И тут меня осенило.

— Зоя, — сказал я, — я хочу сам собрать цветы.

— Как, сударь? А вдруг вас увидят из усадьбы?

— Разве у Грасьена нет ключа от входа?

— Какого ключа?

— Ключа от комнаты, которую вы приготовили для нас с Эдмеей.

— Да, конечно. На обратном пути я зайду к нему и попрошу принести вам ключ.

— Зоя, если я когда-нибудь поселюсь в усадьбе, я клянусь, что буду жить только в этой комнате.

— А как же комната госпожи?

— Она станет часовней, и девичья кровать Эдмеи, где она лежала на смертном одре, будет алтарем.

— В таком случае, господин Макс, вы должны пойти туда немедленно.

— Как только у меня будет ключ.

— Я пришлю его вам с Грасьеном; он не только принесет ключ, но и проводит вас. К счастью, на улице такой туман, что в двух шагах ничего не видно. Никто не сможет вас заметить.

— Ступай же, Зоя, ступай!

Она робко подошла ко мне и сказала:

— Господин Макс, прежде чем…

Видимо, она старалась подыскать слово, которое причинило бы мне как можно меньше боли.

— Прежде чем госпожу унесут, не желаете ли взять что-нибудь на память? Например, прядь ее волос?

— Спасибо, дитя мое! Я подумаю об этом. Иди же!

Зоя ушла, и тотчас же вошел священник.

— Простите, господин де Вилье, — промолвил он, — я вынужден вас покинуть, так как кто-то должен читать молитвы у гроба графини, и я не хочу никому уступать это право. Я буду молиться и за нее и за вас.

Аббат Клоден протянул мне руку, и я поцеловал ее так быстро, что он не успел мне помешать.

— Знаете, — сказал он, — похороны назначены на сегодняшний вечер. Согласно закону, в случае внезапной смерти можно потребовать, чтобы от момента смерти до погребения проходило двое суток. Не хотите ли вы, чтобы я воспользовался этим законом?

— Благодарю, святой отец, — ответил я. — Делайте то, что прикажет граф.

Священник поклонился и вышел.

Я опустил голову и закрыл лицо руками. Однако вскоре послышался голос:

— Вот и я, господин Макс.

Подняв глаза, я увидел Грасьена.

— Вот как! — вскричал он. — Кто бы еще вчера мог такое подумать?

Я пожал молодому человеку руку.

— О! Наша дорогая госпожа так вас любила! — продолжал он. — Лишь мы с Зоей знали об этом. Когда мы были вместе, госпожа говорила только о вас и, право, нам тоже было что сказать о вашей доброте.

— Она и вас очень любила, мои бедные друзья!

— Мне так нравилось выполнять ее поручения! И кто бы мог подумать, что она приберегла для меня такую грустную работенку! О наша несчастная милая госпожа!

Слезы потекли по щекам Грасьена, и он стал утирать их тыльной стороной руки, переминаясь с ноги на ногу.

— Пойдем же, дружок, — сказал я.

Мы покинули дом священника.

XLV

Зоя была права: стоял такой густой туман, что в двух шагах ничего не было видно.

Когда человек испытывает смертельную скорбь, ему становится немного легче при виде столь же печальной природы.

Грасьен повел меня окольным путем, и мы прошли вдоль кладбища, не заходя внутрь. Пять минут спустя мы стояли у двери маленького домика, примыкающего к оранжерее.

Оглядевшись, я убедился, что мы одни.

— Дай мне ключ, — сказал я Грасьену.

— Я вам больше не нужен, господин Макс?

— Ты понадобишься мне лишь вечером, дружок.

— Вы знаете, что я всегда к вашим услугам. Примерно в какое время?

— От девяти до десяти… Впрочем, до этого мы еще увидимся.

— Что ж, до свидания, господин Макс.

Молодой человек удалился, а я вошел в дом и закрыл за собой дверь.

Это были те самые маленькие покои, о которых говорила Эдмея. Увы! Как мы были бы здесь счастливы!

У изголовья кровати находилась дверь, запертая изнутри. Открыв ее, я увидел, что она ведет в оранжерею.

Как сказала Зоя, там было множество осенних цветов — прощальный привет солнца земле.

Я поздоровался с верными друзьями моей возлюбленной, которым предстояло проводить ее в последний путь и, подобно ей, умереть раньше срока.

Внезапно я услышал, как скрипит песок у кого-то под ногами, и передо мной предстала Зоя.

— Я так и думала, что застану вас здесь, — сказала она.

— Ну, что творится в доме? — спросил я.

— Аббат Клоден уже молится подле нее. Ах, господин Макс, если б вы только знали, до чего она красива в белом атласном платье, с длинными распущенными волосами — сущая святая!

Слезы заструились по моим щекам, но мне удалось сдержать рыдания.

— Мне нужны ножницы, Зоя.

— Вот ножницы графини, господин Макс. Я принесла их, чтобы срезать цветы. Можете оставить их у себя.

Мы стали срезать самые красивые цветы; каждый из них был омыт моими слезами. Когда фартук Зои был заполнен цветами, она спросила:

— Не будет ли у вас еще распоряжений?

