Сибагат Ибрагимович со всех сторон взвешивал и вынашивал свой замысел. «Спокойствие! — думал он. — В своё время я проворачивал много авантюр, и большинство из них удавались. Надо только хорошо всё обдумать и найти верное решение». Халилов старался припомнить всё, и вдруг его охватило волнение: в голове возник рискованный, но вполне осуществимый план. Сибагат Ибрагимович вскочил с «лежанки» и принялся расхаживать по камере.

Ночь он провёл плохо, надежда на спасение не давала ему покоя. Проснулся Халилов от скрежета ключа в замке.

— Эй, душегуб, в дорогу собирайся, — сказал охранник раздражённо, приблизившись к кровати. — Пять минут тебе на сборы и с пожитками на выход.

— Нищему собраться только подпоясаться, — угрюмо буркнул Халилов, вставая. — А чего среди ночи? Дня для этого не хватает?!

Они вышли на тюремный двор, где арестанта дожидалась знакомая железная «карета». Сибагат Ибрагимович «путешествовал» на ней, когда его привезли в Иркутск.

…Едва тронулся поезд, Халилов огляделся. В «купе» для преступников он был не один. На верхней полке, из-под телогрейки, выглядывала чья-то лысая голова и плечо, да ещё свешивалась с полки откинутая рука, покачиваясь вместе с вагоном.

Взгляд Сибагата Ибрагимовича задержался на руке. Очень мелкая, почти женская ладонь с длинными, как у пианиста, пальцами. «Если он в нашей компании, значит, тоже преступник, — подумал он. — Наверное, вор-карманник, или…» Он увидел большие, крепкие руки, с узловатыми пальцами «соседа», дремавшего напротив, и подумал уже в другом направлении: «А этот наверняка разбойник или убийца… Или взломщик на худой конец. Вот с такими людьми теперь приходится жить бок о бок, купец Халилов… Стыдно, но приходится…»

Когда наступил рассвет, поезд ехал вдоль реки Ангары. Возле самого полотна протекали быстрые воды стремительной реки. Течение на Ангаре было настолько сильным, что река не боялась крепких сибирских морозов, которые не могли сковать её льдом. А потом начался Байкал.

В отличие от стремительной Ангары, великий Байкал был похож на огромное ледяное поле, простиравшееся за пределы видимости. Синие трещины бороздили тяжёлый лёд по всем направлениям. Когда наступала весна и лёд Байкала трескался, над озером стоял такой грохот, что уши закладывало.

Прижавшись лбом к стеклу, Сибагат Ибрагимович с грустным взглядом наблюдал, как мимо проносился извилистый берег Байкала. На малой скорости он неожиданно нырял в тоннели и так же неожиданно выныривал из них. За окном проносились скалистые обрывы, нависавшие над полотном.

— Эй, ты? — услышал Халилов голос «соседа» напротив.

— Это ты мне? — отвернувшись от окна, посмотрел на него Сибагат Ибрагимович.

— Нет, тому коню, который сидит напротив меня и в окошко пялится, — обнажил в улыбке свои редкие гнилые зубы «попутчик». — Кто таков будешь, старикашка? Что-то не приходилось встречать тебя раньше.

— Нет, мы не знакомы, — ответил Халилов и снова повернул голову к окну. — Я раньше не ездил в таких вагонах.

— Опа! — округлил глаза «попутчик». — Эй, урки, да среди нас новичок престарелый объявился! А он на барина похож, братки! А ну прыгайте с полок вниз, воздадим ему почести!

Двое «попутчиков» с верхних полок соскользнули вниз и уставились заспанными отвратительными физиономиями на Сибагата Ибрагимовича.

— Я Ухват, — представился ехавший напротив и кивнул на соседа сверху. — Вот этот, с дамскими пальчиками, король карманных воров. Ему нет равных по ремеслу щипачей во всей Сибири! А зовут его Ювелир.

— Здравствуйте, наше вам, — кивнул тот.

— А вот этого рыжего, — Ухват кивнул на сидевшего справа уголовника, — зовут Гнедой. Он конокрад, да ещё к тому же рыжий, как мерин!

Не говоря ни слова, Халилов кивнул.

— Ну а теперь колись, как тебя «величают», старец? — полюбопытствовал Ухват, разглядывая его с нескрываемым любопытством.

Прежде чем ответить, Сибагат Ибрагимович осмотрел попутчиков. Странно, они, все трое, казались ему на одно лицо. Лысые, с давно не бритыми заспанными физиономиями… Хотя некоторые различия у них всё же были. Ухват — мужчина лет сорока с рассеченной долголетним шрамом нижней губой. Он был широкоплеч и, наверное, верховодил над остальными. Ювелир… На первый взгляд ему можно было дать лет двадцать пять, ну, с натяжкой, тридцать. С бледной, незапоминающейся физиономией. Встретив его на улице, никто не обратил бы внимания. И это качество, наверное, давало ему существенное преимущество, касающееся его «профессии». Ну а Гнедой… Хоть он и был лысым, как и все остальные, но по усыпанному конопушками лицу было не сложно определить, что когда отрастут волосы на его голове, то они обязательно будут огненно-рыжими.

— Ну, чего таращишься, старикашка? — нахмурился Ухват. — Мы ждём, когда ты начнёшь выворачивать перед нами своё гнилое нутро.

