– Я его убью! – тихо произнес он, и от этих трех слов Оксане стало вдруг страшно.

– Брось, Толь, бог ему судья, наплюй и разотри. Давай не станем поднимать шума, а то все это отразится на мне, ты же знаешь: прав не тот, кто прав, а у кого больше прав, – дрожащим голоском проговорила она и снова прижалась к его волосам. – Толь, обещай мне, что ты не станешь поднимать шума из-за такого пустяка, ведь ничего же не произошло. Есть такие люди, их везде хватает, – горестно вздохнула она, – не только в институте. Что ж их всех, убивать?

– До всех мне нет никакого дела, но ты моя жена, и я обязан постоять за твою честь. Ты не понимаешь, это он не тебя оскорбил, меня! – со злостью выдохнул Толик, сжимая и разжимая кулаки.

– Толь, я прошу тебя, не нужно выяснять отношений, будь выше этого, – настойчиво проговорила Оксана. – Ничего хорошего из этого не выйдет, одна грязь получится. Я прошу тебя, сделай это ради меня.

Голос ее звучал тихо и трогательно; вздохнув, Анатолий согласно кивнул головой:

– Будь по-твоему, эту скотину я пальцем не трону, но, если он вздумает и дальше трепать твое имя по институту, ты меня не остановишь, – твердо проговорил он.

Оксанка подняла брови и с удивлением посмотрела на Толину макушку. Неужели эта тютя способна на мужские поступки? Нужно с ним быть на всякий случай поаккуратнее, а то, неровен час, взбрыкнет, неприятностей не оберешься.

– Ты мне пообещал, – многозначительно произнесла она.

– Пообещал, – подтвердил он, поднимаясь с кресла. – Что у нас на обед?

– Яичница, – отрапортовала Ксюха.

– Как, опять? – взмолился он, – я скоро закукарекаю.

– Тогда пельмени, – смилостивилась она. – Зато «царские».

– Ну, если «царские», тогда еще куда ни шло, – одобрил он, отправляясь на кухню.

Все, что рассказала ему Оксана, было противно и гадко, и он искренне возмущался поведением Станского, которого он знал столько лет и который на поверку оказался таким гнильем. Но вместе с негодованием к Анатолию пришло иное чувство, чувство, которое он гнал от себя всеми силами, стараясь вычеркнуть его, забыть, не вспоминать о нем никогда, но сделать этого так и не смог.

Недоверие зародилось в нем неожиданно и внезапно, навалившись темным грузом подозрения, возникшего из-за ерунды. Тему Шекспира Ксюха отвечала бойко, четко печатая слова и перебирая, словно играя в знакомую игру, сложные даты прошедших столетий. Но на вопрос о номере экзаменационного билета, доставшегося ей несколько часов назад, она замялась. Произошло это на какое-то мгновение, но обостренные чувства Анатолия отметили это, сконцентрировавшись не на крупном, а на мелочах.

Отправив Ксюху за хлебом, он набрал номер деканата и, услышав знакомый голос секретаря Лены, как можно более непринужденным тоном произнес:

– Леночка, Нестеров беспокоит. С наступающим вас.

– Вас также, Анатолий Семенович, – раздался в трубке ее мелодичный девичий голосок. – Чем могу помочь?

– Леночка, будьте так любезны, вы не могли бы уточнить номер экзаменационного билета Нестеровой Оксаны, восьмая группа.

– Одну минуточку, – стараясь скрыть удивление, проговорила Лена. – Зарубежная литература, экзамен, – раздалось в трубке, и он услышал, как зашелестели страницы подшивки ведомостей. – Нестерова, Нестерова…

– Сто восьмая группа, Леночка, – подсказал Анатолий.

– Сто восьмая. Нестерова Оксана. Билет номер двадцать три, оценка – хорошо.

– Спасибо, Леночка, Вы мне очень помогли, – проговорил Толя. – Еще раз с наступающим. Всего доброго. – И он положил трубку.

Открыв свои записи, Анатолий нашел билет номер двадцать три. Первый вопрос был теоретическим и никого конкретно из авторов не затрагивал, второй посвящен творчеству Сервантеса. Перед глазами Анатолия все поплыло, а в ушах забила крупная барабанная дробь. Те вопросы, о которых говорила Оксана, относились к билету номер одиннадцать. Означать это могло только одно: обладая редкой способностью запоминать, она пересказала ответ предыдущего студента, даже не удосужившись к приходу мужа выучить свою тему. Значит, она была уверена, что он не станет ее проверять, а значит, все, что он слышал в библиотеке, было сущей правдой.

* * *

Последний день года начался для Светланы с неприятности: в вывешенном в канцелярии на всеобщее обозрение графике значилось, что Нестерова Светлана Николаевна назначается дежурной на тридцать первое декабря, пятницу, с десяти до пятнадцати. Само по себе дежурство было вещью заурядной и никакой неожиданности не представляло, просто, как и всем прочим людям, в этот день Светлане хотелось быть дома и заниматься необходимыми приготовлениями к празднику.

