Обошедши войска, государь очень ласково разговаривал со многими офицерами и солдатами. Благодарил за храбрость. Вручал ордена, на которые генерал Вельяминов подал реляции, дал в каждую роту по два Георгиевских креста, чтобы солдаты сами между собой назначили храбрейших и достойнейших и повелел от каждого батальона выделить по восемь человек в Гвардию.

После, направившись в палатку генерала Вельяминова, государь встретился с высшими офицерами. Остановившись перед полковником Потемкиным, по-товарищески пожал тому руку:

– Мне рассказали о вашем мужестве на хребте Нако, – проговорил он с отеческой теплотой, – мне особенно лестно слышать о вашей доблести, Александр, что в ваших жилах течет родная мне и любимая мною кровь моего старшего брата. Я с чрезвычайной гордостью расскажу о вашей заслуге государыне Марии Федоровне. Вот здесь, – император вытащил из-за борта мундира свернутые листы, – письмо государыни к вам, а также письмо вашей матушки, княгини Елизаветы Григорьевны. Я сообщил ей о своей грядущей поездке в Еленчик и попросил написать вам так, чтобы я сам мог передать ее послание. Ваша матушка просила меня об отпуске для вас, – продолжал император, – и я радостью выполню ее просьбу. За храбрость, проявленную на хребте Нако, я жалую вас, Александр, званием генерал-майора и орденом Святого Георгия Победоносца первой степени. Я полагаю, что к годовщине рождения вашего отца, государя Александра Павловича, это мой самый лучший подарок не только вам, но и соблюдение его святой памяти – тоже. Тем более что сын вполне достоин императора-победителя.

– Я счастлив служить России и Вашему Величеству, государь, – взволнованно ответил императору Александр. – Но все наше мужество ничего не стоит без самопожертвования и мужества солдата. Если бы я смел просить Ваше Величество об отличении солдат, состоявших под моей командой в авангарде корпуса, то почел бы для себя то огромной честью.

– Я слушаю, говорите, – разрешил ему император вполне милостливо.

– Я бы просил наградить каждого оставшегося в живых солдата в Тенгинском и Навагинском пехотных полках, а также гребенских казаков и грузинских добровольцев, шедших с нами, по десятку червонцев, а всех погибших – поминанием в синодиках во всех церквях Российской империи.

– Вполне достойная просьба, – согласно кивнул ему Николай Павлович, – и я с удовольствием распоряжусь об этом.

После государь еще долго осматривал крепость. По окрестным горам, несмотря на ветер, видны были ряды черкесов, смотревших с любопытством на невиданное для них зрелище – русский император в окружении свиты, облитой золотом и серебром по мундирам. Горцев сдерживали специально выставленные казацкие пикеты, но черкесы особенно и не изъявляли желания принять участие в представлении императору. Они не прислали к государю депутации, хотя могли быть уверены, что государь одарил бы их богато.

Миссия полковника Хан-Гирея полностью провалилась, и император не мог не понимать, что замысел его не осуществлен теми, кому он был поручен. Сам же командир гвардейского кавказского полуэскадрона сгинул без вести – о нем с тех пор долго никто ничего не слышал. После рассказывали, что, залечив ранения, он ушел с контрабандистским судном в Турцию.

Однако лишенный пороха и поддержки своих союзников – после разгрома секретного завода, произведенного русскими, турки надолго прекратили свою помощь мюридам, – Шамиль уже прикидывал возможности замирения и даже присылал к Вельяминову парламентеров. Услышав о том, Николай Павлович повеселел. Командующий Кавказским корпусом особо отличил в рапорте государю тех, кто способствовал обнаружению и уничтожению тайного завода. Все представления Вельяминова были сразу же удовлетворены.

Посетив лазарет, государь лично вручил Мари-Клер орден Святого Владимира. Она едва могла оторвать голову от подушки – так тяжело все еще мучила ее болезнь, доставшаяся в наследство от матери. Гул ветра и шум волн за стенами палатки напоминали ей ружейные выстрелы, и она вздрагивала всякий раз, когда слышала их.

– Я жалую вас русским графским достоинством, мадам, – произнес император, с нескрываемым удивлением глядя на исхудавшее почти до синевы, тщедушное женское существо, которому удалось сделать столь много, что оказалось бы не под силу нескольким дюжим мужчинам. – Притом десятью тысячами душ и поместьем в Тверской губернии. Вам будет назначено пожизненное жалованье, вполне достойное, и на возвращение ваше и лечение я жалую единовременно две тысячи червонцев (24 тысячи рублей). Говоря по чести, мадам, – государь с признательностью взял руку Мари-Клер в свою, – я никогда не мог себе представить, что вы так хрупки. Как же вам удалось преодолеть все трудности и столько вынести?

– С Божьей помощью и верой в Россию, Ваше императорское Величество, – ответила Мари-Клер. Ее голова откинулась в волнении на подушку – держать уж ее на весу она более не могла. Несколько слезинок скатилось по впалым щекам. Еще раз пожав ее холодную, тонкую руку, государь прошел дальше, раздавая раненым солдатам и офицерам Георгиевские кресты. Убитой турчанке Кесбан Бильбак по представлению военного министра орден Святой Анны назначили посмертно, и адъютант императора молча положил его в коробочке на кровать рядом с Мари-Клер. Постоял, склонив голову, и поспешил за государем, пробормотав о прискорбии.

