— Понятно… Стас, — Алена посмотрела на него из-за чашки, одни глаза над ободком. — А ты сейчас где-то танцуешь, да?

Черт, черт, черт! Это слишком уж рано! Еще не сейчас!

— Ну так, в разных местах. Как, кстати, с матерью разобралась? Не сожрала она тебя?

— Ай! — она махнула рукой. — Разосрались в хлам. Отец мне квартиру нашел. Вечером поеду смотреть.

— Хорошая новость, — Стас вздохнул с облегчением, надеясь, что не слишком явно.

Алена поставила чашку на блюдце, встала, подошла к нему — мягко, по-кошачьи. Положила руки на плечи, глядя в глаза. Села на колени, обняла за шею. Стас поцеловал ее — раз, другой, и вдруг пришло ясное, как все та же космическая пустота.

Может быть, когда он говорил Кристине, что не может себе позволить влюбиться, это еще и было правдой. Но вот сейчас — уже нет. Уже поздно. Может, конечно, это и не классическая влюбленность, о которой пишут стихи и поют песни. Скорее, дикая звериная страсть, когда инстинкт и чутье подсказывают: не та и не другая, а именно эта. Она. Может, где-то в глубине, подсознанием, он понял это еще два года назад. И все это время ждал новой встречи. И то же самое звериное чутье подсказывало: ни с кем никогда так уже не будет. Так остро, так больно. Почти смертельно, на разрыв. Не механическое соединение — слияние воедино. Она могла быть подлой стервой, как ее мамаша, или тупой дурой — это уже ничего не меняло.

Стас нащупал пуговицу на поясе юбки, потом вторую.

— Да сколько их у тебя тут?

Юбка улетела куда-то мимо табуретки. Алена встала, потянулась, облокотилась о кухонный стол, посмотрела через плечо: ну, где ты там? Он подошел, погладил ее по ягодице.

— Мисс, мне очень нравится ваша попа.

— Да ладно, попа, — вздохнула Алена. — Это у Байкаловой попа. Я видел, как ты ее… приласкал.

— У Байкаловой попа — единственное богатство, к ней рука сама тянется. А у тебя — маленькая хорошенькая попка. Вот только веревки на ней явно какие-то лишние.

Он потянул вниз кружевные стринги, и Алена, выбираясь из них, переступила ногами, как грациозная лошадка — сначала одной, потом второй.

— Эй, а как там насчет стратегических запасов? — поинтересовалась она, запрокинув голову ему на грудь.

— Налог на секс? — хмыкнул Стас. — Уплачен. Пойдем к запасам? Или подождешь, пока принесу сюда?

— А принеси.

Когда он вернулся, на Алене не было ничего, кроме чулок.

— Какие все-таки женщины нетерпеливые, — заметил он, расстегивая шорты. — Нет чтобы подождать секунду, устроить стриптиз.

Алена на слово «стриптиз» никак не среагировала. Значит, не добежало еще. А ведь запросто могло. От Карпова Байкаловой, от Байкаловой сестричке-истеричке, от нее — Алене.

— Можно я? — спросила она, когда Стас распечатал коробку.

— Знаешь, как? — он насмешливо приподнял брови, и Алена покраснела.

— Стас, я действительно ничего не умею, потому что…

— Потому что трахалась с каким-то придурком. Все, закрыли тему. Мне пофигу. На минутку, первым у тебя все-таки был я. А остальное неважно. Держи, — он протянул ей презерватив. — Ничего в этом нет сложного.

Похоже, она волновалась так, как будто не резинку надевала, а взрывное устройство обезвреживала. Но справилась. Столько женщин делало это до нее. Им нравилось, а ему было абсолютно все равно. Что они, что сам — однофигственно. Но сейчас… Он даже представить себе не мог, что это может быть настолько… эротично — да, именно эротично. Красиво и возбуждающе.

Он взял ее сзади, прижимаясь к ней всем телом. Такую мокрую, горячую, ждущую. И еще успел подумать, что свою женщину — именно свою! — хочется заполнить собою до отказа. Еще больше, еще глубже. Может, поэтому многие недовольны своими габаритами? Хоть уж ему-то грех жаловаться.

Хрень какая, о чем он только думает?

А потом мир вокруг исчез…

15

Все-таки в прошлой жизни я была кошкой, лениво подумала Алена, мягко изгибаясь в истоме, подставляя всю себя его взглядам и таким же ленивым прикосновениям.

С Олегом сразу после секса ей хотелось забраться под одеяло или одеться — лишь бы он не смотрел на ее тело, которого она отчаянно стеснялась. Со Стасом все было иначе. Она была самой красивой, самой желанной. Пусть только для него одного — неважно, какое ей дело до остальных! Он смотрел на нее — и это было не менее осязаемо, чем касания рук, губ, языка. Его взгляд заводил, будоражил до секса, подстегивал во время, ласкал и нежил после. Так, что хотелось мурлыкать.

— У тебя было много женщин? — спросила она, медленно прокладывая ногтем путь между кубиками пресса, как в лабиринте.

— Много, — не сразу ответил Стас. — Это имеет какое-то значение?

