Сейчас она испытывала чувство, которое приходило к ней, когда, подходя к морю, она, вопреки запрету сестры Лолит, решалась искупаться в нем. Перед тем как войти в воду, она крестилась и мысленно просила матушку-настоятельницу простить ее дерзость. Вот и теперь она осенила себя знамением, не так, как учили в последние годы, а по-католически, привычно, слева-направо.
Привычный жест крестного знамения вызвал в ее душе целый ряд детских воспоминаний – розовые цикламены у ажурных мавританских решеток и синее море, плещущееся за толстыми стенами кармелитской обители. Теперь она прощалась с ними навечно. Мрак, покрывавший для нее ее существование в последние часы, разорвался, мир воссиял множеством красок, жизнь предстала со всеми немногими радостями, которые юной девушке довелось пережить. Сестра Лолит улыбнулась черными, как спелые ягоды чернослива, глазами.
Но при том Мари не спускала взора с экипажа, который опять выезжал на Морскую, теперь уже с Галерной, с той самой Галерной, где она пошатнулась и начала падение. Ровно в ту минуту, когда карета достаточно приблизилась и почти что поравнялась с ней, она, вжав голову в плечи, упала под нее на руки и легким движением, как бы намереваясь тотчас встать, опустилась на колени.
В тот же миг она сама ужаснулась тому, что делала. Перед ней мелькнуло лицо князя Саши и несбывшаяся мечта: она в белом подвенечном платье, которое все расшито белыми цветами граната, а Саша, в парадном мундире, ослепительно красивый, облитый золотом галунов и орденов, ведет ее к алтарю… Все быстро растаяло. «Где я? Что я делаю? Зачем?» – еще стучала в голове мысль.
Она хотела откинуться, подняться, бежать в Таврический и молить княгиню Лиз о прощении. Но что-то неумолимо сильное толкнуло ее в голову и потащило за спину. «Господи, прости мне все! Прими меня», – шептала она, чувствуя невозможность борьбы. Перед взором возникла огромная свеча и книга под ней, в тяжелом кожаном переплете, обитая ажурными железными украшениями, похожая на те, которые она с трудом перелистывала в библиотеке кармелитского монастыря. Но листы в книге были пусты. Сама не зная почему, она догадалась, что перед ней открылась книга зла – полная тревог, обманов, насилия, и у нее нет сил закрыть ее и отнести обратно на полку. Свеча вспыхнула оранжевым светом, осветив все, что прежде казалось похороненным во мраке. Затрещала, стала меркнуть. И наконец потухла…
Мари уже не слышала ни ржания лошадей, ни криков извозчика, ни стенаний испуганных седоков. Люди сбегались со всех сторон к месту происшествия – откуда они только взялись теперь все. Дамы ударились в плач, кто-то кинулся за доктором, кто-то за жандармами… Среди собравшейся толпы случайно нашелся человек, который служил на поварне в Мраморном дворце при князе Алексее Федоровиче Орлове и всего несколько дней назад видел Мари-Клер, как она садилась у крыльца дома его хозяина в карету княгини Потемкиной…
Туда, в Таврический дворец, где все уже сбились с ног, разыскивая снова исчезнувшую воспитанницу, и привезли то, что было ее телом, но вовсе уж на нее не походило.
Таврический дворец, с высоким куполом и перистилем из шести колонн, поддерживающих фронтон, с округлыми флигелями, выведенными до самой набережной Невы, огражденный невысокой чугунной решеткой, так напоминавшей творения восточных мастеров на мысе Каталана, – ей казалось, он приближается медленно, почти что летит к ней. И она не могла сообразить разбитой, больной головой своей – она видит все же его наяву, или он явился к ней в смертном сне.
Подняв девицу на руки, служка князя Орлова внес ее в великолепный холл, освещенный окном, сделанным в куполе. Она видела только это окно и мрамор колонн, в два ряда устремившихся к вершине… Княгиня Лиз сбежала по лестнице в холл и вскрикнула, увидев окровавленное тело в руках дворового – в разорванных, замаранных кровью одеяниях. Разбитое, окровавленное тело, еще недавно подвижное и полное жизни. Закинутая назад голова с тяжелыми потускневшими волосами, вьющиеся локоны на бледных висках, на прелестном еще недавно личике, усеянном кровавыми ссадинами, страдальческая улыбка на полуоткрытых губах – странная, жалкая полуулыбка и ужасное, пустое выражение остановившихся глаз…
– Она жива? – пролепетала княгиня Потемкина, прикоснувшись к безвольно повисшей руке девушки.
– Да вроде ж жива, – проговорил, пожав плечами, дворовый, – дышала, покуда везли… – И тут же добавил: – Тама, ваша светлость, с извозчиком расплатиться надо бы и дохтура позвать…
– Да, да, – спохватилась Лиз. Обернувшись, она увидела мужа, стоявшего за ее спиной, а чуть подалее, между серых мраморных колонн, – сына.
– Алексей, – попросила она взволнованно, – расплатись с возницей. И пошли сейчас же за доктором Шлоссом. Я знаю, он не практикует по возрасту, но я никому не доверяю, кроме него.
Граф Анненков тут же вышел на крыльцо. Князь Александр Потемкин молча взирал на разбитую Мари-Клер.
– Уйди прочь! – крикнула ему Лиз, сверкнув глазами. – Уйди прочь с моих глаз, я знала, что все добром не кончится, – и залилась слезами, закрыв лицо руками.
