Евгения Марлитт - Графиня Гизела

– Вот, убедитесь, мама, дрожит ли моя рука, – произнесла она с выражением горделивого счастья, откидывая назад голову. – Я здорова!

Против подобного утверждения нечего было возразить. Баронесса сделала вид, что опыт этот причинил ей сердцебиение, министр же, из-за опущенных век, метнул на эту руку, как бы выточенную из мрамора, с розоватым оттенком на кончиках пальцев, странный, боязливо испытующий взгляд.

– Не напрягайся так чрезмерно, дитя мое, – сказал он, беря и опуская руку девушки. – Этого совсем не нужно. Ты позволишь мне и в будущем сообразовываться с советами твоего доктора, хотя, может быть, советы эти и будут несколько расходиться с твоими собственными воззрениями?.. Впрочем, я не был испуган, подобно мама, увидев тебя в лодке. Но я откровенно должен тебе сказать, что эта молодецкая выходка – уходить из дому и бродить по лесу – крайне удивляет меня в графине Штурм… По этому поводу я не могу, впрочем, так строго отнестись к тебе, – все эти странности я приписываю твоему болезненному положению… Вас же, госпожа фон Гербек, – обратился он к пришедшей с ним другой даме, – я положительно не понимаю. Графиня брошена совершенно на произвол, где же были ваши глаза и уши?

Кто бы мог признать в этой толстой, неуклюжей женщине, побагровевшей теперь от волнения, прежнюю очаровательную гувернантку!

– Ваше превосходительство, идя сюда, всю дорогу бранили меня, – защищалась она, глубоко обиженная, – теперь графиня сама подтвердила справедливость моих слов, что ее духовное и телесное спокойствие я блюду, как Аргус, но, к несчастью, здесь и тысячи глаз будет мало! Мы час тому назад сидели в павильоне, перед графиней стояла полная ваза цветов, которые она хотела рисовать, – но вдруг она встает, без шляпы и перчаток идет в сад. Я остаюсь в полной уверенности, что она вышла на минуту, чтобы нарвать себе других цветов в саду.

– Ну да, я и имела это намерение, – перебила молодая девушка со спокойной улыбкой. – Только мне захотелось лесных цветов.

– Только этого недоставало, – сказал министр сдерживая себя, – чтобы ты получила склонность к сентиментальности! Я постоянно старался удалять от тебя разные отуманивающие мозг бредни и теперь, к сожалению моему, вижу, что ты заражена этой так называемой лесной графиней… Разве ты не знаешь, что молодая девушка твоего положения делается до крайности смешной в глазах порядочных людей, когда, подобно какой-нибудь пастушке, бродит по полям или садится на весла!

– Чтобы перевезти фабричных ребят, – ввернула глубоко оскорбленная гувернантка. – Я не могу понять, милая графиня, как можете вы забываться до такой степени!

До сих пор глаза Гизелы со свойственным ей задумчиво-испытующим выражением были устремлены на лицо отчима. Раздражительность его, всегда предупредительного к ней, очевидно, озадачивала ее более, чем самый выговор. Замечание же госпожи фон Гербек вызвало горькую улыбку на ее устах.

– Госпожа фон Гербек, – произнесла она, – я напомню вам о том, что вы всегда называли «руководящей нитью всей вашей жизни», – о Библии… Разве только благородным детям Христос дозволит приходить к себе?

Министр быстро поднял голову: минуту он безмолвно смотрел в лицо падчерицы.

Это юное существо, которое «ради его болезненного состояния» тщились взрастить в неведении и умственной апатии, окружая атмосферой лишь аристократических воззрений и предрассудков, этот строго охраняемый графский отпрыск вдруг проявляет невесть каким путем выработанное им логическое мышление, столь роковым образом напоминающее собой пресловутую свободу мысли!

– Что за нелепости говоришь ты, Гизела? – проговорил он. – Великим несчастьем было и остается для тебя то, что бабушка твоя так рано покинула нас… Она, эта истая представительница аристократического величия и женского достоинства, сумела бы… – Баронесса в это время начала откашливаться и кончиком своего лакированного ботинка отталкивать камешки в воду, – …с корнем вырвать тебя из этого настроения, – продолжал министр неуклонно. – От ее имени строго воспрещаю тебе все те несообразности, свидетелями которых мы только что были!

Напоминание о бабушке всегда производило свое действие на чистую душу девушки. Она очень гордилась своим высоким происхождением, ибо бабушка имела подобную же гордость: она держала себя с некоторой феодальной жестокостью относительно своих людей, вполне убежденная, что иначе и быть не должно, ибо «имперская графиня Фельдерн» поступала точно так же и основательно требовала того же и от своей внучки.

– По мне, пожалуй, – проговорила она теперь, колеблясь между уступчивостью и сопротивлением, – если это уж так неприлично для меня, то в другой раз этого не случится… Но дети эти были не с фабрики – маленькая девочка из пастората.

Речь ее прервана была криком.

Один из мальчиков, оттолкнувшись от берега, снова пристал к очень неудобному месту. Выпрыгивая из лодки, маленькая девочка упала, белокурая головка готова была уже исчезнуть под водой, как вдруг огромный ньюфаундленд, выскочивший из леса, бросился в воду. Схватив ребенка, он выпрыгнул с ним на берег, положив его к ногам вышедшего в это время из-за деревьев незнакомого господина. Девочка, как видно, не потеряла присутствия духа – она встала на ноги и принялась тереть мокрые глаза.

