Селеста Шабрильян - Грабители золота

Когда мистер Фультон остался один, он позвонил.

Появился Том.

Фультон поколебался, затем, сделав над собой усилие, спросил:

– Ты меня охранял с доктором ночью?

– Да. Он не мог справиться с вами один: вы сопротивлялись, а вы сильны.

– Ты думаешь? – спросил больной с улыбкой. – По-видимому, ему крепко досталось…

– И мне тоже, сэр, вы со мной дрались… Вы меня приняли за полисмена.

Фультон стал еще бледнее и сел в кровати.

– Кто тебе это сказал?

– Вы, – ответил Том, – или, вернее, демон, терзавший ваш мозг.

Больной провел рукой по лбу, затем спросил безразличным тоном:

– А что я говорил тебе и доктору в бреду?

– Бессвязные вещи, но такие страшные иногда, что вы меня вогнали в дрожь.

– Право, хотел бы я себя послушать, – сказал Фультон. – И что же сделал доктор, чтобы меня успокоить?

– Он меня отослал, – сказал Том, – потому что мой вид вас раздражал, а затем он дал вам микстуру, которая заставила вас заснуть.

– Хорошо, ступай, я снова буду спать. Оставшись один, Фультон запустил пальцы в свою шевелюру, затем пробормотал сквозь стиснутые от бешенства зубы:

– Проклятая кобыла! Моей первой заботой будет пойти и размозжить тебе голову, как только я смогу подняться с постели! У доктора есть какие-то подозрения, поскольку он мне солгал утром. Ну, надо сделать ему признание…

В этот момент вошел доктор. На несколько минут он замешкался. Эти два человека чувствовали как бы тайну, пролегающую между ними.

Они смотрели друг на друга, будто волки перед схваткой. Фультон протянул руку Ивенсу. Две руки встретились в рукопожатии, но они были холодны, как лед.

– Я счастлив вас видеть, – сказал Фультон, опуская помимо своей воли уклончивый взгляд под твердым взглядом доктора. – Мне лучше, лихорадка прошла… Я вам обязан жизнью.

Ивенс ничего не ответил.

– Я хочу с вами поговорить, – продолжал Фультон. – Садитесь здесь, возле моей кровати.

Доктор поколебался, затем взял стул и поместился у изголовья больного таким образом, чтобы видеть его лицо и хорошо слышать. Этот немой допрос, казалось, привел Фультона в замешательство, но он не мог от него уклониться.

Он начал:

– Должен вам сказать, милый доктор, что кроме признательности, которую я к вам питаю и которую другой на моем месте постарался бы выразить деньгами, вы внушили мне большое доверие. Я чувствую к вам сильную привязанность. У меня нет в этой стране ни родственников, ни друзей. Только благодаря случаю незнакомец мог прийти ко мне. И, вероятно, вы будете единственным исключением. Я поговорю с вами начистоту, поскольку не умею лгать и надеюсь, что мы сохраним дружеские отношения. Не хочу, чтобы вы оставались в неведении относительно моего положения. Не прошу я и о том, чтобы вы хранили в тайне мой секрет, так как я понимаю, что имею дело с порядочным человеком.

Я родился в Америке. Родители мои были англичане, и я – их единственный сын. Я желал стать моряком. Наконец, отец разрешил мне уехать и поступить сообразно моему желанию. Но было уже поздно начинать карьеру на флоте. Мне было девятнадцать лет, когда я впервые вышел в море. Поскольку я должен был обучаться всему с самого начала, то в двадцать пять я дослужился лишь до чина унтер-офицера. За время плавания, которое мы совершали в Батавию,[2] я успел проникнуться сильной неприязнью к капитану. Это был грубый, толстый, почти всегда пьяный человек. Он колотил своих матросов как попало. Я часто сдерживал свой гнев, чтобы не отомстить за бедняг, чье малодушие делало его сильным. Однажды, когда он избивал моего товарища канатом, я попросил его остановиться, если он не хочет убить несчастного. Его гнев обратился против меня, он меня ударил несколько раз. Я обезумел от стыда и гнева. Схватив его за горло, я повалил его на землю и давил коленом на грудь до тех пор, пока он не попросил пощады. Экипаж и пальцем не пошевельнул, чтобы защитить его – все люди его ненавидели.

Два часа спустя он велел заковать меня в кандалы, и если б не мои товарищи, которые сунули мне тайком несколько сухарей, я бы умер от голода.

Когда мы стали на якорь, он объявил, что засадит меня в тюрьму. Едва отплыл он в своей лодке, как матросы поспешили меня освободить. Мне удалось ускользнуть вслед за одним пассажиром, – я выдал себя за его лакея.

У меня не было средств к существованию, и я не мог оставаться в Батавии, где капитану ничего не стоило отомстить мне.

Я отправился наугад пешком по берегу, предпочитая быть захваченным чернокожими, чем попасть в тюрьму. Не могу вам описать всех лишений, которые я испытал и всего, что я предпринял для того, чтобы скрыться и выжить.

Наконец, я очутился в Австралии. Я был старателем на золотых приисках. Я сторонился людей, жил, как дикарь, копаясь в земле. Сначала я ничего не находил, но я копал, рыл и в один прекрасный день наткнулся на мощную золотую жилу. Став обладателем огромного богатства, я уединился здесь, скрываясь от всех глаз и страшась всех, кто меня окружает, так как я дезертир, обвиненный в том, что хотел убить своего капитана, который за время моего отсутствия не постеснялся придумать какую-нибудь лживую историю.