– Чем же я виноват, матушка? Отчего? – Князь возразил вполголоса: – Я вас не понимаю…
– Верно, Лиза, – княгиня Анна, поспешно сойдя в холл, участливо обняла подругу за плечи. – Время ли сейчас для упреков. Что же ты стоишь, – прикрикнула она на дворового, – неси ее в комнаты…
– Таки не указывали же ничего, – пробормотал тот виновато.
Мари-Клер не могла говорить. Но она видела, как сбежала по лестнице княгиня Лиза, только почему-то ей казалось, что она не бежит – парит над ступенями, точно птица. Она почти не различала лица княгини, но хорошо видела ее платье. Черное, низко срезанное бархатное платье, открывавшее словно вылепленные из алебастра красивые руки и грудь Лиз. Платье, обшитое венецианским гипюром, и ровную гирлянду анютиных глазок на черной ленте вдоль талии.
Мари-Клер так нравились итальянские кружева, которые использовал портной княгини, так очаровали ее анютины глазки, придуманные им в аппликации для платья Лиз, что она просила сделать ей то же самое, только на светлом батисте. На том самом батисте, который разорвал на ней Хан-Гирей… Платье из батиста с пышными венецианскими кружевами – воплощенная девичья мечта, которая принесла несчастье.
Скоро Мари-Клер раздели, уложили в постель под голубой шифоновый полог, расшитый золотыми индийскими слониками. Она смотрела на них, в голове у нее шумело. Казалось, что слоников очень много. Они идут целым стадом на нее, машут широкими ушами и мотают хоботами. Даже дудят… Анна Алексеевна, сдерживая слезы, сидела в изголовье. Она держала руку Мари-Клер, и ей казалось, что держит руку мертвеца, бестрепетную, холодную, почти ледяную.
Постепенно Мари перестала различать, что окружает ее. Она снова потеряла власть над своими мыслями, даже ту слабую, призрачную, которую едва обрела в последние часы. Ей снова представился в бреду Саша, молодая красавица-цыганка в объятиях его, но вот он отошел совсем далеко. Хан-Гирей вытеснил князя. Чернолицый поручик, – он представлялся Мари-Клер в бреду совершенно черным как негр, – плакал, целовал ей руки, говорил: как хорошо теперь! Потом и Саша появился снова. Взявшись за руки, они окружили ее, завертев в хоровод. Оба ласкали ее. И она, удивляясь тому, что прежде все ей казалось невозможным, теперь же стало так просто, так просто, что превратилось в кошмар. Раскинувшись в бреду по постели, она шептала пересохшими губами: «Хан-Гирей! Хан-Гирей!»
– Что? Что она говорит? – спросила у Анны княгиня Лиз, подойдя к постели больной.
– Не понимаю, – пожала плечами Анна, вытирая платком слезу. – Кажется, Хан-Гирей… Кто это? Ты знаешь? Не тот ли адъютант Алексея Петровича Ермолова? Молодой такой черкес…
– Я знаю, – промолвил от дверей князь Саша и вышел из спальной мадемуазель.
Приехал доктор Шлосс. Главный хирург победоносной русской армии, он оставался нынче на покое, выйдя в отставку, но не мог не откликнуться на зов дочери Потемкина – когда-то светлейший князь заметил его способности и немало содействовал блестящей врачебной карьере. Осмотрев Мари-Клер, опытный медикус пожелал собрать консилиум. Доктора совещались долго у постели пострадавшей.
Тем временем князь Александр Потемкин, сев верхом на своего черного как ночь семилетнего жеребца по кличке Нуар, выехал из дворца. Он направлялся на Морскую, и вовремя застал Хан-Гирея дома. Поручик уже намеревался уезжать. Стремясь избежать последствий своего поступка, он вытребовал отпуск в полку и уже договорился с одним из друзей, чтобы пожить у того в имении.
Явление Потемкина поразило его как гром среди ясного неба.
– Поручик Хан-Гирей, вы оскорбили воспитанницу моей матери, – веско начал Саша с порога, избегая лишних вступлений. – Тем самым вы нанесли оскорбление всей моей семье, и мне лично. Я правильно понимаю?
Хан-Гирей почувствовал, что попал в капкан. Он не успел покинуть Санкт-Петербург, а эта… эта мерзкая мадемуазель уже нажаловалась своим знатным родственникам. Теперь ему никуда не деться. Придется иметь дело с Потемкиным. Однако виду кавказец не подал.
– Ваше дело, полковник, как воспринимать произошедшее. Я не приглашал мадемуазель к себе в апартаменты, она сама изъявила желание, – он попробовал даже засмеяться. Но осекся. Заметил, как сузились яростно зеленые глаза Саши, а на губах мелькнула холодная волчья усмешка. Взгляд полковника тяжелый, словно глыба льда, ясно говорил поручику о том, что он не находит в событии ничего смешного. Отступать было поздно. – Что ж, каждый волен принимать на свой счет, что ему заблагорассудится, – ответил Хан-Гирей заносчиво и выпятил подбородок.
– Такие разговоры, – все так же веско продолжал князь Саша, не отрывая взгляда от кавказца, – лучше вести с саблей в руках. Вы не находите, поручик? Я полагаю, в связи со всем произошедшим вы не удивитесь, если я попрошу вас дать мне сатисфакцию. Сегодня же вечером.
"Госпожа камергер" отзывы
Отзывы читателей о книге "Госпожа камергер". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Госпожа камергер" друзьям в соцсетях.