Подскакав к повозке, на которой ехала Мари-Клер, Александр положил перед ней огромный букет. Она с улыбкой приняла его прекрасный подбор, делавший честь вкусу Саши. Здесь оказалось все, что она так прежде любила на берегу Москвы-реки в Кузьминках и от чего давно отвыкла почти за десять лет, проведенных в горах: красные, белые, розовые душистые и пушистые кашицы, яркие и кокетливые маргаритки, молочно-белые с ярко-желтой серединой ромашки, медовая сурепка, высокостоящие лиловые и белые, тюльпановидные колокольчики, ползучие горошки, обрамленный розовым пухом подорожник и ярко-синие на солнце васильки.

Наблюдая, как она любуется его подарком, Саша скакал рядом с повозкой, а потом, наклонившись, спросил:

– Вы так и не ответили мне, мадемуазель, согласны ли вы на то, чтобы мы вместе отправились к моей матушке и просили у нее благословения? Вы согласны стать княгиней Потемкиной? Отвечайте мне, как Маша, – лукаво добавил он, – не как госпожа камергер, отмеченная государевыми орденами, с глубоким размышлением об имперском долге.

Мари-Клер вздохнула. Случайно, перебирая цветы рукой, она наткнулась на что-то колючее – и сразу отдернула руку. В центре букета обнаружился чудный цветок малинового репея, покрытый по стеблю колючками. А внутри него копошился, жужжа, мохнатый шмель. Репей пах сладко и немного вяло. Судя по всему, цветок не легко расстался с привычной почвой – его стебель оказался не сорван, как у прочих, а перерублен саблей. Быстрая, но острая боль, пронзившая Мари-Клер, когда она наткнулась рукой на колючки репея, заставила ее вздрогнуть. Вмиг представились ей горящие точно угли глаза Сухрая, вспомнилось, как упал он, отшатнувшись от дерева со всего своего исполинского роста, точно такой же не сдавшийся, порубленный саблей репей, упал на лицо и больше уже не двигался. Мари-Клер разжала пальцы – на некоторых из них проступили едва заметные капельки крови. Вернется ли она когда-нибудь на реку Шапсухо, и кто теперь, когда старуха Кесбан мертва, придет за нее на могилу Сухрая…

– Вы все еще не решили, мадемуазель? – услышала она голос генерал-майора Потемкина над собой – на плечах Саши теперь уж красовались новенькие генеральские эполеты. – Если вы желаете мне отказать, то зачем же тянуть так долго? – Казалось, он рассуждал об ее ответе с равнодушием. Но что же, что же еще остается ей, когда возврата к прошлому невозможно.

– Вы слишком требовательны ко мне, князь, – произнесла она, снова спрятав репей в самую глубь букета, так что его вовсе не стало видно, – я столь долго ожидала вашего внимания, что теперь вовсе растерялась. Конечно, я согласна поехать с Вами в Кузьминки. Я так соскучилась по княгине Елизавете Григорьевне. И по дорогой моей наставнице Анне Алексеевне – тоже.

Она подняла на него глаза – наклонившись с коня, Саша приподнял ее в повозке и приник долгим поцелуем к ее бледным устам, не обращая внимания на одобрительные смешки казаков вокруг. Снеговые горы удалялись, скрываясь за темно-серыми клубами тумана, в станичных садах, раскинувшихся вдоль реки, чернел и переливался янтарем спелый виноград – по пыльным дорогам, ведущим к садам, тянулись скрипучие арбы, верхом наложенные им.

Казачата в испачканных виноградным соком рубашонках, с кистями в руках и во рту бежали вдоль солдатской колонны, крича, и кидались в солдат ягодами. То и дело попадались обвязанные до глаз платками мамуки, которые вели быков, запряженных в высоко наложенные виноградом арбы.

Встречая такую арбу, солдаты и офицеры просили у казачек винограда, и тогда, влезая на арбу на самом ходу так, что подол юбки задирался, казачка брала охапку винограда и сыпала ее солдатам в шинель или в бурку. Запах чапры наполнял воздух. Кровяные красные корыта виднелись под навесами, и работники с засученными ногами и окрашенными в пурпур икрами сновали по дворам. Свиньи, фыркая, лопали выжимки и валялись в них.

Солнце клонилось в горячее красное зарево. Совершив в казацкой станице последний привал, экспедиционный корпус под барабанный бой переправился за реку Кубань, оказавшись в Европе. Все – от солдата до самого генерала Вельяминова – заметно повеселели. Кавказ оставался позади – и сразу несравненно легче, лучше стало дышаться и кое-где, созвав плясунов, кинулись уже в празднество. Выйдя с иконами перед воинством, священники призвали всех на благодарственный молебен за успешное окончание столь трудной экспедиции. А после нее еще долго разносились над рекой и над покрытыми солончаковой пылью степями поминальные молитвы о погибших.


Санкт-Петербург, апрель – май 2006 г.