– Как, как, – фыркнула Александра, – очень просто: открыл коробку с «картошкой», заныкался между стеллажами, вытащил одну штучку и давай наяривать. Ты же понимаешь, что там «видюшки» кругом? Не успел он дожевать, как его тепленьким, с набитым ртом, и взяли под белы ручки.

– И как же теперь? – сжавшись, Светлана представила, что ощутила бы она, если бы на месте соседского Антошки оказался Володя. Не дай Бог, конечно, но она бы от стыда не смогла людям в глаза глядеть.

– Знаешь, я всегда была сторонницей того, что клин клином вышибают. – Голос Александры не напоминал человека, которого постигла вселенская катастрофа. – Пошла я в магазин, накупила несколько упаковок этой самой «картошки» и заставила его есть.

– И как воспитательная мера, сработала?

– Еще как сработала! – тоном заправского воспитателя со стажем изрекла Александра. При воспоминании об устроенной экзекуции глаза ее засияли, а рот сам собой расползся чуть ли не до ушей. – Сначала этот деятель даже обрадовался и никак не мог поверить своему счастью, что все это богатство ему одному досталось, и ни с кем делиться не требуется, – загадочным тоном произнесла она. – На третьем пирожном темп поедания явно замедлился, а на пятом парень и вовсе забуксовал. Все, говорит, больше не могу, внутренний резервуар не позволяет. А я ему – сумел твой резервуар воровать, вот пусть теперь и доест все, что в коробке осталось. А в коробке еще пять штук своей очереди ждут.

– Да ты что, Макаренко, – возмутилась Светлана, – так парня и до заворота кишок довести недолго! Ты хоть представляешь, из чего эту картошку лепят?

– Из чего бы ни лепили, Антошка теперь к ней до самой пенсии равнодушен будет, – отозвалась Александра, и Светлана услышала, как в голосе подруги зазвучали упрямые металлические нотки. – Ничего, не умер, зато наука на всю жизнь будет, – резко произнесла она. Потом лицо ее разгладилось и черные угольки глаз задорно заблестели. – Если бы ты видела его физиономию, когда он этой картошкой давился!

Светлана представила Антошку, с бледным видом сидящего за столом напротив злополучных пирожных, и ей стало жаль этого глупыху. Нет, что бы там Александра ни говорила, а методы обучения подрастающего поколения у нее, прямо скажем, почти спартанские.

– Ну день, ну неделю, на худой конец две – больше он все равно не протянет, – явится как миленький, – безапелляционно продолжала Александра, – вот тогда наступит твое время диктовать условия и учить уму разуму, а пока нечего портить настроение раньше времени и грызть себя поедом, проблем и без того всегда предостаточно. На самом деле вопрос решается просто: убери с тумбочки кошелек и не раскладывай его больше на видном месте, нечего людей в грех вводить. А когда этот субчик явится, взгрей его по первое число так, чтобы на всю жизнь запомнилось, и больше было неповадно у родной матери последние копейки отбирать…


Несмотря на оптимизм Александры, настроение Светланы не улучшилось. Если послушать ее, так выходит, дети – сорная трава, как ни наступи, все равно вырастут. Если она такая мудрая, что ж она Руслана с Кириллом не уберегла, они с детства в местном отделении частые гости, почти что свои люди? А младшенький, Антошка, что теперь будет с ним? Накормить пирожными до упору – не значит уберечь от беды. Хотя, что говорить, чужую беду – руками разведу…

В горле у нее застыл неудобный комок, который перекрывал дыхание и вызывал спазмы. Стараясь набрать побольше воздуха, она откинула голову и распрямила плечи. Странно все это, нелепо и как-то неразумно. Наверное, каждая мать старается вложить в своего ребенка все самое лучшее и доброе, но откуда же берутся на свете подлецы и мерзавцы, убивающие, ворующие и не верящие ни во что?

Цепляясь одна за другую, мысли ворочались в ее голове, причиняя почти физическое ощущение боли. Что-то липкое и противное, будто приклеившись к ее измотанной, измученной душе, никак не хотело оставить ее в покое. Слез не было, были отрешенность и пустота, пугающие своей непреодолимой бесконечностью. Неужели все, что нас ждет, предопределено заранее, еще до нашего рождения? Неужели мы все только жалкие тряпичные куклы, идущие по проторенной дорожке и воображающие себя вершителями своих судеб?

Чайник просительно загудел, напоминая хозяйке о своем существовании, но она все стояла и смотрела на падающий снег. Тогда, недовольно взвизгнув, чайник затрясся, завибрировав стонущим от возмущения свистком на высокой кричащей ноте, и залился грубым паровозным двухголосьем, требовательно повизгивая и постанывая на все лады.

– Ну хоть ты со мной поговорил! – качнула головой Света, гася конфорку плиты. – Ладно, переживем как-нибудь, хуже, наверное, уже не будет, потому что хуже некуда.

* * *

Володька шел по улице, вяло поддавая ботинком по тонкому слою свежевыпавшего снега. Настроение у него было прескверным, потому что, как ни крути, насущные проблемы все равно придется решать, а проблем с каждым днем становилось все больше, и самая главная из них на настоящий момент – где раздобыть денег.

