Но хотя болезнь и отпустила, Мария все равно оставалось смурной, неразговорчивой и совершенно не смотрела по сторонам, словно бы начисто отринулась от мира. Ну да веселья от ссыльной невесты никто и не ожидал.

Маленький обоз под крепкой стражей катился все дальше и дальше на восток. А в Нижнем Новгороде его нагнал гонец из столицы, передавший приставам новую подорожную и правильно переписанный государев указ, утвержденный Боярской думой и Земским собором: доставить крамольников в Тюмень и оставить там под строгим призором на вечное поселение.

Любовь девицы Марии и юного государя подлежала казни и полному забвению…


20 ноября 1616 года

Москва, Кремль

Одетый в парчовую мантию с драгоценным оплечьем государь вошел в Малую Думную палату, слегка поклонился склоненным боярам и опустился в стоящее на возвышении кресло. Опустил руки на подлокотники. Поскольку заседание было не торжественным, а обыденным, каждодневным – скипетра и державы юный царь не держал, равно как и голову его покрывала просто тафья, прошитая золотой нитью и слегка опушенная по краю соболем.

Вперед выступил князь Петр Алексеевич, еще раз поклонился государю, развернул свиток:

– Вести у меня, бояре разные: и радостные и тревожные, – начал он свой доклад. – Намедни дошли до нас слухи, что пана Лисовского, известного польского душегуба, ловкого и увертливого, отловили за разбоем стародубские мужики, да и забили на месте до смерти. Вчера же от двора королевского доставили сообщение, что в шайке тамошней ныне пан Станислав Чаплинский верховодит. Выходит, верны известия из Стародуба, наказали там аккурат того, кого надобно.

– Хорошо бы уточнить, кто именно разбойника прибил, да наградить достойно! – сказал со скамьи под стеной князь Троекуров. – Боярам бездельным в укор, всем прочим смердам для поощрения.

– Таковое поручение надобно приказу Разбойному давать, – ответил дьяк Посольского приказа. – Я же довожу до сведения Думы боярской, что король Сигизмунд гибелью своих разбойников не смущается и ныне новый поход к Москве затевает. Приказы коронным и литовским полкам уже отправлены, место сбора назначено. Надобно готовиться к обороне.

В зале повисла тяжелая тишина.

– Вестимо, перед угрозой таковой осаду Смоленска придется снимать, – произнес седовласый князь Лыков, худощавый, сидящий в коротком польском кафтане и собольей шапке вместо привычных для бояр шубы и бобровой папахи. – Припасами и пополнением армию главную надобно подкрепить и супротив супостата направить.

– И оставить русскую твердыню в лапах поганых схизматиков?! – воскликнула монахиня Марфа, привычно для всех стоящая за троном.

– Исполчать на землях русских давно некого, матушка, – со вздохом ответил бывалый воевода. – Смута недавняя и казну, и земли опустошила. Войны бояр лучших выбили, шайки польские и казачьи тут и там разбойничают, а их ведь тоже истреблять надобно, коли желаем покой на землю русскую вернуть. Да тут еще и со шведами воюем, и с поляками воюем. Где столько ратников найти, матушка?!

– От ляхов бед наголову больше, нежели от обычных разбойников, Борис Михайлович, – ответил воеводе вовсе престарелый, но зато многоопытный кабардинский князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский. – Посему, полагаю, отряды все, что ныне душегубов по лесам и дорогам ловят, надобно все же отозвать и собрать возле Москвы. Сверх того припасы воинские к Вязьме отправить, дабы полки уставшие подкрепить и при надобности в деле ратном использовать. Весной же ясно станет, нужна нам будет армия смоленская али так от супостата отобьемся.

– Верно, верно… – закивали остальные бояре. – Так и приговорим…

– Полагаю важным довести до вас, бояре, – свернул грамоту дьяк Посольского приказа. – Доверенные мои люди из королевства Шведского доносят, что за время долгой войны государство свейское разорено расходами сверх всякой меры и людей ратных слишком много по их меркам в походах потеряно. И хотя ныне они все еще хвалятся победами над нашими порубежниками, однако же мир им зело надобен и ради прекращения войны они согласятся на многие уступки.

– Слава богу, – облегченно перекрестилась инокиня Марфа. – Хоть одно доброе известие. Коли так, то свеев можно не опасаться и супротив одних токмо ляхов всей силой навалиться.

– У меня все, бояре, – поклонился дьяк и отошел к стене, сел на лавку на свободное место.

– Теперь у нас есть еще одно важное дело, бояре, – сделал шаг вперед митрополит Иона, в этот раз одетый в темно-серую суконную рясу и белый клобук, с большим нагрудным крестом, сверкающим золотом и самоцветами, и с посохом из черного дерева. – Государь наш Михаил Федорович холост. Холост. Державе же православной надобен наследник, а царю супруга. Посему прошу вас, бояре, скорейше объявить смотр невест, дабы Михаил Федорович смог выбрать достойную, православную, красивую и здоровую государыню.

– Постойте, какой смотр? – вздрогнув, вскинул голову царь вся Руси. – Он же уже был! Мария Ивановна из рода Хлоповых моя избранница. Нечто вы забыли? Али я во сне?

