Несмотря на все трудности, первые полгода в учебке он чувствовал себя почти счастливым, но когда всех ребят отправили в горячую точку, а его по непонятной причине перекинули в спокойное место в стройбат под Казанью, он приуныл. Уныние его имело корни, понятные ему одному. Вспоминая мать, он наконец-то понял, что заставило ее согласиться на отцовские подачки. Испытывая к себе презрение и чувство, близкое к омерзению, он видел самого себя будто со стороны, зажавшегося в самый дальний угол, прячущего глаза перед товарищами и радующегося тому, что опасность обошла его стороной. Служба в строительном вагончике, спокойная и размеренная, где он был сам себе хозяином и главнокомандующим, пролетела незаметно и оставила в памяти только еженедельные визиты местных девчонок да куски домашней колбасы и сала, нарезанные крупными сочными ломтями.

После такой службы он демобилизовался домой отъевшимся и отдохнувшим. И без того высокий, он стал косой саженью в плечах, широколицым, светловолосым, с румяными свежими щеками и сияющим довольным видом – глядя на него, можно было рассказывать, что служба в армии ничем не хуже отдыха на курорте.

После возвращения в Москву, он решил, что восстанавливаться в институт не станет, а пойдет сразу на работу, но, потолкавшись несколько месяцев в приемных и поняв, что хорошая работа с неба не падает, он, проклиная себя в который раз за слабохарактерность, набрал папин номер.

Так, наполовину отучившись и наполовину отслужив, он поступил на работу, вернее, его приняли на работу, но, видимо, человек умеет адаптироваться ко всему, поэтому того чувства горечи и унижения, которое Ваня испытывал в детстве, он уже не ощущал, наоборот, было здорово, что есть такое место, куда он всегда может обратиться за помощью.

К тому времени, когда Ивану исполнилось двадцать, мать его была давно замужем, но ее муж, не питавший привязанности к чужому ребенку, общаться с Ваней не захотел, поэтому встречи с матерью становились все реже, зато со своим отцом он стал пересекаться чаще.

Сдав сына на руки его высокому родителю, мать успокоилась за будущее ребенка и вплотную занялась своей личной жизнью, родив Ване сестренку – хорошую милую девочку с бантиками по имени Алина. Принимая действительность философски, Иван даже не удивился такому повороту событий, признавая за матерью право на личную жизнь, и решив, что он уже достаточно взрослый и может позаботиться о себе самостоятельно, стал встречаться и созваниваться с матерью реже, чтобы не ломать ей того, что она сумела для себя выстроить.

Встретив Аленку, Грачев был на облаках. По уши влюбившись, он разом позабыл обо всем: и о половинчатых родителях, и о брошенной учебе, и о приятно постыдной службе в армии – и оставил только то, что было перед ним в данную минуту.

Летая на крыльях, он был наконец-то по-настоящему счастлив, поэтому даже не заметил, как промелькнули первые полгода их знакомства.

Переехав к Аленке, он считал вполне логичным то, что вскоре они должны пожениться, но совершенно неожиданно для себя получил отказ. То есть это был не совсем отказ, потому что выйти за Ванечку Алена не отказывалась, просто до окончания института не хотела ни выходить замуж, ни уж тем более рожать ребенка.

Три года пролетели незаметно. Живя в квартире тестя и находясь на положении гражданского мужа, Грачев ощущал некоторый дискомфорт, но все же не настолько, чтобы что-то менять; он ждал того времени, когда его умница жена рассчитается с институтом и согласится на брак.

И вот такое время наступило. Именно сегодня, в любимый день недели Ивана, в пятницу, они должны были пойти с Аленкой в загс и подать заявление. В своих мечтах Ванюшка представлял этот день по-разному: то это было солнечное летнее утро, то морозный январский день, то осенняя дорожка, усыпанная золотыми листьями, но, как всегда, вышло все так, как даже и не предполагалось. Впрочем, блеклый ноябрьский вечер был ничуть не хуже яркого январского дня, если учесть, что наконец-то после стольких лет ожиданий сбывалась мечта всей его жизни.

Надев белую рубашку, побрившись и причесавшись, Ванюшка появился в дверях ванной сияющий, словно лампочка Ильича.

– Алена, я собрался! – радостно заявил он, подходя к ней вплотную и демонстрируя свою степень готовности к столь важному мероприятию.

– Ты сияешь так, будто собрался жениться, – подковырнула она.

– Именно этим я и собираюсь заняться, – возразил он, – но если ты, вредная девчонка, не поторопишься, то я вновь останусь холостым.

В этом Ванюшка был прав: дождаться, пока Алена куда-то соберется, порой не было никакой возможности. Она могла сидеть перед зеркалом часами, подводя стрелочки и подкрашивая пушистые реснички дополнительным слоем туши, и длилось это до бесконечности.

– Какой ты жестокий! – шутливо фыркнула она. – Что плохого в том, что я хочу выглядеть не хуже, чем ты?

– Учитывая время, затрачиваемое на твою штукатурку, можно допустить ошибку при расчете площади закрашиваемой поверхности, – обреченно произнес Ванюшка.

– Что ты так волнуешься? – философски заметила она. – Не успеем сегодня – сходим в загс завтра.