Тем жалким грошам, которые он взял в счет своего существования у матери, они с Катькой быстро приделали ноги, а ничего нового, по крайней мере на ближайшее обозримое будущее, у него не предвиделось.

Идти домой снова было не только некрасиво, но и бесполезно: зарплату в школе выдавали пятого и двадцатого, это Володька усвоил давно, а сегодня только семнадцатое, а значит, ходи не ходи, все равно пролетишь мимо сада-огорода. Звонить сестре не хотелось: кроме упреков и стенаний о том, какой он подлец и как переживает его предательство бедная мама, он ничего услышать не рассчитывал, а значит, незачем и лезть на рожон, неприятностей и без этого достаточно.

Вот если бы разузнать, где сейчас живет отец, то был бы совсем другой колор. Этот бы понял, недаром сам деранул из семьи, наверное, натерпелся за все эти годы, а теперь рад-радехонек, что догадался вовремя унести ноги. Но где его искать, Володька не знал, а спросить было не у кого.

Да и ладно, встречаться с отцом, если уж быть совсем честным, не очень-то и хотелось. Он тоже по большому счету не подарок. Сказал, что уходит от жены, а не от детей, а уж сколько времени прошло, а от него ни слуху ни духу, как в воду канул. Пару раз он звонил Ленке, он всегда относился к ней лучше, да что об этом говорить, а потом и совсем сгинул, даже ей не звонит.

Рифленые подошвы тяжелых ботинок отпечатывались на свежем снегу, оставляя неясные очертания гусениц игрушечного трактора. Володька и сам толком не знал, куда он шел, просто шел, вот и все, без цели, без настроения и почти без надежды. Ну в самом деле, не идти же ему воровать? Катька права, деньги на дороге не валяются и делиться ими даром никто не намерен. Если бы найти хоть какую-то работу, он бы, пожалуй, согласился даже выходить по ночам, но разовую подработку нужно было еще найти, а это не раз плюнуть, ведь в свои четырнадцать он не имел даже школьного аттестата.

Обновленная земля нежилась под легким пуховым одеялом; дома и дворы, щедро украшенные снегом, были похожи на добротную толстую перину, а ветви деревьев напоминали строительные леса, засыпанные толстым слоем рабочей извести. Низко нагнувшееся небо смахивало на старую подушку, наполненную утрамбованными сбившимися в один комок перьями и готовую разорваться, рассыпав вокруг себя все свое содержимое. В воздухе носился неуловимый аромат, похожий на запах накрахмаленных простыней, и тянуло легким душком колотых грецких орехов.

Незаметно для себя Володька завернул за угол соседнего дома и оказался на небольшой площадочке, отгороженной от автобусной остановки тонким крашеным листом нержавейки. В палатке продавался обычный джентльменский набор: сигареты, шоколадки, всевозможные варианты подделок известных сортов пива, чипсы и прочая дребедень, на которую так падки пассажиры, высматривающие вдалеке долгожданный автобус.

Народа на остановке почти не было, только несколько молодых людей спорили у самого окошечка, какое все-таки пиво предпочесть: только что разрекламированное или опробованное неоднократно.

В маленьком оконном проеме палатки скучал молодой человек лет восемнадцати-девятнадцати. Подергивая себя за верхнюю губу, где недавно наметились слегка пробивающиеся усики, он близоруко щурил глаза, посматривая за стекло и усиленно зевая. Делать было действительно нечего: у палатки с утра топтались полторы калеки, наскребавшие последние медяки на опохмелку, но ни одного разумного лица так и не мелькнуло, скучища была такая, что перемолвиться словом и то было не с кем.

Увидав Володьку, парень заметно оживился и, приоткрыв окошко пошире, восторженно произнес:

– Нестеров, ты, что ли? – Шмыгнув носом, он практически просунул голову в прямоугольное отверстие рамы. – Ты какими судьбами тут оказался?

– Поперек! – улыбнулся в ответ тот.

Все окрестные ребята звали Серегу не по имени, а по прозвищу, которое приклеилось к нему несколько лет назад, да так и осталось с мальчишкой насовсем. Некоторые знали его только как Поперека, даже не задумываясь, что у парня есть другое имя.

Приклеилось прозвище случайно, в тот день, когда он переехал жить в этот район. Прогуливаясь с собакой перед домом, он неожиданно для себя повстречался с ребятами, возвращавшимися откуда-то из гостей. Увидев новичка, те остановились узнать, кто он такой и надолго ли переехал к ним во двор, но Серега, бывший почти на голову выше всей компании, уловив в словах мальчишек что-то неприятно заносчивое, общаться не захотел. Презрительно фыркнув, он сообщил, что с малышами дела не имеет, а они, судя по всему, еще поперек кровати лежали, когда он уже ходил в школу. Не долго думая, самый низенький из них, но, по-видимому, самый главный, сверкнув в сторону нахального новичка глазами, изрек:

– А ты деловой, как я погляжу, языкастый. Но ничего, языкастый, против лома нет приема, если нет другого лома, мы с тобой еще встретимся, никуда ты не денешься, здесь все подо мной ходят, и ты будешь. – Потом помолчал и, качнув издевательски головой, добавил: – Поперек кровати, говоришь? Ну, так тому и быть, Попереком и будешь, значит.