– Ах, Боже, мой новый голубой передник! – вскричала она, испуганно отряхивая воду с передника. – Ну, достанется мне от мамы…

Подбежавшая к ней Гизела дрожащими руками стала обтирать своим носовым платком ее мокрые плечи.

– Это бесполезно, – сказал господин. – Но я попросил бы вас на будущее думать, что и эта маленькая человеческая жизнь требует тоже охраны, коль скоро мы берем ее на свою ответственность… Если в глазах графини Штурм она имеет цену лишь как забава, то ведь у нее есть родители, которым она дорога. – Он взял ребенка на руки, приподнял шляпу и ушел вместе с собакой, которая с радостным лаем прыгала вокруг него.

Платок выпал из опущенных рук молодой графини. С глубоко испуганным выражением глаз и бледными губами выслушала она жесткую, карающую речь незнакомца и теперь, не двигаясь с места, безмолвно глядела вслед, пока он не исчез в глубине леса.

Ни министр, ни одна из его спутниц не приблизились к месту, где упала девочка. Дамы поспешно завернулись в шали и направились к лесу.

Падение и спасение девочки было делом одной минуты.

– Вы знаете, кто этот господин? – обратилась баронесса с живостью к гувернантке, опуская свой лорнет, со вниманием проследив все движения незнакомца.

– Да, кто это? – спросил министр.

– Хорошо ли вы его рассмотрели, ваше превосходительство? – спросила госпожа фон Гербек. – Это он – бразильский набоб, владетель завода, невежа, игнорирующий Белый замок, как какую-нибудь кротовую нору. Я не могу понять, как графиня решилась оставаться в его присутствии? Я готова держать пари, что он сказал ей какую-нибудь грубость – это видно по всему!

Баронесса сделала несколько шагов навстречу Гизеле, которая шла назад с опущенными ресницами.

– Тебя оскорбил этот человек, мое дитя? – спросила она нежно, но со странно испытующим взглядом.

– Нет, – ответила быстро Гизела, хотя лицо ее при этом вспыхнуло, а в глазах сверкнула гордость.

Между тем министр с гувернанткой вошли в лес.

Его превосходительство заложил за спину руки и опустил голову на грудь – всегдашняя его привычка, когда он кого-нибудь выслушивал. Много элегантности и гибкости было еще в его фигуре, но голова и борода уже поседели, щеки обрюзгли, что придавало его умному лицу какую-то угрюмость, – его превосходительство становился стар.

– Ему, кажется, нет до нас никакого дела, – болтала гувернантка. – Шесть недель тому назад он явился сюда, как снег на голову! Раз как-то, совершая свою утреннюю прогулку, прохожу я мимо лесного дома, гляжу, ставни все открыты, из трубы валит дым, а один из встретившихся нейнфельдских крестьян сказал мне: «Барин из Америки приехал!» Ах, ваше превосходительство, я всегда сожалела о том, что завод должен был перейти в такие руки. Вы не можете себе представить, что за дух нынче вошел в этот народ! Новые дома и чтение совсем вскружили им головы, так что они буквально забыли, кто они… Надо видеть, какую манеру они взяли кланяться, совсем не то, что прежде, – поклонятся, а потом так дерзко посмотрят в лицо… Все это, повторяю, постоянно меня расстраивает и положительно отравляет мне пребывание мое в Аренсберге. Но со времени прибытия этого Оливейры я еще более ожесточена.

– Он португалец? – прервала ее баронесса, шедшая сзади с Гизелой.

– Да, говорят, а судя по его неслыханному высокомерию, очень вероятно, что он происходит от какой-нибудь переселившейся в Бразилию португальской дворянской фамилии… К тому же и внешность его говорит за это предположение. Я его противница, но не могу не сознаться, что он очень красивый мужчина – ваше превосходительство сами могли убедиться в этом.

Превосходительство ничего не ответил, и обе дамы замолчали.

– У него осанка гранда, – продолжала, разгорячась, гувернантка, – а на лошади это бог! Ах, – прервала она себя испуганно, – и как пришло мне на язык подобное сравнение!

Углы рта ее вдруг опустились, как будто к ним привесили гири, веки набожно закрыли замаслившиеся глазки, – она была олицетворенное раскаяние и сокрушение.

– Будьте так любезны, расскажите, наконец, чем ожесточил вас так этот Оливейра? – спросил министр сурово и с нетерпением.

– Ваше превосходительство, он ищет случая оскорбить нашу графиню.

– Вы принудите его к этому! – вскричала молодая девушка с пылающими от гнева щеками.

Министр остановился, с неудовольствием и удивлением задержав взор на падчерице.

– О, милая графиня, как вы несправедливы! Разве я была причиной тому, что он игнорировал вас, когда вы мимо него ехали? Дело было таким образом, – обратилась она к министру и его супруге. – Я слышу, что он хочет в Нейнфельде основать приют для бедных сирот окрестных селений. Ваше превосходительство, в наше время надо держать ухо востро и действовать, если представляется к тому случай. Я преодолеваю свою неприязнь и отвращение к беззаконным и своевольным стремлениям всего нейнфельдского населения, запечатываю в конверт восемь луидоров от имени графини, пять талеров от вашей покорной слуги и посылаю португальцу как вспоможение в пользу предполагаемого приюта… Конечно, при этом я пишу несколько строк, где выражаю надежду, что заведение будет стоять на строго церковной почве, и говорю, что беру на себя труд позаботиться о попечительнице… Что из этого выходит?.. Деньги присылаются обратно с замечанием, что фонд на учреждение уже полон и что попечительства не требуется, а смотрительница уже имеется в лице прекрасно воспитанней старшей дочери нейнфельдского пастора. Ах, как меня это рассердило!