– Я уже кушаю твои завтраки три года, – серьезно проговорил Иван, – и мне хотелось бы, чтобы мы успели, потому что если мы не успеем дойти до заветных дверей сегодня, то я боюсь, что мы не дойдем туда еще несколько лет.

– Хорошо, я уже готова, – улыбнулась она, – подавай пальто.

– Паспорт не забыла? – озабоченно нахмурил брови он.

– Какой паспорт, Ванечка, я же еще несовершеннолетняя, – хмыкнула Лена, но, увидев страдание на Ванькином лице, сжалилась над ним и проговорила: – Да не волнуйся ты так, он у меня с утра в сумке лежит, одевайся лучше поскорей, а то и правда опоздаем.

Через полчаса ребята были у дверей загса. Договорившись ничего не рассказывать родителям до тех пор, пока заявление не будет лежать на столе и не будет назначен конкретно день регистрации, они хранили свою тайну изо всех сил, но, судя по всему, скоро их тайна должна была стать известной.

Глядя на Аленку сбоку, Ванюшка не мог не признать, что вечер она провела плодотворно, и, хотя его и раздражала Ленина привычка торчать перед зеркалом часами, но он признавал, что ее старания даром не пропали и выглядела она просто прекрасно.

Огромные серые глаза были прикрыты пышными длинными ресницами, каштановые локоны выбивались из-под шапки шелковистыми прядями, маленький остренький носик делал ее похожей на хитрую лисичку, а розовые пухлые губки, складываясь в аккуратненький бантик, придавали ее лицу что-то кукольное и забавное. Росточка Аленка была небольшого, поэтому рядом с рослым Ванькой казалась совсем хрупкой и словно игрушечной.

Подойдя к дверям загса, ребята увидели объявление, в котором говорилось, что по техническим причинам данное заведение в ближайшие два дня работать не намерено. Чуть ниже крупными буквами, видимо, для того чтобы не огорчать уж местное население совсем, было выведено еще одно, в котором местная администрация просила всех желающих сочетаться законным браком приходить в понедельник.

– Бывает же такое невезение! – воскликнул разочарованный Ванька.

– Ничего страшного нет, – попыталась утешить его Алена, – они же не насовсем закрылись, придем в понедельник, только и всего.

– Какого года? – Губы Ваньки сложились в недовольную печную заслонку, а на глаза почти навернулись слезы.

– Не надо так, Вань!

– Я столько ждал! – с обидой выдохнул он, и Аленке стало очень жаль Ванюшку, напоминавшего в эту минуту большого ребенка, у которого взрослые дяди и тети вдруг отняли любимую игрушку.

– Ванюш, два дня ничего не решат, а в понедельник мы обязательно вернемся сюда, и уж тогда нам ничего не помешает подать это заявление, – уверенно проговорила она.

– Да мало ли что за два дня может произойти! – расстроенно возразил он.

– Ты меня за эти два дня разлюбишь?

– Как ты могла такое подумать? – и в голосе его послышался упрек.

– Тогда больше нам ничего промешать не сможет, это я тебе говорю, – с чувством произнесла она и с удовольствием увидела, как просветлело его лицо.

– Я тебе верю, – улыбнулся он, и его голубые глаза засияли.

– Считай, что мы уже почти женаты, – ласково произнесла Лена. – Пойдем домой.

Отвернувшись, она зашагала впереди него по занесенной снегом дорожке и не увидела, как на Ванино лицо легла тень. Ничего страшного в том, что подачу заявления пришлось перенести на пару дней позже, не было, но слишком уж часто в Ваниной жизни было это «почти», и ему вдруг стало страшно, потому что половина счастья у него уже была, а до второй он боялся так и не дотянуться.


* * *

– Если к моей дальнейшей жизни у тебя еще сохранился хоть какой-нибудь интерес, то сообщаю тебе, что восемнадцатого декабря в нашем районном загсе состоится наше с Ксюней бракосочетание. Можешь не верить, но мне было бы приятно, если бы ты пришла.

Анатолий посмотрел на мать, с тайным страхом ожидая ее реакции. Со дня их последней крупной ссоры прошло полгода. За это время они успели сто раз примириться и рассориться опять, но, если не принимать близко к сердцу мелкие стычки, возникающие между ними время от времени в обязательном порядке, то их настоящие отношения можно было бы назвать почти стабильными.

– В том, что интерес к твоей жизни во мне все еще не угас, несмотря на все твои выкидоны, твоей заслуги нет никакой, – решительно проговорила Ева Юрьевна и скептически поджала губы.

– Спасибо тебе, мамочка, на добром слове. – Анатолий картинно поклонился, согнувшись почти в пояс.

– Спасибо говорить нужно не мне, а бестолковой матери-природе, взвалившей на плечи эту ношу каждой женщине, имевшей глупость по молодости лет обзавестись единственным сыном. – Старуха привычно чиркнула спичкой и, сдвинув на переносице брови, не торопясь, продолжила: – Вопрос сейчас даже не в этом. Интерес у меня есть, но не могу сказать, что он настолько велик, чтобы я по собственной воле стала свидетельницей грандиознейшей глупости, которую ты спешишь совершить. Если уж это и случится, то пусть это произойдет, по крайней мере, не у меня на глазах, – категорично отрезала она.