Маргарита хмуро посмотрела на него и промолчала. По выражению её лица он понял, что разговор на этом закончен.

В постель они улеглись как чужие, но потом оба, как по команде, перевернулись на спину.

— Любимая моя, — прошептал Кузьма восторженно и прижал к своей груди гибкое тело Маргариты.

Утром кто-то постучал в дверь. Девушка мгновенно вскочила с кровати и выскользнула из спальни, не забыв плотно прикрыть за собою дверь. Но Кузьма без труда расслышал беседу Маргариты с её гостем.

— Ты чего припёрся ни свет ни заря? С чего ты вздумал будить меня?

— Обожди, не сердись, — бубнил в ответ мужской голос. — Появились серьёзные затруднения. Необходимо твоё вмешательство, товарищ…

— Тихо, не произноси моего имени вслух, — строго предупредила Маргарита. — Я не одна дома, ясно?

Мужчина перешёл на шёпот, и Кузьма, приложив к двери ухо, так ничего и не услышал, как ни старался.

— Короче, мне всё понятно, уходи, — сказала девушка.

— Чего, даже чаем не попотчуешь?

— Нет, проваливай…

Скрипнула дверь, и послышались лёгкие шаги возвращающейся в спальную Маргариты. Кузьма поспешил в кровать и накрылся с головой одеялом.

— Кто приходил? — поинтересовался он, когда девушка вернулась к нему.

— Так, ничего особенного, из больницы приходили, — ответила Маргарита, обнимая его и целуя в губы.

— Как поживает там твоя бабушка?

— С ней всё хорошо, — солгала девушка. — Сейчас позавтракаем, и я схожу навещу её.

«И снова ложь», — подумал про себя Кузьма, а вслух спросил:

— А я? Может, и меня возьмёшь с собой?

— Тебя? С собой? — нахмурилась озабоченно Маргарита. — Но для чего тебе это надо?

— А мне всё равно, — ответил Кузьма. — Я сейчас безработный и располагаю массой свободного времени. К тому же мой отец тоже в больнице и, пока ты будешь навещать бабушку, я навещу его.

Девушка была в явном замешательстве. Брать с собой куда-то Малова не входило в её планы, но она не знала, как отклонить его предложение.

— Знаешь что, давай в другой раз, — сказала она. — Мне ещё надо в ресторан заглянуть…

— Ну и что, давай и я с тобой схожу в ресторан? В официанты попрошусь…

— Займи себя чем-нибудь другим, — ответила строго Маргарита, — а вечером приходи, если хочешь…

15

Глаза Сибагата Ибрагимовича алчно блестели, когда он разглядывал две большие кучи золота и драгоценностей.

Внезапно он почувствовал себя обессилевшим. Эта усталость была вызвана не только видом богатства, сосредоточенного перед ним, но и ощущением абсурдности всего происходящего. Где надежда на счастье, улыбнувшаяся ему тогда, когда он безжалостно погубил зятя и сестру?

Глядя на драгоценности перед собой, оценить которые просто не хватало воображения, Сибагат Ибрагимович учащённо дышал. Бешено колотилось сердце в груди. Он вдруг окунулся в чёрную пелену. В его горле стоял ком, голова кружилась, а тело зудело от липкого пота и прилипшей одежды, промокшей насквозь.

— Хозяин, тебе худо? — поинтересовалась Аксинья, наблюдавшая за ним со стороны.

— Мне хорошо… мне очень хорошо, — ответил он хриплым голосом, встал из-за стола и отошёл к печи. — Всё, через два дня уходим! Деньги оставим, не нужны они. Драгоценностей нам на сотню жизней хватит!

— Хватит-то хватит, а как через болота идти? — сказал Кругляков. — Может быть, в город вернёмся и там зиму подождём?

— В город? А ты у Аксиньи поинтересуйся, как в городе сейчас живётся! — неожиданно вспылил Халилов. — Здесь, в тайге, скучно, аж выть хочется, а там ещё краше! Революция за революцией! Пусть в тюрьму нас не посадят и за старое не спросят, но за жизни наши никто ломаного гроша не даст!

— Распоясались в городе людишки, распоясались, — подтвердила слова хозяина сидевшая на нарах женщина. — Вашей шайке и не снилось, чего теперь другие вытворяют. Днём большевики с повязками красными разгуливают, а ночами людишки лихие безобразничают.

— А гарнизон? А казаки чем занимаются? — глянул на неё Назар. — Они что, порядок навести не могут?

— Им как раз не до того сейчас, — вздохнула Аксиния. — И те и другие митингуют. Разделились и казаки, и солдаты. Кто за большевиков рвёт и мечет, а кто-то и сам не знает, к какому берегу прибиться. Не ровен час накипит на душе у людишек, и развоюются они промеж себя.

— Всё, долой споры! — прикрикнул Сибагат Ибрагимович, возвращаясь за стол. — Уходим в Монголию, и сказ весь. Зимы дожидаться не будем. Ещё раньше до нас большевистская зараза доберётся, несмотря на то что в глуши торчим.

— А как же всё понесём, хозяин? — не отрывая от драгоценностей горящих глаз, спросил Назар. — Тяжёлые они, побрякушки эти бесценные. Перенесём ли через топи болотные мы их?

— Сам над этим голову ломаю, — вздохнул Халилов. — Всё по сумкам разделим и понесём. Яшка говорил, не слишком-то и большие они.