Сибагат Ибрагимович сначала неприязненно поморщился, и вдруг… Его вдруг осенила блестящая мысль. Он понял, что настал тот самый долгожданный момент, когда можно запускать свой план в действие. А для этого всего лишь надо…

— Я купец, и с такими, как вы, еду впервые, — ответил он дерзко, заранее зная, что последует за этим, и готовясь ко всему.

— Ишь ты, а он с гонором, — улыбнулся широченной улыбкой Ухват. — А купец — это погоняло твоё такое?

— Зовут меня Сибагат Ибрагимович, — огрызнулся Халилов. — Прошу и впредь обращаться ко мне по имени и отчеству!

— Видишь ли, твои имя и отчество, пока не заматеришься, не выговоришь, «уважаемый», — захохотал Ухват и ударил себя по коленям. — А ты, старикашка, ведёшь себя неправильно в честной компании. Говоришь невежливо и задираешь свой шнопак! А перед кем выделываешься, ты даже не представляешь…

— Не знаю и знать не желаю, — угрюмо буркнул Сибагат Ибрагимович. — И вообще, оставьте меня в покое. Мы разного поля ягоды и общаться с вами у меня нет ни настроения, ни желания.

Вытянув лицо и надув губы, Ухват подмигнул сначала Ювелиру, а потом Гнедому.

— Вот и уважай седины стариков после этого, — сказал он насмешливо. — С ним по-хорошему, старым козлом, а он…

И тут Сибагат Ибрагимович впервые столкнулся с изнанкой каторжной жизни. Трое уголовников за пару минут так отделали его в наказание за заносчивость, что когда подоспевшие на шум охранники открыли дверь, Халилов лежал на полу купе-камеры весь в крови и без сознания…

3

После рождественских праздников Кузьма Малов как обычно направился «на службу». На углу улицы Почтамтской дорогу ему преградила большая толпа. Какой-то долговязый мужчина, взобравшись на табурет, не то произносил «пламенную» речь, не то что-то растолковывал толпившимся вокруг него людям. Ему аплодировали, кричали «ура», но Кузьма заметил и таких, которые наблюдали за оратором со стороны хмуро и настороженно.

Кто-то коснулся сзади его плеча, и Кузьма обернулся. К своему изумлению, он увидел Митрофана Бурматова, который, не говоря ни слова, кивком головы подал знак следовать за ним. Они выбрались из толпы и перешли на другую улицу. Бурматов закурил папиросу и посмотрел на Малова.

— Рад тебя видеть живым и невредимым, Кузьма, — сказал он насмешливо. — Хотя едва ли кто осмелится навредить тебе в Верхнеудинске, но… Но и один, даже такой огромный, как ты, против толпы устоять не сможет.

Малов нахмурился.

— О чём это ты, Митрофан?

— Сейчас опасно форму носить, — ответил Бурматов. — Ты что, не видишь, чего на улицах творится? Сейчас для горожан, сознательных и не совсем, человек в форме — как красная тряпка для быка.

— Я что-то не совсем тебя понял, господин сыщик, — округлил глаза Кузьма. — Почему ты мне говоришь об этом?

— Сейчас и здесь, на этом месте, не время вдаваться в объяснения, — уклонился от ответа Бурматов. — Может, в кабачок, что на базаре, визит нанесём? Я ещё дома не был со вчерашнего утра и с ног валюсь от усталости.

— Тогда чего меня в кабак приглашаешь? — изумился Кузьма. — Иди домой и отдыхай. Мне на службу пора, а я не привык опаздывать.

— Можешь не спешить в свою контору, господин судебный пристав Малов, — усмехнулся Бурматов. — Всё ваше начальство, да и моё тоже, в Общественном собрании. Они там с «первыми лицами города» совещаются, и сдаётся мне, что это надолго.

— А с чего бы это? — оторопел Кузьма. — Ты мне что-то не договариваешь, Митрофан?

— С Питера телеграмма тревожная пришла, — внимательно осмотревшись, перешёл на шёпот Бурматов. — Под царём трон качается. Того и гляди его императорское величество Николая Романова с «занимаемой должности» попросят!

— Вот как? — удивился Кузьма. — Это что, заговор, или…

— Кое-что похлеще, — нетерпеливо перебил его Бурматов. — В Питере, Москве все как с ума посходили. Обвиняют Николашку во всех тяжких и менее тяжких грехах… Поговаривают, что свергнуть собираются. Там митингуют на каждом углу, вот и у нас от столичных не отстать стараются… Сам только что видел митинг, где этот чёртов эсер Лазинский вовсю старается.

— Это ты о том высоком человеке на табурете? — поинтересовался Кузьма.

— О нём, мерзавце, — ответил сердито Бурматов. — Вся страна в хаос погружается, и такие, как Лазинский, сбивают людей с панталыку. Вот ты в форме на службу пошёл и, попадись на глаза большевикам, митингующим на другой улице, то… Одним словом, не помогли бы тебе ни сила твоя безмерная, ни пудовые кулаки.

Закончив говорить, он снова осмотрелся.

— Давай не будем испытывать судьбу, Кузьма? — сказал он, вздыхая. — Сядем в кабаке за столик и обо всём обстоятельно поговорим. Сегодня ни тебе, ни мне спешить некуда, проведём прилично время, я угощаю…

* * *

В кабаке Митрофана и Кузьму встретили радушно. Назар Кругляков усадил их в уголке за столик для «особых гостей» и, встретившись с выразительным взглядом Бурматова, поспешил удалиться. С улицы снова послышались крики, аплодисменты и громкие выступления ораторов.