— Задумалась-то о чем? Смотри, вон коршун кружит, наверно, у соседей цыплята по ограде гуляют. Смотри, смотри, ниже пошел! Ох, красавец…

— Баба говорит, картошку объедают жуки, а травить их не хочет, придется руками собирать мелких гадов, только они противные такие. Брр…

— Ну, я пойду с утра собирать, тогда малина на тебе.

— Слушаюсь!

Славка деловито, по-хозяйски оглядывал бабушкин огород, словно ища, к чему бы еще приложить руки. А у меня сердце сжималось, тяжело ей одной за всеми посадками ухаживать, возраст уже и куча всяких болячек, хотя и не жалуется. Напротив, говорит, что дела садовые ее лечат. Бабушка очень любит цветы и поэтому садит их всюду. Некоторые семена я из города привезла ей на радость и удивление. Вслед за Славой смотрю по сторонам — все здесь знакомо с детства…

Вот посреди огорода барыней развалилась огуречная гряда. Зеленые кружева плетей свисают до земли, путаются в траве. В детском ночном горшке поселился очиток. Поднял к свету свои крохотные елочки и замер от счастья своего растительного бытия. Рядом высится пук декоративных васильков. Синие глазенки цветочков таращатся среди зелени стеблей и листьев.

Чуть ниже красуется ашшольция — к вечеру нежные лепестки ее складываются на покой. Тут же горделивая цинния. И повсюду мак — обычный и кудрявый, розово-нежный, причудливо сморщенный. Осторожно касаюсь руками лепесточков, будто сделанных из тончайшей папиросной бумаги — такие воздушно — трепетные.

У старой баньки растет декоративный табак, а рядышком маргаритки, и повсюду много-много анютиных глазок — фиолетовых, голубых, лиловых. Ажурные листья водосбора прячут за собой ржавое ведерко. Ведерко полно земли, и в нем тоже растут космеи. Вообще, в нашем огороде цветам не было отведено специальных грядок или клумбочек. Цветы росли и среди лука и между картофельных гнезд. Ютились в самых тенистых уголках садика — встречались повсюду и везде были к месту.

Вот молодило раздвинуло стайку флоксов — те неохотно потеснились, уступая местечко, но все же пустили к солнышку зеленые звездочки. Календула тут и там в междурядьях томатов и картофеля за забором в большом огороде. Можно замереть от восторга, наблюдая за красавицей лаватерой, что растет по обе стороны узенькой тропинки. Цветы ее — розовые и белые граммофончики — просто чудо!

У самого забора гостят комнатные герани. Эти неженки в сентябре покинут садик и переселятся в горшочки на подоконнике. Редкую для наших садов клещевину бабушка заботливо огородила рейками. Рядом с клещевиной вольно вытянулась хризантема, она нацепила пышную белую шапочку и благосклонно принимает комплименты. Бабуля однажды шепнула мне, что все цветы ее слышат и даже иногда разговаривают с ней. Душа отдыхает здесь, так хорошо…

— Можно я огурец с грядки сорву?

— Мне тоже найди.

Славка разыскал среди пожухлых шершавых листьев пару пупырчатых огурчиков, потер один о футболку на груди и подал мне. Молодец! Самые хорошие выбрал — не маленькие и не переростки, а в самый раз — аккуратненькие зеленцы, люблю такие похрумкать. Рублев тоже оценил:

— Ммм… даже кончик не горький…

— Так, баба Тася поливает часто, вот и не горькие.

— А это что за растения вон там в углу? На подсолнухи — заморыши похожи.

— Это топинамбур. Наподобие картошки, только урожай маленький и когда сваришь — сластит. Баловство… Баба их только ради красоты и держит, видишь, какие золотые короны на высоких стеблях. Придают колорит.

— Так есть-то его можно или как?

— Вот осень придет, баба стебли срубит, клубни выкопает и спрячет в подполье. А где-нибудь в ноябре вспомнит о них вечерком — вытащит, помоет, поскоблит корявую кожуру и прямо сырыми порежет на тонкие полупрозрачные ломтики. А потом останется маслицем сбрызнуть и подсолить. Лакомое блюдо!

— Ерунда!

— Не пробовал — не говори…

Следующий день прошел в запланированных хлопотах и заботах. Мы с бабой обирали малину и смородину, красную и черную заодно. Хотя красную муторно обирать, шкурка у ягодок тонкая — все семечки на виду, лопается под пальцами — пачкает руки кисловатым соком, надо скорее набрать с полведра, промыть и варить в тот же день, а не то скоро закиснет. Черная ягода куда уж крепче. Говорят, еще белая смородина есть, но у нас такая не растет.

Сбегала я на задворки второго палисадника, там у нас «обитают» совершенно заброшенными: крыжовник и куст молодого боярышника. Но эти ягоды позже созреют, уже после нашего отъезда. Как и черноплодная рябина. Ее-то бабуля точно запасет к холодам, от высокого давления лечит.

На обед были жареные пирожки с яйцом и зеленым луком. Я бы еще хотела с молодой толченой картошечкой, попросила Славку подкопать пару «гнезд», но очень уж мелковата. Едва на полную кастрюлю хватило «гороха» и клубней посолидней — размером чуть меньше моего кулака.