— Нет. Расскажи мне про самую первую. Ты же все знаешь про моего первого мужчину, — Алена хитро улыбнулась.

Стас молчал, глядя в потолок, лицо его стало жестким, и она испугалась, что забрела в опасную зону.

— Мне было тринадцать. А ей двадцать три. Она была у нас аккомпаниатором, — сказал он и резко повернулся к ней. — Ты уверена, что хочешь знать подробности?

— Нет, — помотала головой Алена. — Лучше расскажи тогда про свою первую любовь. Самую-самую первую.

— Это можно, — Стас улыбнулся. — Ее звали Эгле Зариня. Латышка. Такая, знаешь, типичная прибалтийка. Голубоглазая блондинка. Высокая, тоненькая. Мы с ней танцевали в паре на бальных два года. Пятый и шестой класс. Золото выиграли на чемпионате Европы. В Варшаве. За самбу. Мне очень хотелось ее куда-нибудь пригласить. В кино или погулять. Но я страшно стеснялся.

— Ты? Стеснялся? — рассмеялась Алена: настолько ей было трудно представить стеснительного Стаса.

— Да вот представь себе. Поэтому мы с ней только после занятий шли вместе и разговаривали. Она до автобуса, я дальше, до метро. И я всегда приносил яблоко, мы его съедали пополам. Муму специально покупала и напоминала: «Яблоко для Эгле не забыл?»

— Муму? — удивилась Алена.

— Мама. Я ее так звал.

— Почему?

— Не знаю. Она говорила, что у меня не получалось сказать «мама», когда был совсем маленьким. Только «муму». Так и пошло.

— Забавно. А где она сейчас?

— Умерла.

— Извини…

— Ничего. Когда нам уже по двенадцать было, у Эгле начала расти грудь. Ну, совсем немного, но она ужасно смущалась. Надевала под гимнастический купальник по две майки. А мне нравилось. Это, конечно, были еще не такие взрослые желания, — Стас провел рукой по ноге Алены, — но все равно волновало.

— И чем все кончилось? — она прижалась к нему спиной, так уютно, удобно, как две ложки в коробке.

— Да ничем. Они уехали всей семьей.

— В Латвию?

— В Германию. К родственникам. И на прощание я ее все-таки поцеловал. Еще год мы переписывались по электронной почте, а потом все потихоньку сошло на нет. Ну а у тебя? Рассказывай!

Алена потянулась, еще плотнее прижавшись к Стасу, потерлась затылком о его подбородок.

— В первом классе. Его звали Артем. Мы сидели за одной партой. Он на меня никакого внимания не обращал. Я же страшная была. В очках. На зубах пластинки. Две тощие косички. В общем, крысенок. И вдруг он угостил меня конфетой. Уж не знаю, почему. Может, сам не хотел. В общем, я была так растрогана, что взяла и поцеловала его в щеку. От избытка чувств. Это в классе было, на перемене. Все видели. Ну и понеслось: жених и невеста. И тогда он треснул меня рюкзаком. Очень больно. Я рыдала страшно, но больше от обиды, наверно. Учительница его пересадила за другую парту, ну а потом у меня потихоньку все прошло.

— Надо же, какая драма, — Стас рассеянно поглаживал ее грудь, обводя одним пальцем по окружности. — Не могу тебя представить крысенком.

— Отец меня зовет весенним ежом. До сих пор.

— Прикольно. Никакой ты не еж. Ты очень стройная, — он провел ладонью линию от ее груди до бедра. — И очень красивая.

— Мурр! А твой отец жив?

— Нет, тоже умер. Давно. Десять лет уже. А Муму четыре года назад. Я у них поздно родился. Ему было сорок пять, а ей тридцать восемь. Они вместе в школе работали.

— Учителя?

— Да. Муму русский и литературу, отец историю.

— Тогда понятно, — улыбнулась Алена, повернувшись к нему лицом.

— Что именно?

— Я удивлялась, что у тебя речь… как бы тебе сказать. Немного не соответствует возрасту. Когда сленг — еще ничего, а вот когда что-то рассказываешь, такое чувство, что тебе лет тридцать, не меньше. Но раз у тебя родители были в возрасте, да еще мама русский преподавала, тогда это все объясняет.

— Ты до такой степени замечаешь, кто и как говорит? — удивился Стас.

— Да. Я же тебе говорила, я чистый аудиал. Все вокруг в первую очередь на звук.

— А для меня главное — запах, — он уткнулся носом ей под мышку, лизнул, тяжело положил руку на живот. — И вкус. И на ощупь. Потом на вид, а потом уже на звук.

— Ты кинестетик. А я слепошарый крот, у меня вид в последнюю очередь.

— Крысенок, еж, крот, целый зоопарк… Я как-то в детстве увидел объявление на столбе: «Продам кротовьи шкурки на шубу». Никак не мог представить себе шубу из крота, он же маленький. Потом в интернете нашел. Обалдел от цены.

— Ну да, — хихикнула Алена. — Примерно половина твоей лярвы.

— Ну ты и язва!

Она глазом моргнуть не успела, как обнаружила себя лежащей на спине. И этот взгляд — сверху вниз, насквозь. Как магнитные линии сквозь землю.

— Я просто с ума схожу от твоего запаха.