Но, родивши мышь, смешон.

И пойдет в хомут, как мерин,

Лишь скажи ему, что он

Царь, мудрец и Аполлон.

То он истовый католик,

То Пророка славит вдруг,

То республиканский стоик,

То тирану лучший друг.

А когда он тих, как кролик,—

Подразни его — и вдруг

Кровью все зальет вокруг.

Голос у него был вполне приятный, и Лаура, удивленная, даже зааплодировала в восторге:

— Браво, Питу, а я и не знала эту песню! Он поклонился, довольный успехом:

— Моего сочинения. Переложил на музыку поэму, которую опубликовал в прошлом году даже с некоторым успехом. Было бы справедливым добавить, что народ в Париже не злопамятен, как, впрочем, и все остальные французы… или почти все.

— Так вы теперь сделались сочинителем песен?

— Я этим занимаюсь на досуге. Основная моя профессия, конечно же, журналистика. Вам даже в голову не придет, на кого я теперь работаю…

— Так скажите!

— Это «Друг народа»!

— Гнусная газетенка Марата?[49]

— Вот именно! Сейчас там заправляет Лебуа, совершеннейший болван. А его начальник — мой друг Мерсье. У этого парижского издания самые большие тиражи, а раздувая всякие скандалы, оно постепенно дискредитирует якобинцев, хотя и является их официальным органом. Но не волнуйтесь, даже если тут мое перо разводит демагогию, то в другом месте, в «Политических и литературных анналах», оно хоть и под псевдонимом, но строчит роялистские статьи.

— А это не опасно?

— Опасно, но это позволяет мне быть в курсе всех событий и, как вы сами убедились, полностью владеть информацией. В начале года я даже немножко посидел в тюрьме, но Мерсье вызволил меня, и вот продолжаю… Должен заметить к тому же, что и барон мною очень доволен.

— Охотно верю, но все-таки, Питу, будьте осторожны! Не обожгитесь, играя с огнем!

Облокотившись на стол, Питу запустил руки в пшеничные волосы, которые носил по последней моде, «собачьими ушами», и наградил хозяйку дома насмешливой улыбкой.

— Уж не намерены ли вы читать мне нотацию? А то и я спрошу вас, зачем вы покинули Бретань и собираетесь погрузиться в нашу кипящую кастрюлю.

Он выждал паузу и уже без всякой насмешки спросил:

— Вы хотели увидеть Батца?

— Да, — согласилась она, глядя ему прямо в глаза. — Я и не думала, что так буду по нему скучать. О, я даже немного стыжусь своего чувства, когда вспоминаю Мари…

— Нет никакой причины стыдиться. Мари умерла, и я уверен, что оттуда, где она теперь, ей прекрасно видно, что только вы способны любить Батца так, как любила его она…

— Спасибо, — взволнованно прошептала Лаура. И попросила: — Вы, такой осведомлённый, скажите мне, где ее похоронили? Я хочу положить цветы на ее могилу…

Лицо журналиста окаменело. Одним движением он наполнил свой бокал и тут же осушил его, сморщив нос:

— Я знаю, где покоится ее прах, и Батцу, конечно же, тоже об этом известно. Он после казни последовал за могильщиками… Но вам я никогда об этом не расскажу и не советую расспрашивать его. Рана еще не затянулась, не надо ее бередить…

Лаура склонила голову в знак понимания. В комнате повисла тишина, лишь слышно было, как качался маятник в напольных лаковых часах братьев Мартен да трещали поленья в камине. Потом Лаура встала проводить гостя в комнату, приготовленную для него Биной. Поднялся и он. Но что-то было недоговорено, и она остановилась в раздумье.

— Вы еще не все рассказали мне? — Он смотрел на нее так ласково, что она решилась. Все равно, ей бы даже и в голову не пришло что-то скрывать от своего

друга.

— Да, я хочу сказать, что приехала в Париж не только ради Батца. Я знаю, что у него свои планы, но и у меня они есть, и наши планы не всегда совпадают. Батц занят только королем и не замечает, что творится вокруг. А я горю желанием преданно служить его сестре!

И уже давно…

Она обернулась к нему, и ее темные глаза встретились с небесно-голубым взглядом молодого человека:

— Питу, вот уже скоро три года, как в июне 1792-го, в Тюильри, вы поклялись королеве Марии-Антуанетте служить делу монархии до конца своих дней… Тогда вы говорили с ней в первый и последний раз. В том же году, 9 августа, в апартаментах королевы, быть может, на том же самом месте я была представлена девочке, и та сразу же доверчиво протянула мне свою ручку. Я слышала, как матушка сказала ей, что я войду в число придворных дам и останусь в доме. Бедняжка королева в тот миг даже не подозревала о том, что ни у нее, ни у дочери скоро вообще не будет дома. Но мое назначение остается в силе, и я собираюсь приступить к выполнению своих обязанностей именно сейчас, когда она одинока и ее жизнью интересуется (и то — по приказу) лишь неотесанная солдатня. Я хочу приблизиться к ней и, если будет возможно, вызволить ее из этой проклятой башни. Вы сможете мне помочь?