Ужаснейший ветер над Еленчиком все не стихал. Палатки, сколько бы их не укрепляли, перевертывались сразу же. Опрокинуло и палатку генерала Вельяминова. Пробыв в Еленчике двое суток и дождавшись улучшения погоды, государь следующим днем сел на пароход и снялся с якоря, не поднимая своего флага. Солдаты все в лагере кричали «ура!». А когда государь отбыл – войскам сразу отдали приказ о приготовлении к обратному походу за Кубань.

Перед самым выступлением из Еленчика, князь Потемкин навестил Мари-Клер в госпитале. С того самого последнего их разговора на дороге в аул мюридов она не видела его. Возвращаясь в памяти к сказанному, потому сразу же начала первой:

– Простите меня, князь. Я наговорила слишком для того, что и сама сочла бы для себя приличным. Я упрекала вас не по праву…

– Я много думал о ваших словах, Маша, – признался Александр, присаживаясь к ней на кровать. На его парадном мундире блеснул белой эмалью новенький Георгиевский крест. – Скажите, я в чем-то вел себя недостойно в ваших глазах?

– О, нет, нет! – она протестующее покачала головой. – Все то, что мне известно о вас, князь, в высшей степени заслуживает восхищения. И ваша стойкость в сражениях, и та любовь, с которой к вам относятся солдаты и подчиненные вам офицеры. Несмотря на то что мне говорил о вас Хан-Гирей, я не поверила ни мгновения, будто вы когда-то могли дурно обойтись с женщиной, любившей вас… – Черные брови Александра при ее словах слегка приподнялись в изумлении.

– О чем вы, Маша? – спросил он недоуменно.

– О той актрисе из Москвы, о Тане Новиковой, – ответила Мари-Клер смущенно. – Полковник Хан-Гирей сказал мне, что вы покинули ее в весьма затруднительном положении, и она умерла. Но я знаю, вы были ранены и лежали в госпитале в Тифлисе тогда…

– Мне не хотелось бы упоминать об этом с вами, мадемуазель. – Взгляд Александра поблек. – Мне действительно ничего не было известно о том, что происходило с Таней в Москве. Нет, жениться на Тане я не мог. И не только потому, что матушка была бы против. Она не знала ни о чем. Но я не мог не думать о ней. Матушка моя с кончиной государя Александра Павловича и так натерпелась немало. Даже если бы она и дала благословение, то как быть с государыней Марией Федоровной, например? Та не за что бы не согласилась, чтоб сын ее ненаглядного первенца женился бы на артистке, а матушка из-за моего легкомыслия лишилась бы последней поддержки при дворе. Хотя, конечно, останься жива Таня и ее ребенок, я бы признал их обоих и не оставил без содержания. Но теперь уж поздно рассуждать – прошло почти десять лет. – Он вздохнул. – Я собираюсь из Екатеринодара отбыть в отпуск в Петербург, – сообщил он после недолгой паузы, – и мог бы сопровождать вас, мадемуазель, если вы желаете туда поехать. Вам надо лечиться, – добавил он, и его зеленые глаза, опутанные красноватыми ниточками усталости, со встревоженно-стью смотрели на Мари-Клер.

О, Петербург – столица Российской империи! Теперь это единственное место на свете, где у нее наверняка будет свой дом – не чей-то, чужой, где она поселится на праве благотворительности. А свой собственный, свой дом. Ее ждут признание государя, его милости и спокойная, безбедная жизнь. Она вполне может даже заняться возвращением утраченного ее матерью во Франции состояния – вся мощь Российской империи теперь стоит за ней. Но она совсем не хочет воспользоваться этой мощью, и вовсе не хочет ехать в Петербург.

Она желает остаться здесь, на Кавказе, где она узнала Сухрая, Абрека и Кесбан, где похоронила со слезами всех их, простившись навсегда. Зачем ей возвращаться в Петербург?

– Я намереваюсь сразу после приезда направиться к матушке в Кузьминки, – услышала она голос Саши, – мне бы хотелось, Маша, поехать туда вместе с вами. Я собираюсь сказать ее светлости, – продолжал он, – что выбрал себе спутницу жизни и прошу ее благословить нас. Она обещала мне, что всегда примет мой выбор, кого бы я не избрал в жены. Если вы согласны, Маша, я так и сделаю…

– Но вы же не любите меня, Александр! – У Мари-Клер едва не остановилось сердце, когда она услышала его предложение. – Вы говорите сущие пустяки.

– Я так понимаю, что вы тоже больше не любите меня, мадемуазель, – с едва заметной улыбкой ответил он, – так что же нам мешает теперь полюбить друг друга?

* * *

Экспедиционный корпус генерала Вельяминова выступил из Еленчика следующим утром около шести часов. Небольшой дождик, помочивший войска перед походом, послужил предзнаменованием хорошего и удачного пути. После двух суток на приближении к Кубани горы постепенно стали исчезать, и глазам открылась обширная равнина, заросшая полевыми цветами.