– Я понимаю вас, – ответил доктор Ивенс, испуская вздох, как человек, испытывающий облегчение.

Он взял руку больного и пожал ее с дружеской сердечностью. Фультон поблагодарил его взглядом.

«Право, – сказал сам себе доктор, – я не домогался узнать его секрет, но я весьма доволен тем, что он мне рассказал, так как этой ночью своими выкриками об убитом человеке, золоте, полиции он внушил мне отвращение.

Вернувшись к себе, доктор под впечатлением рассказа, услышанного им, говорил о своем больном весь вечер. Он рассказал историю мистера Фультона. Вместо того, чтобы осудить поведение этого человека, он восхищался отвагой, с которой тот защищал своего товарища, и молодые девушки представили его себе как героя романа.

– Я вас приведу к нему как-нибудь днем, – предложил доктор Ивенс, – это ему доставит удовольствие, так как жить одному должно быть грустно.

Бижу сидела посреди стола, она играла со своими подружками, которые дали ей собранные на берегу океана ракушки.

Миссис Ивенс бросила взгляд на усталое лицо мужа и сказала себе:

«Я все-таки не могу ему признаться, что мы задолжали всему свету и что завтра, может быть, если у меня не будет денег, мне не продадут хлеба на завтрак. Я должна продать свое кольцо. Полно! Не стоит больше колебаться. Я продам его завтра.

И бедная женщина вытерла слезинки.

– Что с тобой, мама? – спросила Мелида.

– Ничего, – ответила миссис Ивенс, устыдившись того, что ее застали врасплох, – ничего. – Что тебя поразило?

Эмерод грустно покачала головой. Она догадывалась, что мать хочет отвлечь их. Но в этот момент молоток трижды стукнул в дверь, три женщины переглянулись, тогда как доктор пошел открывать.

– Это вы, Том? – послышался голос доктора. – Вы меня пугаете. Не стало ли вашему хозяину хуже?

– Ах, – ответил Том, смеясь, – вы первый доктор, которого я знаю, интересующийся не только кошельком своих больных. Мистер Фультон чувствует себя хорошо. Я пришел с вами повидаться ради собственного удовольствия.

– Входите, мой мальчик, – пригласил его доктор, отворяя дверь в маленький салон.

– Добрый вечер, леди, – поздоровался Том, отвечая на приветливые улыбки молодых девушек.

Он присел возле стола, говоря малютке:

– Дай мне твою ручку, Бижу.

Ребенок пристально посмотрел на него своими большими черными глазами, затем при повторной просьбе протянул к нему ручонки.

– Что это у тебя? – спросил Том важно. – Ракушки? Нет, это не слишком тебе подходит.

Он вынул из кармана горсть фунтов стерлингов и стал бросать монеты одну за другой в передничек Бижу. Девочка смотрела на них и слушала звон золота, замерев, будто восковая кукла.

Доктор спрашивал себя, что это может означать, так как Том отсчитал уже сорок фунтов. Том развлекался всеобщим изумлением и, желая увеличить его, достал из кармана другую пригоршню золота.

– Вы не боитесь ходить по ночам, имея при себе столько золота? – спросил доктор.

– Я мог бы принести или передать вам деньги завтра, – ответил Том, – но я полагал, что для радости не существует позднего времени.

– Принести мне? – переспросил доктор с плохо скрытым оживлением. – Я не понимаю вас! И он окинул быстрым взглядом жену, дочерей и золото.

– Конечно, – ответил Том, вынимая Остаток из кармана. – Сто фунтов стерлингов вам посылает мой хозяин за ваши заботы.

– Но это сумма, которой хватило бы заплатить четырем врачам!

Они наклонились над Бижу, стали смотреть на золото, в которое едва могли поверить, тогда как девочка оправилась от своего изумления и, как будто эта музыка развлекала ее, – звенела золотыми монетами.

– Это не сон? – спросила миссис Ивенс. – Почему ваш хозяин решил столько заплатить?

– Все очень просто, – ответил Том. – Когда мой хозяин остался один, я пришел с ним поговорить. Мы беседовали о вас, доктор. Я рассказал, как вы удочерили Бижу. Когда он узнал, что у вас есть жена и две дочери и ваш достаток целиком зависит от врачебной практики, он сказал мне: «Возьми сто фунтов и отдай ему завтра утром, как только он приедет. Я не хочу говорить с ним о деньгах, так как опасаюсь задеть его». Затем он отправил меня спать, а я пришел сюда.

Мистер Ивенс протянул руку Тому – это было все, что волнение позволило ему сделать.

Миссис Ивенс, домашний казначей, собрала гинеи. Вечером, перед тем, как лечь спать, она сделала свои подсчеты и положила золото в коробочку рядом со своим любимым кольцом.

Доктор чувствовал себя, как ребенок, получивший новогодние подарки.

Когда на другой день доктор пришел к больному, он был в некотором затруднении, подыскивая слова благодарности. Фультон понял его и спросил, не виновна ли в его скованности вчерашняя исповедь.