Ничего, до сентября как раз подрастет. А копать картошку снова со Славкой приедем, больше ведь некому помочь. Мама, может, и придет со своим мужем, но ненадолго. Я заметила, что она дядю Пашу бережет, не любит его загружать работой, особенно на «чужом» огороде.

А вечером, когда все задуманные дела были исполнены, мы с Рублевым прогулялись за село до леса. Он же всегда рядом — буквально рукой подать. Вот уже остались позади последние деревенские избушки и даже новенькая усадьба одного крепкого хозяина.

Впереди низкие луговины, заросшие лютиком, белым клевером да полевым вьюнком вперемешку с привычными русскими злаками: тимофеевкой, мятликом и ежой. А по обочинам у самого леса высоко поднялись полки иван-чая, грозно стоят в своих розовых киверах, охраняют врата в Земляничное царство.

Солнце уже почти спряталось за Травниковские березняки, скоро стемнеет, надо успеть ягоды поискать, раз уж днем было недосуг. А, может, и отошла уже земляника… Нет, смотрю, Славка нагибается, шарит в траве, а потом вручает мне букетик из тонких стебельков, на которых качаются спелые зернистые шарики — один слаще другого.

Скоренько мы разбрелись по поляне, я даже бухнулась на колени, так и ерзала вокруг старой березы, заманчива ягодка, даже забываешь о занудливом комарье. Как тут не вспомнить стихи Юрия Кушака:

— Я капелька лета на тоненькой ножке,

Плетут для меня кузовки и лукошки,

Кто любит меня — тот готов поклониться,

А имя дала мне родная землица.

И тут слышу восторженный возглас Рублева:

— Гриб! И еще один… Эгей! Да тут на грибницу будет, Танька, живем!

«Можно подумать, без твоих грибов мы бы с голоду замерли!»

Но как я была довольна — грибной суп я обожаю, как и жареные с картошечкой, да под домашнюю сметанку…

— Добытчик ты мой!

Пришлось Славку от души поцеловать, когда он, явно гордясь собой, показал мне два крепеньких подберезовика.

Регистрировать отношения мы, кстати, передумали, то есть, это я решила, что надо годик еще подождать, а то ведь придется фамилию менять, а, значит, и все документы. Прописываться придется в городе, наверно. Славка-то согласен, давно об этом говорит, а я вот не хочу торопиться. Поживем еще так просто, посмотрим друг на друга. А то ведь, недаром есть поговорка: «Замужем — не напасть, а как бы замужем не пропасть!»

— Слушай, давай костер разожжем! Совсем ведь заели гады…

— А ты спички взял?

— А думаешь — нет? Я запасливый.

Пришлось и мне подключаться к сбору валежника, благо, что сучьев и сухих коряг вокруг было в изобилии. Травы лесные я тоже хорошо знаю и не только лекарственные, как вот эта душица или зверобой. Мышиный горошек люблю за его розовые или лиловые цветочки, крохотные перистые листики и лихие завитки усов. Люблю скромную лесную герань и аистник.

Из зонтичных у нас самые «генералы» — это, конечно, борщевик и дудник — выше меня ростом бывают. А у дудника латинское название красивое помню — «Ангелика», еще знаю, как по латыни будет ярутка полевая — «тляспи арвензе». Как это загадочно звучит! А на самом деле, посмотришь — обычная неприметная травка из семейства Крестоцветных — капусте дальняя родня, такая трава и в городе, кажется, встречается по старым дворам.

В лесу у нас есть и сныть и купырь — родственники укропа. У Есенина тоже где-то читала:

— Матушка в Купальницу по лесу ходила,

Босая, с подтыками, по росе бродила.

Травы ворожбиные ноги ей кололи,

Плакала родимая в купырях от боли.

Мы сидели на поваленной полусгнившей березе у жарко разгоревшегося костра и молчали. Комары теперь отступили и лишь тоненько постанывали где-то над головой. Тьфу на них! Скоро пройдет их пора. Дело движется к осени.

— Тань…

— Ммм?

— Я тебя люблю…

— Ага…

— Чего «ага» — то? Давай, уже кого-нибудь родим?

— Слав, мне отучиться надо… подожди…

— Так еще целый год!

— Скоро он пройдет, не успеешь оглянуться.

— А потом ты скажешь — тебе еще поработать надо!

— Скажу!

Обиделся. Замолчал. Трусь лбом о его плечо и улыбаюсь сама себе — он же не видит.

— Слав…

— …

— Ну — у, Сла-ав…

— Чего тебе надо?

— А если мальчик у нас родится, как мы его назовем?

— Не знаю. Я дочку хочу.

— Чудной ты! Все мужчины вроде бы сперва сына хотят.

— Значит, я — не все!

— Слав… я тебя люблю…

Когда возвращались из леса домой, я долго-долго всматривалась в низкое перламутровое небо. И правда, кажется, нависло над самым селом, можно подпрыгнуть с крыши и дотронуться — совсем рядом. А в городе небо высоко, не иначе его «многоэтажки» отодвигают. Мир тебе, земля близкого неба! Завтра будем готовиться к отъезду. Но еще вся ночь впереди…

А стали подходили к домам и откуда ни возьмись, набежала махонькая тучка, начал накрапывать дождик — ни то ни се, холодный и мелкий. А потом вдруг как припустил дробью, еле успели добежать до ворот, спрятаться под крышу.