Бурматов приводил ещё много примеров своей непричастности, но Кузьма перестал обращать внимание на его оправдания.

— Дела в городе хреновые, Кузьма, — заявил он, выпустив в окно густую струю дыма. — Все как с ума посходили. На фронте германском и того хуже. Немцы давят как очумелые. Солдаты из окопов бегут. Питер и вовсе на ушах стоит. Большевики активизировались — против царя, против войны народ агитируют. Да что там Питер… У нас, в глуши таёжной, и то бардак. Большевики в железнодорожных мастерских гнездо своё свили и сеют смуту по округе. Ох, как мне всё это не нравится, Кузьма. Чую, не к добру всё это, а к погибели.

Кузьма смотрел на Митрофана, широко раскрыв глаза:

— Неужели всё так плохо, как ты говоришь?

— Хуже некуда, — выбросив в окно окурок, ответил Бурматов и тут же снова закурил. — Разумеется, мы могли бы придавить своих большевиков, но не дают на то приказа. Всё выжидают чего-то, перестраховываются.

Кузьмой всё больше овладевало беспокойство, и это не ускользнуло от внимания Митрофана.

— Уходить надо из России куда глаза глядят, слышишь?

— Уходить? Куда? Да кто и где ждёт нас? — воскликнул Кузьма, и лицо его побагровело. — Россия много смут пережила, переживёт и эту.

— Переживёт, охотно верю, — кивнул, соглашаясь, Бурматов. — Только когда это будет? Сколько ждать конца смуты? Год? Два? Или гораздо больше? Да и выживем ли мы за это время, ты не задавался этим вопросом? Любая смута начинается с того, что бьют людей в форме! А мы с тобой, Кузьма Прохорович, люди государственные, и весь «гнев народный» в первую очередь обрушится на наши головы.

— Нет, с меня хватит, — сказал Кузьма. — Уже в который раз ты заводишь этот разговор! Хочешь — уезжай, а я ни ногой из России. К тому же… — он посмотрел на часы, затем в сторону окна. — Уже поздно, Митрофан, ты не находишь?

— Оставь свои намёки при себе! — отрезал Бурматов угрюмо. — Пока коньяк не допьём, не уйду. А захочу, и на ночь здесь останусь. Попрошу кровать принести и… Никто возражать не будет.

— Ты что, уже боишься ночами по улицам ходить? — поддел его Кузьма, но Митрофан не обиделся.

— Не боюсь, не надейся, — ответил он с ухмылкой, доставая ещё одну бутылку коньяка. — Просто дома меня никто не ждёт и мне спешить некуда…

* * *

«Заснуть… как мне хочется расслабиться и забыть о боли, — думал Сибагат Ибрагимович, скорчившись в углу подвала на соломенной подстилке. — О Аллах, дай мне силы вынести всё это. Мне бы хоть немного поспать, пока не явился этот изверг…» Но истерзанное пытками тело не давало уснуть. Увечья давали о себе знать нестерпимой болью. «О Всевышний, почему ты не даёшь мне умереть? — думал Халилов с жаром отрезвления. — Видимо, ты готовишь сюрприз для меня за все перенесённые лишения?»

— Нет, я до последнего буду стоять на своём! — крикнул он неизвестно кому. — Если даже изверг замучает меня до смерти, я не скажу, где мои деньги! Не ска-жу!

Затратив на выкрики остатки сил, Халилов лишился сознания. А когда снова пришёл в себя, содрогнулся от ужаса. Он услышал хриплое дыхание склонившегося над собою человека и понял, что пришёл палач и сейчас возобновятся страшные мучения.

— Эй ты, кляча старая, просыпайся! — тряс его за плечо мужчина. — Время пришло для продолжения разговора.

Сибагат Ибрагимович пошевелился.

— Это ты, ублюдок? — хрипло прошептал он.

— Я, кто же ещё, — усмехнулся палач. — Давай поднимайся, мешок с костями! Сейчас мы расстанемся с тобой навсегда. Сечёшь, паскуда?

Он схватил Халилова за шиворот и потащил волоком к выходу из подвала. У лестницы палач остановился, видимо, чтобы перевести дыхание.

Лицо Сибагата Ибрагимовича горело, словно в огне. Он тяжело, прерывисто дышал.

— Ты что собираешься со мной делать, живодёр проклятый? — из последних сил спросил старик. — Чего ты ещё задумал, подонок?

Не дав Халилову договорить, палач натянул на него какую-то одежду и поволок по каменным ступенькам лестницы. Вскоре они оказались в каком-то помещении. Палач зажёг керосиновую лампу и поднёс её к лицу старика.

— Вот и всё, твои мучения закончены, Сибагат, — сказал он с ухмылкой. — Ты победил, а я в проигрыше. И потому я отпускаю тебя.

В голове Халилова всё смешалось. Палач присел рядом на корточки, лицо его было страшно в отблесках лампы.

— Сейчас я завяжу тебе глаза и вытащу на улицу, — сказал он вкрадчиво. — А потом я отпущу тебя на свободу, сечёшь?

— Ты хочешь оставить меня погибать на морозе? — ужаснулся Халилов. — Я же окоченею до утра!

Палач широким жестом обвёл окружающее пространство.

— Зато ты свободен, — сказал он, ухмыляясь. — Ты же об этом мечтал, глупец старый? Ты пожалел денег на своё спасение, так получай то, чего добивался. Ты подохнешь, как собака, под чьим-то забором. А твой капитал так и будет храниться в тайнике, пока на него не наткнётся кто-нибудь сдуру.