— Тебе виднее, хозяин, — пожал плечами Кругляков. — Как скажешь, эдак и поступим. Впятером — не одному по болоту идти…

— Впятером? А кто пятый? — зыркнул на него Сибагат Ибрагимович.

— Как кто? — в свою очередь удивился Назар. — А Бурматов?

— Говорил ведь, что в клетке с медведицей его оставим, — ответил Халилов. — Сумеет выбраться — выживет, ну а не сумеет… — он развёл руки и закатил к потолку глаза. — Пусть на себя тогда пеняет. Жить ему или нет, пусть Аллах с Иисусом решают.

Назар и Аксинья украдкой переглянулись, но не проронили ни звука. Они хорошо знали, что хозяину перечить — себе дороже. Однако Назар почувствовал жалость к обречённому на страшную смерть Бурматову и решил выйти на улицу, чтобы проветриться, а заодно переварить и обдумать чудовищные слова Сибагата Ибрагимовича.

* * *

Намёк Круглякова об ожидавшей его участи поверг Митрофана Бурматова в ужас. «Мне конец! — подумал он и содрогнулся. — Но… Надо взять себя в руки. Пока я дышу, пока в силах ходить, думать и шевелить пальцами, я не поддамся отчаянию и страху».

За время, проведённое в заточении, Митрофан Бурматов многое понял. Самое важное — это цель. Важна цель, которую он увидел и которую должен достичь. До того, как он оказался в вольере, он бравировал и прожигал жизнь. Ему было скучно, и он затеял игру, направленную на обогащение. Он рисковал, и ему нравилось делать это. Только результат оказался плачевным: он заигрался.

Подул резкий холодный ветер. «Не могу здесь больше, — подумал Митрофан. — Хоть в берлогу Мадины полезай и вой от безысходности. А холод какой собачий… С каждым днём всё холоднее и холоднее. Не спасает и шубейка дырявая. Ноги стынут, пальцы не гнутся… Как не заболел ещё! Хорошо бы на ноги валенки, а на руки рукавицы… Вот только кто мне их даст? Хорошо хоть на ночь в подпол запирают, изверги…»

— Эй, сюда гляди! — услышал он тихий зовущий голос и резко обернулся.

Бурят Яшка стоял у вольера, а в его правой руке, просунутой сквозь решётку, Митрофан увидел нож. Ни секунды не раздумывая, он схватил нож и лишь после этого, глядя на него, спросил:

— Ты хочешь мне помочь? Я правильно тебя понял?

— Я уже помог, — скупо ответил бурят и указал рукой на запад. — Если освободишься, туда ступай… В той стороне город.

— А ты? Открой мне дверку! — попросил Митрофан с надеждой в голосе.

— Чем мог, я помог, — огрызнулся Яшка. — Дальше сам думай…

Он ушёл, оставив Бурматова в полном недоумении. «Что мне теперь делать? — подумал Митрофан, бестолково глядя на нож. — Большой, острый… Но для чего он мне? Дубовые жерди вольера рубить или обороняться от медведицы?»

Медведица, словно прочитав его мысли, вдруг перестала дремать и, встав на задние лапы, схватилась передними за перегородку.

— Ну? Чего ты? — заговорил с ней мягко Митрофан. — Красивая ты девка, Мадина, но я страшно тебя боюсь! Ты уж не взыщи и пойми меня правильно.

Медведица заскулила и замотала головой.

— Да-да, я не вида твоего боюсь, а твоих когтей и крепких объятий, — продолжил Митрофан. — Давай будем любить друг друга на расстоянии, не возражаешь?

Медведица в ответ задрала морду вверх, рыкнула и принялась ходить туда-сюда по своей половине вольера. «Так-то лучше, красавица, — глядя на неё, подумал Митрофан. — Хорошо, что ты всё ещё терпишь моё вынужденное соседство и не высказываешь претензий ни «словом», ни «действиями».

Он снова посмотрел на нож и задумался. «Так что же всё-таки мне делать с этой штуковиной? Попытаться освободиться во время перевода из вольера в подвал дома? Вряд ли получится. Во-первых, руки связаны, а во-вторых, Халилов или Аксинья просто пристрелят меня…»

Некстати заморосил дождь и, чтобы не промокнуть, пришлось лезть в берлогу. «Какая ни есть, а крыша над головой, — с грустью думал Бурматов. — Видели бы меня сейчас друзья… Кузьма Малов, например. А он поместился бы в этой медвежьей норе с его-то гигантским ростом?..»

Он снова повертел руками нож, и, как ему показалось, в голову вдруг пришла блестящая идея.

«Нож надо спрятать здесь, пока не нашёл ему применения. Однако… Чует моё сердце, что здесь назревают какие-то перемены. Революция, конечно же, докатится сюда не скоро, но Халилов дожидаться её прихода в эту глушь всё равно не станет. Чтобы я сделал на его месте? Конечно, поспешил бы убраться из России. И не с пустыми руками. Точно, не с пустыми! Тогда что же получается? С российскими деньгами за границей делать нечего. Страна погрязла в хаосе, и царские дензнаки потеряли свой вес. А вот золото и драгоценности востребованы везде! И что из этого следует? А то, что золотой запас Сибагата Ибрагимовича припрятан где-то здесь! Отличное место, лучше, чем в банке! Никто не нашёл бы здесь золотишко Халилова, да и искать здесь никто бы не стал! Я хулил судьбу за то, что она меня затолкала в эту глушь, и, наверное, я так поступал напрасно. Судьба привела меня к огромному состоянию, и следует терпеть и ждать, что будет дальше…»