О цели приглашения невенчанная супруга его почившего покровителя намекала в особом письме, приложенном к приглашению, расплывчато – но нюх опытного деляги сразу почуял: может сложиться превыгодный «марше» с девицей.

Недолго думая, Закревский призвал своего француза и начал приготовления к балу. Накануне генерал приехал в Москву из Петербурга, где нанес визиты многим знакомым, был принят и обласкан государыней Марией Федоровной. После долгой езды из одной столицы в другую, тело его болело сильнее, чем обычно. Поцокав языком, француз-гример начал с бодрящих солей и растирания онемевших ног, так как генерал заявил сразу и самым решительным образом, что на бал к княгине Потемкиной он поедет без трости.

Однако образ молодой красотки, с которой ему предстояло познакомиться, а кто знает, может статься, и пообщаться ближе, не давал престарелому дамскому угоднику покоя. Он то впадал в отчаяние и прерывал туалет, угрожая, что никуда вовсе не поедет. То снова вдохновлялся и принимался за приготовления со рвением. Более всего ему не хотелось, чтобы на балу оказался его старший сын, близкий друг Ермолова, который немало сделал для назначения последнего наместником на Кавказе.

Младший Закревский вполне мог пожаловать к княгине Лиз сразу из Петербурга, и с седой своей шевелюрой, не присыпанной пудрой, уж очень бы невыгодно смотрелся на фоне парика отца генерала и его мастерски разглаженных французом морщин. Кроме того, сын имел обыкновения вспоминать за столом прошлые времена и называть точные даты, что для знакомства с молодой девицей оказалось бы совсем некстати.

Гример-камердинер работал без устали, не обращая внимания на сопение старого генерала и на его умоляющие вздохи. Минуло добрых два часа, прежде чем Закревский, обильно смоченный ароматической водкой, напоенный бодрящей и омолаживающей жидкостью, подошел к зеркалу и остался весьма доволен собой. Теперь он мог отправляться на бал. Закутавшись с шубу, несмотря на то что давно уже стояла весна и все позеленело, генерал позволил разместить себя в карете. Мысленно он уже воображал себе особу, с которой его намеревалась познакомить княгиня Елизавета Григорьевна. Ему все еще мечталось стать единственным господином какого-нибудь прелестного юного создания, тихого и покорного. Но непременно очень красивого.

Как только карета генерала остановилась перед ярко освещенным подъездом господского дома в Кузьминках, лакеи вынесли своего господина и поставили его на ступени, он сразу же своим цепким взглядом знатока ухватил на веранде юную фигурку в голубом одеянии и, приложив к глазам лорнет, принялся рассматривать ее. «Что ж, недурна, недурна…» – пробубнил под нос.

Потом в гостиных он выступал довольно бойко, слегка обмахиваясь батистовым платком, кланяясь направо и налево. Добравшись до обтянутого китайским шелком диванчика, уселся на него отдохнуть – отсюда он наблюдал за всем, что происходило вокруг. К его радости, собственного сына среди гостей он не заметил и предвкушал возможность ввести девицу в заблуждение.

Обменявшись многозначительными взглядами с княгиней Елизаветой Григорьевной, незаметно указавшей ему на Мари-Клер, он с наслаждением наблюдал, как та веселится с генералом Давыдовым, а после танцует с молодым князем Потемкиным. Ему очень понравились выразительный, чистый взор девицы, ее восхитительный стан и локоны.

Но наблюдение прилипчивого старика, с которого пудра сыпалась при каждом шаге, вскоре стало для Мари назойливым. Обернувшись, она встретилась глазами с ним, и он представился ей сплошь белой, безжизненной мумией в перламутровом фраке и золотистом жилете с голубой лентой, с неестественно гладким, моложавым лицом. Когда же генерала Закревского подвели к Мари и представили ей лично, она неожиданно побледнела сама. Испуганно вскинув ресницы, взглянула на княгиню Анну Алексеевну – ей очень хотелось избежать знакомства, – но не найдя поддержки, попыталась взять себя в руки. Спазм перехватил ей горло. Она закашлялась, зашаталась…

– Машенька, что с тобой? – Анна Алексеевна, встревожившись, поддержала ее под руку.

– Ничего, ничего, простите, – с трудом выдавила из себя Мари-Клер.

– Саша, принесите воды, – попросила сына подоспевшая княгиня Лиз. Мари-Клер уложили на диван, на котором только что восседала мумия генерала, и ей почудилось, что вся обивка дивана пропахла какими-то едкими смесями. Саша Потемкин принес из буфетной стакан воды. Наклонившись над Мари, сам дал ей выпить. Забыв о присутствующих вокруг, она смотрела в его потемневшие от тревоги за нее почти малахитовые глаза.

– Вам лучше, мадемуазель? – мягко спросил он.

– О, да. Благодарю вас, князь, – пролепетала она, – это все от усталости. Простите.

После такого поворота княгиня Елизавета Григорьевна не решилась заговорить с Мари о предстоящем браке и о предполагаемом женихе. Вместе с Анной Алексеевной они упросили генерала Закревского немного потерпеть с ухаживаниями. Тот неохотно согласился – знакомство с Мари-Клер распалило его. Смирившись, однако, он обещал навещать невесту часто, не выражая при том намерений. До поры до времени.

