают на вас многие французы. Не все убийцы, и у вас множество подданных, которые…

— Вы сказали, подданных? Но я не наследую после брата — короля…

— Наследуете, и более, чем вы думаете. Республика уничтожила все королевские законы. В их числе и закон о наследовании.

Слезы просохли, и на лице девушки появилось мечтательное выражение. Ее Королевское Высочество в молчании поглаживала собаку, зато мадам де Шантерен стала делать Лауре какие-то знаки. Пробормотав нечто вроде извинения, Ренетта за руку оттащила молодую женщину в сторону:

— Вы с ума сошли! Говорить ей такие опасные вещи! Я должна была бы донести на вас в Комитет общественной безопасности.

— Но вы не донесете. В минуты страшного несчастья человеку необходимо за что-то ухватиться, пусть даже за мечту или иллюзию. В ее жилах течет королевская кровь, и любовь ее к Франции так же велика, как велики страдания, которые эта страна ей причинила… Мадам де Шантерен пожала плечами:

— Зачем ей это! Через несколько месяцев она отправится в Вену, выйдет замуж за эрцгерцога и затеряется в гуще бесчисленных Габсбургов. Так к чему эти намеки, что возможно невозможное?

— Чтобы она захотела жить. Потому что если в сердце ее поселится любовь к нашей стране, а я чувствую, что так оно и есть, то она увезет ее с собой и будет стремиться, где бы она ни была, защищать престиж и интересы Франции. А теперь идите в комитет и доносите, если это может облегчить вам совесть!