— Я ждал чего-то в этом роде, — вздохнул Питу, — простите, что раньше не догадался! Что вам сказать, Лаура, кроме того, что я по мере сил буду стараться, чтобы ваше желание исполнилось, но пока мне что-то кажется, что шансов маловато… Почему бы не дождаться возвращения барона?

— А можете вы сказать мне, когда оно состоится, это возвращение?

— Конечно, нет… Я же, увы, его мыслей не читаю…

— Тогда я буду делать то, что смогу. Не хочу от вас скрывать, я не собиралась снимать этот дом. Думала, пока найду квартиру недалеко от Тампля, пожить немного у Тальма, но не решилась попросить… Жюли показалась мне такой… как будто стесненной обстоятельствами, и она так торопилась получить с меня за этот дом…

— Ну, — пожал плечами Питу, — ее можно понять. У них сейчас не все гладко. Прошлогодний успех Тальма остался в прошлом, а сейчас у него, похоже, голова занята другим. Да и сердце тоже…

— У Тальма? Так он что же, больше не любит свою жену?

— Не знаю, любит или нет. Во всяком случае, он свое время посвящает очаровательной молодой актрисе, гражданке Пти-Ванов. Он страстно увлечен…

— О, тогда начинаю понимать. Бедняжка Жюли! Надо будет заходить к ней почаще. А я-то думала, что этот союз на века!

— Ну, он ее никогда не оставит. Ведь у них дети. Хотя не стоит забывать, что Жюли на семь лет старше мужа…

Питу умолк и рассмеялся:

— Да что это я разболтался! Подумаете еще, что я тут превратился в старую консьержку-сплетницу!

— Я подумаю, что вы хороший журналист и осведомленный человек, — с улыбкой произнесла Лаура.


Наутро разразился сильнейший мартовский дождь с градом, его плотные струи не только напоили сады и парки, но и вогнали в растерянность горожанок, не понимающих, как правильно одеться. Но Лаура все же решила выйти на улицу. Было уже не так холодно, и она надела легкое пальто, прочные туфли, захватила зонтик. Увидев свою хозяйку уже на пороге дома, Бина тут же вызвалась сопровождать ее, а Жуан собрался за фиакром. Лаура решительно отвергла их помощь, добавив:

— Запомните! Если бы все сложилось так, как я предполагала, вы оба сейчас уже ехали бы по дороге на Бретань, а я осталась бы на улице Шантерен. Это означает…

— Что мы вам мешаем, — закончил за нее Жуан. В тоне его послышалась горечь.

— Пока нет, но я немедленно отправлю вас обратно, если вы не перестанете стремиться во что бы то ни стало контролировать мою жизнь…

— Мы просто делаем что положено… — чуть не плача возразила Бина.

— Я знаю, но мы живем не в обычное время и находимся не в обычных обстоятельствах. Вам известно, что у меня в Париже важное дело. Возможно, настанет день, когда мне потребуется ваша помощь, и я сразу вам об этом сообщу. А пока я хочу действовать самостоятельно. И сегодня намереваюсь выйти в город одна.

— В такую погоду, пешком? — обиделась Бина.

— В такую погоду и пешком! Если мне будет нужен фиакр, я сама его найду. Так что давайте больше к этой теме не возвращаться, и мы все останемся в хороших отношениях!

Возражений не последовало, и Лаура вышла из дому, укрываясь от дождя под большим зонтом и радуясь внезапно обретенной свободе. Она добралась до бульваров и спокойно зашагала пешком, отказавшись от экипажей из соображений осторожности и принимая во внимание цель своего путешествия: Тампль. А на обратном пути можно будет взять фиакр.


Почти через час она добралась до внутреннего двора с нависающей большой серой башней, что навсегда останется у нее в памяти. И обнаружила, что охрана у ворот стала гораздо более многочисленной. К сожалению, только через эти ворота можно было попасть к внутренней стене, опоясывающей башню. Сердце Лауры сжалось. Это проклятое место так не охранялось даже во времена заключения всей королевской семьи, а теперь от нее осталось только двое детей! Она старательно обошла часовых и нырнула в лабиринт узких улочек, где в старину находили убежище те, кто скрывался от правосудия или сборщиков налогов. Она хорошо знала эти места, ведь здесь они с мадам Клери прожили несколько месяцев. Ее муж, лакей короля, тоже находился в заточении, а сама она была любимой арфисткой королевы. Женщины вдвоем снимали квартирку в ротонде, высоком здании, выходящем окнами на так называемый сад у башни. Именно эту квартиру Лаура надеялась снять и теперь. Оттуда она бы следила за всеми, кто посещает тюрьму, и кто знает, быть может, ей удалось бы завязать дружбу с охранниками. Для этой цели она взяла с собой ассигнации, но поскольку цена их была теперь невелика, запаслась на всякий случай и золотыми монетами.

Пока она дошла до ротонды, дождь прекратился, и на улице показались прохожие. Она обошла здание вокруг, с грустью отметив, что народу тут сейчас стало значительно больше, чем раньше. Из труб вился дымок, и на веревках перед окнами кое-где сушилось белье. И вздрогнула: вдруг послышались звуки арфы, они доносились как раз из облюбованного ею жилища.