Первый бал в Зимнем показался Мари-Клер волшебной сказкой. Государь принимал в Георгиевском зале дипломатический корпус. Когда же заиграла музыка, двери Георгиевского зала распахнулись, и государь-император появился под руку с супругой австрийского посла. Его сопровождали длинной блестящей кавалькадой государыня императрица, императрица-мать, великие князья и княгини.

Приглашенные расступились, словно отхлынувшие волны Средиземного моря, – так показалось Мари-Клер – государь император в парадном мундире Преображенского полка прошел среди них. Сама огромная танцевальная зала, в которой проходило представление, казалась выложенной по стенам и потолку сплошными хрустальными украшениями. За ними скрывались тысячи лампионов, свет которых дробился, преломляясь в кристалле, и заливал собой чудесную декорацию из диковинных заморских цветов, среди которых Мари-Клер с нежностью увидела белый гранат и нежно-розовые цикламены.

Его Величество шествовал неспешно, как того требовал этикет. Молодой, рыжеватый, статный, державшийся очень прямо и глядевший по своему обыкновению поверх голов он поравнялся с графом Анненковым и княгиней Лиз, склонившейся перед ним, и замедлил шаг. Забыв сделать реверанс, Мари-Клер во все глаза смотрела на государя и испуганно теребила пальцами золотисто-пепельные локоны, опускающиеся на плечи.

– Надо поклониться, мадемуазель, – быстро шепнул ей князь Потемкин, и Мари неловко присела – ноги едва слушались ее. Однако она не могла оторвать взор от государя, – столь он поразил ее величием, – хотя монарх не удостоил девушку вниманием. Собственно, Мари-Клер совсем не интересовала государя. Его холодные светлые глаза были устремлены на другую женщину, не столь уж молодую, но по-прежнему дивно красивую. Он смотрел на княгиню Лиз. На ее точеные, не тронутые неумолимым ходом времени плечи, выступающие над тончайшим золотым кружевом, оторочиваюшим зеленоватый бархат платья, на крупные темно-зеленые изумруды, мерцающие в колье на ее высокой груди, на густые черные волосы, искусно перевитые изумрудными нитями, и в них, в ее прекрасных черных волосах – на несколько серебристых прядей, которые она, возлюбленная Александра Павловича, имеет смелость не скрывать. Они спускаются завитком по виску, как поникший плюмаж екатерининских времен.

Мари-Клер видела, как теплый огонек мелькнул в глазах государя при взгляде на княгиню. Интуитивно она почувствовала, что император питает к Лиз нежное чувство, но старательно скрывает его.

Несколько мгновений Николай не сводил своих водянисто-голубых глаз с Потемкиной. Этикет не позволял княгине смотреть на государя, пока он сам не разрешит ей, а Николай с разрешением не торопился, наслаждаясь поклоном бывшей фаворитки. Потом он перевел взор на молодого князя, на супруга княгини, кивнул им обоим и прошел дальше.

По окончании выхода государя всех пригласили за столы в большой царской столовой. Великие князья и княгини, послы с женами, фрейлины в русских кокошниках и придворные чины сели за стол, находящийся посередине зала, а гости из высшей знати разместились за двумя другими столами. Только государь Николай Павлович не садился. Он обходил столы, обращаясь то к тому, то к иному гостю, который отвечал ему сидя – по закону этикета. Когда же государь приблизился к ним, Мари-Клер почувствовала, что ее уколол неприятный взгляд, прилетевший из самой середины столовой. Она подняла голову – да, она не ошиблась. Недружелюбный взгляд исходил от государского стола. Императрица Александра Федоровна, не в силах скрыть волнение, внимательно наблюдала за тем, как император подходит к княгине Потемкиной, и переговорив с ней несколькими словами, отходит. Причины неприязни императрицы к княгине Мари-Клер не знала, но судя по тому, что перед самым представлением ей сказал о своем родстве с императорской семьей князь Александр, она полагала, что наверняка все было связано с его отцом, старшим братом нынешнего государя.

После ужина, за которым князь Потемкин галантно ухаживал за Мари-Клер, гости снова направились в танцевальный зал, где заиграли полонез. Вопреки ожиданиям многих, его возглавил редко танцевавший государь Николай. А в пару себе он самолично пригласил княгиню Елизавету Потемкину. По залу пронесся шум голосов. Мари-Клер не успела сообразить, отчего возникло волнение и почему августейшая матушка государя Мария Федоровна подносит к глазам лорнет и смотрит на своего венценосного сына так, словно видит его впервые, – князь Александр, выполняя данное матери обещание, увлек Мари в польский. Он вел ее грациозно и умело, но вскоре после полонеза исчез по обыкновению, оставив на многочисленных поклонников, – благо, они уже появились.

Домой в Таврический Мари-Клер вернулась с княгиней Лиз и графом Анненковым. Оба они после неожиданного внимания государя, проявленного тем к княгине Потемкиной, хранили молчание, каждый, вероятно, думая о своем. А вполне возможно – об одном и том же. О почившем императоре Александре Павловиче.