Рой мыслей лихорадочно кружился в моей голове, не давая уснуть. Утром я почувствовал себя разбитым, но было уже 4 ноября.

Я уехал из Парижа с одиннадцатичасовым поездом, следовавшим в Руан. В Руане я сел в тот же самый кабриолет, который нанимал в Кане, приказал запрячь в него почтовых лошадей и в тот же вечер прибыл в Рёйи.

Вероятно, я ужасно изменился, так как, увидев меня, Альфред сразу же спросил:

— Ты страдаешь?

— В моей душе сущий ад, — ответил я.

— Господин де Шамбле вернулся второго.

— Я знаю, но переживаю не из-за этого.

— А из-за чего же?

— О! Ты ничем не сможешь мне помочь.

— Ты ошибаешься: если я узнаю причину твоего горя, то смогу разделить его с тобой, — возразил Альфред.

— Ты прав, — согласился я и бросился в его объятия. — О друг мой, мое сердце разрывается от отчаяния!

Я рассказал Альфреду все.

Мне думалось, что этот скептик посмеется над моими мучениями, но он заплакал вместе со мной.

— Ты очень любишь эту женщину? — спросил мой друг.

— Даже если бы я сказал «Больше чем жизнь!», я бы ничего не сказал.

— Ты нашел какой-нибудь выход?

— Нет. Разве можно перехитрить смерть?

— Ты считаешь, что такая угроза действительно существует?

— Друг мой, предчувствия Эдмеи еще ни разу меня не обманули. Я уверен, что ее жизнь в опасности.

— В таком случае, надо предусмотреть все заранее.

— Я уже все предусмотрел.

Я поведал Альфреду о своих приготовлениях к отъезду.

Он изучил мои рекомендательные письма, векселя и паспорт.

Дойдя до паспорта, мой друг произнес:

— Постой, нам следует позаботиться еще кое о чем.

— О чем же?

Альфред позвонил, и тотчас же появился слуга.

— Скажите моему секретарю, — распорядился Альфред, — чтобы он прислал мне чистый паспорт.

Вскоре слуга принес печатный бланк.

— Садись за стол и заполни этот паспорт своей рукой, — велел мой друг.

— Зачем?

— Затем, что, если тебе придется что-нибудь туда вписать, новая запись должна быть сделана одной и той же рукой.

Я безропотно повиновался, недоумевая, для чего это может понадобиться.

Когда я заполнил документ, Альфред подписал его и разорвал мой прежний паспорт.

— Ты веришь в Бога? — неожиданно спросил он.

— По-моему, я всего лишь суеверен, — ответил я.

— Черт возьми! — воскликнул мой друг. — Именно это меня и тревожит: верующие, в отличие от других, находят в себе силы для борьбы с унынием. Во всяком случае я рад, что послал тебе в Берне сельского кюре — он поддержит тебя и утешит в трудную минуту.

— Я знаю это и очень рассчитываю на него.

— Если бы я мог хоть чем-то помочь тебе, мой бедный друг, я сказал бы, что последую за тобой; но я буду только мешать. В чрезвычайных обстоятельствах, подобных тем, в каких ты сейчас находишься, лучше всего ни от кого не зависеть и самому принимать решения. Я не говорю о деньгах, и мне незачем повторять, что если тебе потребуется моя жизнь, то я отдам ее без колебаний. Помни, наконец, что ты мужчина, и мужественно жди дальнейших событий.

И, пожав мне руку в последний раз, он вышел.

XLIII

Следующая ночь прошла более спокойно: поговорив об Эдмее и открыв другу свое истерзанное сердце, я почувствовал значительное облегчение.

После этого я весь день гулял по парку, любовался цветами, лежа на берегу реки, и бросал цветы в воду, а течение подхватывало и уносило их.

Сначала они плыли в Сену, а затем устремлялись к морю — иными словами, в бездну.

Такова жизнь.

На следующий день, 6 ноября, Грасьен привез письмо от Эдмеи.

В нем говорилось следующее:

«Возлюбленный моей души!

Граф приехал третьего утром. Я встретила его на крыльце. Он поцеловал мне руку и удалился к себе, а я ушла в свою комнату. Таким образом, все приличия перед слугами были соблюдены.

Мы разошлись по своим половинам, и сейчас мне кажется, что он все еще в Хомбурге, а я по-прежнему в Берне.

Ничто не отвлекает меня от дум о тебе, мой любимый Макс, и я живу прошлым в ожидании нашей новой встречи.

На другой день после своего приезда граф написал в Париж. Сначала он намеревался отправиться туда, но не решился лично попросить денег, которые должен получить лишь через полтора месяца, и четвертого ноября написал г-ну Лубону, твоему нотариусу. Обычно письма доходят до Парижа за два дня, и два дня идет ответ. Если предположить, что г-н Лубон ответит сразу, граф получит письмо восьмого. В случае положительного ответа, в чем я не сомневаюсь, он уедет девятого.

Стало быть, в этот день мы снова обретем свой рай.