— Постой, ты не поступишь так со мной, — хрипло прошептал старик, содрогаясь от ужаса. — Я не могу двигаться без посторонней помощи. Ты же повредил все мои конечности.

— Извини, перестарался, усердствуя, — тихо рассмеялся палач. — Я бы помог тебе, поделись ты со мной своим капиталом, но… Ты решил поступить иначе, так что не взыщи!

— Будь ты проклят, убийца! — прохрипел в бессильной ярости Сибагат Ибрагимович. — Моя смерть ляжет на твою чёрную душу несмываемым пятном.

Мужчина зло посмотрел на него.

— Я не боюсь твоих проклятий, старикашка чертов! Твои грехи потяжелее моих будут. Ты погубил свою сестру и зятя, ты убил племянницу, а я… Я всего лишь отпускаю тебя на свободу живым. Ну а там как Всевышний тебе поможет.

— Как он мне поможет, чего ты мелешь? — возмутился Сибагат Ибрагимович.

— Ты что, веру уже потерял? — ответил с издёвкой палач. — А говорят, что очень набожным был, Коран почитывал?

— Я и сейчас верю во Всевышнего, — огрызнулся Сибагат Ибрагимович, страдая от мучавшей его боли. — Но в то, что он мне поможет именно сейчас…

— А что, может быть, сжалится и прохожего тебе пошлёт сердобольного, — вздохнул мужчина. — Хотя Аллах, по моему мнению, больше хорошим людям помогает, а не таким, как ты. Если кто-то и подберёт тебя на дороге и не даст замёрзнуть в сугробе, то отведёт не к себе домой, а в больницу, а там тебя быстро определят куда следует.

Слова мучителя неожиданно подействовали на Халилова отрезвляюще. Он вдруг понял, что всё будет именно так, как сказал мужчина.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — сказал он. — Твоя взяла, ты сломал мою волю.

— Признаюсь, мне очень сильно пришлось попотеть, — улыбнулся, веселея, мужчина.

— Доставь меня по адресу, который я скажу, — прошептал Сибагат Ибрагимович. — И я награжу тебя!

— Вот как? — удивился палач. — Давай называй адрес и хватайся за руку… Только учти, поведу я тебя не просто так, за «здорово живёшь», а за отдельную плату…

12

Выйдя из больницы, Кузьма в первую очередь навестил родителей, затем появился на службе. Дмитрий Степанович отпустил его отдыхать до завтрашнего утра, и потому Кузьма решил навестить Маргариту. Девушка ни разу не навестила его в больнице. Кузьма мучился и страдал: он никак не мог взять в толк, чем обидел Маргариту. Её внезапный отъезд в Иркутск обескуражил его, и ему очень хотелось объясниться с ней.

Маргарита была дома и сама открыла дверь.

— Что-то я не узнаю тебя, — сказал Кузьма, присаживаясь на табурет. — То вдруг исчезла, оставив меня наедине со старухой, а теперь…

— Я не должна перед тобой отчитываться за свои действия, — огрызнулась девушка и, обиженно поджав губки, отвернулась.

Кузьма поёжился: ему было неприятно говорить с Маргаритой.

— Чего пришёл? — бросила она не очень вежливо.

— Мне хочется знать, в каком состоянии наши отношения? — растерянно заморгал глазами Кузьма.

— В плачевном, — сердито огрызнулась Маргарита.

— Но чем я провинился перед тобой?

Помолчав, девушка с вызовом сказала:

— Ты спишь со мной, а сам всё думаешь о ней. Ты даже во сне называешь меня её именем.

Девушка судорожно вздохнула, и он подумал, что она сейчас заплачет. Но Маргарита, хотя и с трудом, овладела собой.

— Я пришла к тебе в больницу, — сказала она дрогнувшим голосом. — А мне сказали, что у тебя в гостях, почти целый день, находится молоденькая девушка. Я заглянула в палату и увидела её. Я пришла в ужас от положения, в котором очутилась, от своего ничтожества… Она очень красива, а я… Я говорю тебе всё это, чтобы ты понял, в каком я тогда была состоянии…

Маргарита замолчала, всхлипнула и смахнула рукавом появившиеся на глазах слёзы. Кузьма был сильно взволнован и не знал, как утешить любимую.

— О чём ты думаешь сейчас? — не выдержав, осторожно поинтересовался Кузьма. — Не знаешь, как выставить меня за порог, или…

— Я хочу, чтобы ты был только мой и ничей больше, — трогательно ответила девушка. — Я не хочу делить тебя ни с кем. Я… — она замолчала и всхлипнула.

Слова Маргариты тронули душу Кузьмы. Он подбирал добрые, ласковые слова, способные утешить девушку, но она заплакала, тихо, беспомощно всхлипывая.

— Скажи мне, ты просто так ко мне ходишь? — вдруг спросила она сквозь слёзы. — Я не хочу таких сомнительных отношений.

Кузьма сконфузился, чувствуя себя виноватым. В такое положение он попал впервые в жизни. Маргарита ожидала услышать от него слово «люблю», но произнести его он не мог. Кузьма не хотел бросаться этим прекрасным возвышенным словом, до конца не разобравшись в себе. Он смотрел на застывшую в ожидании Маргариту и чувствовал только влечение к ней.