– Девица Мария из рода Хлоповых уличена в обмане, государь, – повернул голову к трону митрополит. – Приступ недуга хронического у нее три дня тому случился. По осмотру лучшими лекарями уличена она в бесплодии. За ту ложь она сама, а сверх того ее дядья и бабушка, принявшие соучастие в обмане, измене и крамоле, сосланы по решению Боярской думы в Тюмень на вечное поселение.

– Как сослана? – чуть наклонился вперед Михаил. – Как, когда, почему я о том не знаю? Нет, не может быть! Мария!!!

Сердце паренька словно бы оборвалось и рухнуло вниз, оставив в груди острую сосущую пустоту. Забыв про все, юный государь сорвался с трона, вылетел из залы через свою дверь, мелькнул через горницу, стремглав промчался через дворец, забежал по лестнице наверх. Остановился у верхнего терема. Толкнул дверь.

Внутри, в темных прохладных комнатах, было совершенно тихо. И от этой тишины душа Михаила сжалась в ледяной комок, в котором слабо-слабо трепыхалось словно бы наколотое на шип акации окровавленное сердце.

– Мария… – хрипло прошипел он, прокашлялся и крикнул уже во весь голос: – Мария-а-а!!!

Ответом стала тишина.

Царь кинулся вперед, заглянул в одну комнату, другую, третью. Но везде оказалось, конечно же, пусто.

Михаил вернулся обратно на лестницу и сел на ступени, в отчаянии охватив голову руками:

– Но как же так? Почему?!

– Государь? Ты цел, властитель? – наконец-то нагнали его телохранители.

– Нет, все плохо! – зарычал Михаил, вскочил, снова кинулся через весь дворец, влетел в Малую Думную палату. Однако и здесь было пусто, лишь двое холопов старательно выметали из-под лавок невидимую пыль. Царь всея Руси покрутился, выругался, снова выскочил в горницу за троном. Немного подумал, прикусив губу, и поспешил через коридоры.

– Дозволь слово молвить, государь! – выкрикнул ему вслед один из рынд.

– Что? – оглянулся юный правитель.

– Ты же в мантии и оплечье, Михаил Федорович! – выдохнул запыхавшийся телохранитель. – Не дай бог оступишься!

Это было верно – подбитая соболем мантия стелились по самому полу. Коли бегать, особенно по лестницам, недолго и на край ее наступить.

Царь колебался всего мгновение, повернул оплечье, расстегнул, скинул его и мантию на руки стражнику и, оставшись в шароварах и парчовой ферязи без рукавов, надетой поверх шелковой рубашки, побежал дальше. Рынды застучали сапогами следом.

– Сбавь шаг, государь! Несолидно!

Куда там! Михаил промчался до сеней, толкнул двери, сбежал по ступеням крыльца, по заснеженной улице промчался до Вознесенского монастыря, влетел в него, забежал по лестнице, ворвался в келью, крикнул инокине Марфе в лицо:

– Где она, мама?! Где Мария?!

– Ты о давешней крамольнице, сынок? – Монашка кивнула дьяку Посольского приказа, и князь Третьяков поспешил выйти из горницы. – Мария Хлопова решением Боярской думы отправлена в ссылку. За обман государя, обман бояр думных, обман всей державы православной. Она бесплодна. Таковая супруга царю русскому не нужна.

– Но я люблю ее, мама!

– Ты можешь любить кого угодно, сынок. Но русский царь обязан родить наследника! Поэтому мы созовем новые смотрины, и ты изберешь себе иную супругу. Здоровую.

– У меня есть венчанная невеста, мама! Никого другого я видеть подле себя не желаю! – задохнулся от ярости Михаил. – Верни ее немедленно!

– Решением Боярской думы Мария Хлопова из невест исключена, как к замужеству негодная, – размеренно повторила инокиня. – Сие есть приговор не токмо бояр, но и лучших лекарей московских, немца Валентина и араба Балсыря. Нечто ты полагаешь, что они ремесла своего не знают?

– Верни ее!

– Да пойми же ты, Миша. – Обогнув стол, монашка положила ладони сыну на плечи. – Сей приговор лекарский ни ты, ни я отменить не в силах. Мария не способна стать твоею женой. Смирись.

– Я люблю ее, мама! Верни Марию в Москву!

– Любовь, это славно, сынок, – обняла царя монашка. – Но не все в мире сем случается по желаниям нашим. Ты должен даровать державе наследника. Выбери себе другую жену, продли царский род. А там… Стерпится – слюбится.

– Я не хочу терпеть! Я хочу жениться на Марии!

– Забудь про нее, сынок, – погладила сына по щеке матушка Марфа. – Не судьба.

– Верни ее!

– Таков приговор Боярской думы. Она сослана за крамолу. В Сибирь. И я сего приговора изменить не могу.

– Ладно, я сам! – Юный царь развернулся, быстрым шагом вышел из кельи, спустился вниз.

На улице рында накинул ему на плечи синюю шубу. Не царскую, а кунью, крытую дешевеньким английским сукном. Вестимо, стражники схватили первую, что под руки попалась, дабы государь не замерз на зимней улице. Михаил Федорович, даже не заметив сей заботы, выскочил из Фроловских ворот, прошел по мосту, под удивленными взглядами москвичей миновал рынок.

Не так часто видели горожане, чтобы личные царские телохранители со всех ног спешили за просто одетым юношей. Обычно рынды чинно шествовали за сверкающим драгоценностями государем. Да и то – в Кремле. За ворота же токмо верхом выезжали, верхового же правителя сопровождая.