Дежурство в такой день – дело чисто номинативное, а главное – никому не нужное и абсолютно бесполезное. Под аккомпанемент гудения неисправной электрической лампы пять часов кряду дежурный обязан неотлучно находиться в четырех стенах маленькой душной комнатки, тупо созерцая папки, расставленные за стеклами шкафов и в который раз пересчитывая кнопки на молчащем телефонном аппарате.

Откуда дул ветер и почему напротив цифры тридцать один появилась ее фамилия, она сообразила моментально: осложнения, которыми грозила будущая двойка в триместре, обещанная Светланой Кондратьеву, начались уже в этом году. Несложно было догадаться, что это только первый звоночек, а основная торжественная часть с полагающимися в таких случаях почестями и оркестром ожидает ее после каникул.

Нельзя сказать, чтобы ситуация с дежурством ее расстроила, в конце концов, через эту повинность проходит каждый учитель, правда не каждому достается куковать в школе под Новый год, но тут уж ничего поделать нельзя: плевать против ветра, как известно, дело бестолковое. Поправ все приличия, Светлана натянула джинсы и уютную толстовку и, взяв с собой в сумку неоконченное вязанье и книгу, отправилась даром тратить время.

Кроме нее самой, дежурного по этажу, администратора, находящегося у себя в кабинете не втором этаже, и охранника при входе, в школе никого не было. Дежурная, оторвавшись от каких-то бумажек, сухо поздоровалась со Светланой и принялась за работу снова, прикладывая столько усердия и старания, что хватило бы, пожалуй, на нескольких человек одновременно.

Охранник, вконец отупевший от пустоты и томительного одиночества, клевал носом. Чтобы не уснуть окончательно и создать иллюзию хоть какой-то деятельности, он изредка поднимался со своего места, потягивался, разминая затекшие от долгого сидения суставы, и проходил несколько шагов по гулким мраморным ступеням первого этажа. Искоса взглянув на дежурную и убедившись, что его променад не остался незамеченным, он громко откашливался и садился на место.

Добравшись до канцелярии, Светлана окинула взглядом помещение, где ей предстояло отсидеть пять часов в полном одиночестве. Жалюзи на окнах были закрыты, от застекленных полок падали резкие блики электрической лампы, которая сегодня не только гудела, но и мигала. На столе секретаря, где царил образцовый порядок, не лежало ни единой бумажки, только немым укором, словно одинокий айсберг на зеркальной поверхности океанской глади, возвышался телефонный аппарат. Линялый, истертый сотнями ног палас, массивный сейф с выпирающей ручкой, похожей на гипертрофированно увеличенную модель старинного штопора, серенькие обои – вот и вся обстановка, долженствующая настроить сотрудников на деловой лад и придать им дополнительный заряд работоспособности и бодрости.

– Дом, милый дом! – негромко проговорила Света, оглядываясь по сторонам и отодвигая от стола задрипанное секретарское «кресло». Таким помпезным именем это качающееся сооружение можно было назвать только при хорошем отношении к мебели вообще и к стульям в частности, потому что подразумевалось, что сесть в него можно было только в случае редкой необходимости, да и то с риском для собственной жизни.

Не успела Светлана основательно угнездиться, как одиноко стоящий на столе телефон вздрогнул и, удивляясь собственной смелости, конфузливо тренькнул. Задумавшись на секундочку, словно оценивая свои возможности, он прозвенел во второй раз, только более звонко и решительно. Удивленно взглянув на телефон, Светлана сняла трубку.

– Школа, – проговорила она, придерживая трубку ухом и на всякий случай открывая журнал для сообщений и экстренных записей. – Слушаю.

– Примите, пожалуйста, телефонограмму, – прозвучал в трубке приглушенный мужской голос. Слышимость была настолько плохой, что Светлане пришлось напрячь слух и полностью обратиться во внимание. Хорошо еще, что она сразу нашла эту злосчастную тетрадь, а то бы номер вышел! «Интересно, какому рождественскому «чуду» пришло в голову отправлять в школу сообщение тридцать первого? – изумленно подумала она. – А чего не в ночь на первое?»

– Диктуйте.

Светлана приготовилась записывать, но в трубке что-то щелкнуло, потом захрипело, и тот же далекий голос уточнил:

– Извините, кто принимает сообщение?

– Моя фамилия Нестерова, – стараясь говорить отчетливо, произнесла Света. – Я дежурная по школе.

– Записывайте. – В трубке все так же потрескивало, слышимость была отвратительной, создавалось такое ощущение, что говорят издалека, чуть ли не из-под земли. – Департамент образования, – начал диктовать он, – поздравляет коллектив школы с наступающим Новым годом. Точка. Желаем вам творческих успехов. Точка. Записали? – внезапно в трубке перестало шуршать.

– Записала.

– Тогда все, – проговорил он, – всего доброго. – И зазвучали гудки отбоя.

– Чудны дела твои, Господи! – удивленно произнесла Светлана, отодвигая тетрадь на край стола. – Это надо же, какой-то бедолага не только дежурит, но и еще телефонограммы отсылает! Значит, я не одна такая, – засмеялась она и открыла сумку с вязаньем.

Не успела Света достать спицы, как очередной телефонный звонок разорвал узкое пространство служебной клетушки.