Между тем мы можем увидеться у Грасьена седьмого вечером. Твоя белоснежная, чисто убранная уединенная комната ждет, когда мы наполним ее любовью и счастьем.

Можешь смеяться над моей глупостью, но я попросила нашего доброго кюре освятить эту комнату, так как там никто никогда не жил.

Какое счастье, что этот достойный человек сменил прежнего ужасного священника! По-моему, если бы аббат Морен находился у моего изголовья в мой последний час, я умерла бы в адских муках.

Господин де Шамбле покинет усадьбу, как я надеюсь, девятого ноября, и ничто не мешает тебе оставаться у Грасьена до его отъезда.

В конце концов, ты должен чувствовать себя у этих славных людей как дома.

Что до меня, мой дорогой Макс, ты знаешь, что, мертвая или живая, я всегда буду принадлежать тебе душой и телом.

Твоя Эдмея.

Я жду тебя!»

Позволив гонцу отдохнуть два часа, я отослал его обратно с письмом, в котором извещал Эдмею о том, что собираюсь приехать к Грасьену на следующий день, как только стемнеет.

На следующий день, то есть 7 ноября, я расстался с Альфредом после завтрака и одолжил у него экипаж. Я решил покинуть Францию, если несчастье все же произойдет. В этом случае меня должны были отвезти в какой-нибудь морской порт, куда Альфред затем прислал бы слугу за своей каретой. Поэтому я попрощался с другом, словно уезжал не на два-три дня, за четыре льё от него, а отправлялся в дальний путь.

В четыре часа я прибыл в Берне и остановился в гостинице «Золотой лев», распорядившись, чтобы экипаж поставили под навес во дворе.

В пять часов стало совсем темно.

Я незаметно вышел из гостиницы и направился к дому Грасьена по берегу Шарантона.

Грасьен ждал меня на пороге своего дома. Графиня уже дважды в течение дня приходила убедиться, что гость молодых супругов не будет ни в чем нуждаться. По ее указанию из усадебной оранжереи принесли цветы с большими листьями — Эдмея знала, что я их люблю. Кроме того, она перенесла в мою комнату украшения, стоявшие на ее камине, и расстелила на кровати огромную кашемировую шаль, источавшую благоухание той, что ее носила.

Я спросил Грасьена, видел ли он Эдмею, как она себя чувствует и не выглядит ли больной.

Молодой человек ответил, что госпожа чувствует себя превосходно и вся сияет от радости в ожидании нашей встречи.

Эта невинная душа и не думала скрывать свои чувства от преданных ей людей.

Затем мы вошли в комнату, где пылал огонь в камине. Грасьен зажег свечу и поставил ее на стол у окна.

— Зачем ты это делаешь? — спросил я.

— Я сообщаю госпоже, что вы приехали. О! Не волнуйтесь, она не заставит себя ждать.

В самом деле, десять минут спустя я услышал легкое шуршание платья на лестнице и в дверях появилась Эдмея.

Я заключил ее в объятия и повел к свету, чтобы лучше рассмотреть.

Никогда еще моя возлюбленная не выглядела столь цветущей и ослепительно красивой. Счастье вернуло ее щекам румянец, поблекший от печали, а глаза светились любовью, жившей в ее душе.

Все в ней казалось олицетворением вечной жизни.

Трудно было поверить, что смертельная угроза нависла над этой женщиной, которую переполняла жизнь.

Я не мог отвести от любимой глаз, и она спросила:

— Почему ты так смотришь на меня?

Я промолчал и лишь покачал головой.

— Знаешь, — продолжала Эдмея, — граф уезжает послезавтра. Впрочем, с тех пор как у меня не осталось земли, которую можно продать по доверенности, я уже ничего для него не значу.

— Говори! — воскликнул я. — Ты не представляешь себе, до чего я хочу слушать твой голос.

— Охотно, ведь мне так много надо тебе сказать. Ты знаешь, где расположена оранжерея?

— По крайней мере, мне известно, куда подевалась часть ее растений.

И я указал на цветы, видневшиеся в оконном проеме.

— Выслушай меня, — сказала Эдмея, — и посуди сам, думала ли я о нас. Рядом с оранжереей находится маленький домик из двух комнат, построенный для садовника, которого у нас нет, и туда никто никогда не заходит. Я приказала, чтобы стены обеих комнат оклеили обоями твоего любимого гранатового цвета и обставили мебелью из старой комнаты нашего дома, которую мы с Зоей опустошили. Кроме того, мы украсили камины бархатом, валявшимся в шкафу, и расстелили на полу ковры. Уже четыре ночи подряд бедный Грасьен не смыкает глаз и работает с шести часов вечера до трех часов ночи. В дом можно войти через оранжерею; у него есть и выход на дорогу, что проходит вдоль ограды парка. Это уютное гнездышко невозможно отыскать. Ты будешь заходить туда со стороны дороги, а я стану приходить позже или ждать тебя там; мы даже не будем там под твоей крышей, хотя, впрочем, и она твоя. Ну как, неплохо придумано? Приятную и теплую зиму я тебе обещаю? Почему ты молчишь?