— Нет, Зоя, разве что, когда ты останешься наедине с графиней, подойди к ней и тихо скажи: «Он здесь, он вас любит и придет ночью поцеловать вас на прощание».

— Увы! — вздохнула молодая женщина. — Госпожа не сможет меня услышать.

— Как знать, дитя мое? Смерть — великая тайна.

— О сударь! — воскликнула Зоя. — Что до меня, то я уверена: когда-нибудь мы снова встретимся с графиней.

— Если только окажемся достойными и попадем туда же, куда и она, — ответил я.

Вернувшись в дом, я сел на кровать и, опустив голову, принялся бормотать:

— О смерть! Ты непостижимая тайна, ночь без звезд, море без маяка и пустыня без дороги. Кто ты — конец времени или начало вечности? Если у вечности есть начало, значит, ее не существует. Ты ли раскроешь когда-нибудь нам свой секрет или мы сами однажды разгадаем твою загадку? В тот день, когда человек сумеет постичь твою суть, о смерть, он сравняется с Богом! Уже двое людей, которых я любил больше всех на свете — моя матушка и Эдмея — соединились в твоем лоне, о великая незнакомка… Узнают ли они друг друга там, наверху, и станет ли мое имя первым словом, которое они выразят вздохом при встрече? Должно быть, двери небесной темницы сделаны из стали и алмазов, раз матушка не вернулась оттуда, и если ты, о Эдмея, не явишься ко мне, чтобы сказать: «Я по-прежнему люблю тебя!» Я любил только вас, о святые женщины, и я клянусь, что впредь буду любить только вас. О печальные лилии, я пережил вас для того, чтобы орошать вас своими слезами; вы единственные цветы моей жизни, и я всегда буду вдыхать лишь ваш ангельский аромат. О матушка, о Эдмея, вы уже не страдаете и теперь вам известно все, помолитесь за того, кто еще страдает и сомневается!

И тут раздался стук в дверь. Я не решался открыть, гадая, кому я мог понадобиться в такую минуту. Впрочем, кроме Грасьена и Зои, никто не знал, что я здесь.

— Откройте, господин Макс, — послышался голос Грасьена, — это я.

Я открыл дверь; раз уж это был Грасьен, мне не надо было спрашивать, что ему нужно, — он явился как вестник смерти.

— Господин Макс, — произнес Грасьен, — ваш друг Альфред де Сенонш находится в моем доме. «Передай ему, что я приехал, — сказал он. — Если он захочет меня видеть, пусть пошлет за мной; если же он может обойтись без меня, я не обижусь». Я не стал говорить вашему другу, где вы. Может быть, мне не стоило приходить?

— Напротив, друг мой! — вскричал я. — Передай Альфреду, что я хочу его видеть, и приведи его поскорей.

Грасьен поспешил прочь.

Пять минут спустя он вернулся вместе с Альфредом. Я встретил друга на пороге, мы обнялись, и я повел его в комнату.

— Поплачь, мой бедный друг, поплачь! — сказал Альфред. — Россыпи слез не менее драгоценны и полезны, чем россыпи алмазов. Солнце создает алмазы, а слезы посылает нам сам Бог. Однако он раздает их весьма скупо. Счастливы те, что могут плакать!

— Неужели ты здесь, дружище, ты здесь, дорогой Альфред? — воскликнул я.

— Разумеется, я здесь. Сегодня ночью я никак не мог уснуть. Видишь ли, то, о чем ты рассказал, не выходило у меня из головы. Я очень люблю тебя, Макс, хотя, возможно, со стороны это незаметно.

Я пожал другу руку.

— Так вот, я позвонил, приказал разбудить Жоржа и запрячь лошадь в двухместную карету. Я подумал: «Надо ехать в Берне. Если ничего не случилось, тем лучше: я вернусь, ничего не сказав Максу. Если же несчастье, которое он ждал, все-таки произошло, Максу не придется плакать в одиночку на плече какого-нибудь крестьянина». Услышав страшную весть, я предоставил тебе возможность побыть с первыми твоими печалями наедине с религией, а затем приехал к Грасьену и сказал: «Вот и я. Если Макс хочет меня видеть, я пойду к нему; если нет…» Но, признаться, я очень рассчитывал на первое… О друг мой! Я могу помочь тебе утолить твою боль. Мое появление оправдывает твое присутствие в Берне. Видишь ли, мы якобы оказались здесь оба по воле случая. Я пошлю графу наши визитные карточки, и вечером мы будем присутствовать на отпевании, а также примем участие в погребальном шествии. Ты не мог бы пойти на похороны один; согласись, что это немного облегчит твои страдания.

— Спасибо, спасибо! — воскликнул я. — Ты прав: без тебя это было бы невозможно, но, поверь, я попрощаюсь с Эдмеей последним. Я увижу ее, когда все уйдут.

— А теперь скажи откровенно, — спросил Альфред, — что ты думаешь о смерти графини?

— Она умерла своей смертью, друг. Муж Эдмеи ничего от этого не выиграл. К тому же ты ведь знаешь, что она предвидела свою кончину.

— Разве тебя не удивляет, что графиню так спешат похоронить?

— Пусть поступают как знают. Чем раньше Эдмею опустят в склеп, тем скорее я ее увижу.

— А! Я понимаю.

Альфред взял меня за руку и спросил: