— Индейцы?

— Нет. Кажется, его укусила гремучая змея, но я не уверена. Как я уже вам говорила, я была тогда слишком мала. Остальные были страшно недовольны присутствием в их группе одинокой да еще и больной женщины и, как сказал мне отец, недвусмысленно дали ей понять, что считают ее для себя обузой. Мой отец, полагавший, что от переселенцев одни только неприятности, не испытывал к ним никакого сочувствия. Он…

— Но ведь ваш отец сам был переселенцем, не так ли?

— Вы будете говорить или слушать?

— Конечно, слушать. Жду не дождусь, когда вы расскажете мне еще что-нибудь о своем знаменитом отце.

— Вы должны считать это за честь. Итак, на чем я остановилась?

— На вашем отце, переселенце, которого другие, такие же, как он, переселенцы, чрезвычайно раздражали.

— Ах, простите, — проговорила Мэдди, слегка крутанув очередную колючку, — я не причинила вам боли? В следующий раз я постараюсь быть осторожнее, но, если вы не прекратите меня прерывать на каждом слове, я могу об этом и позабыть. Итак, я говорила о миссис Бенсон. Мой отец, подумав, что, возможно, мама будет рада компании, привез эту женщину к нам в дом, рассчитывая весной отвезти ее назад на Восток. Кончилось все тем, что она прожила у нас четыре года, потом влюбилась в какого-то заезжего жителя Востока и вышла замуж. Но к тому времени у меня уже была мадам Бранчини.

— Которая и познакомила вас с оперой?

— Я несколько забежала вперед. Миссис Бранчини давала на Востоке уроки пения и игры на фортепиано, и мама подумала, что было бы совсем неплохо, если бы она поучила немного и меня, так как я ужасно завидовала своей старшей сестре Джемме. Видите ли, мама у меня художница, и Джемма унаследовала ее талант. Уже в пять лет сестра довольно хорошо рисовала и писала красками, тогда как у меня вообще ничего не получалось. Я ужасно ревновала маму, которая проводила с ней слишком много времени.

— Итак, ваша матушка отдала вас учиться музыке, и вы сразу же стали петь арии.

— Нет, веселые народные песенки и куплеты, которым научили меня друзья отца и…

— Вероятно, это были песни во славу королевы? Друзья вашего отца тоже герцоги?

Она пропустила его колкость мимо ушей.

— Прошло несколько лет, и никто особенно не обращал внимания на мое пение. Но однажды миссис Бенсон решила разобрать старый сундук, найденный моим отцом. Его выбросили переселенцы — эти идиоты тащат с собой на Запад все свое имущество, а потом, при первом же препятствии, начинают облегчать фургоны.

‘Рингу доводилось видеть некоторые из этих «препятствий» — ущелья глубиной сотни в полторы футов.

— И что было в сундуке?

— Ноты. Отец подумал, что, может быть, они пригодятся нам с миссис Бенсон для наших занятий. — Мэдди вытащила у него из спины очередную колючку и улыбнулась. — На самом дне лежали ноты, каких я еще никогда не видела. Это была «Air des bijoux», вы знаете, из «Фауста».

— «Ария с жемчугом», — перевел он. — Да.

— Я не помню этой арии, но, может, вы мне ее споете, и я узнаю мелодию.

— Если вам сильно повезет. Во всяком случае, миссис Бенсон помогла мне со словами, и, так как приближался день рождения отца, я решила выучить эту арию и спеть ее для него.

— И вы это сделали.

— Все было не так-то просто. Видите ли, миссис Бенсон — американка.

— Звучит как проклятие.

— Вы не понимаете. Простые американцы равнодушны к опере, они смотрят на нее как на нечто чуждое, существующее лишь для богатых людей, для снобов. Если американец скажет, что слушал оперу, его, скорее всего, просто засмеют. Когда я спросила у миссис Бенсон про эти ноты, она поначалу лишь отмахнулась, сказав, что это опера и она не для таких маленьких девочек, как я.

— И это, конечно, было для вас как красная тряпка для быка? Никто не смеет говорить вам, чего вы не должны делать, ведь так?

— Может, вы желаете, чтобы я пригласила сюда Эдит вытаскивать из вас эти колючки? Уверена, без одежды вы ей чрезвычайно понравитесь.

‘Ринг ничего не ответил, но повернул голову и бросил на нее странный взгляд, которого Мэдди не поняла. Она продолжала:

— Для меня это было своего рода вызовом, и к тому же я сгорала от любопытства. Поэтому я отнесла ноты Томасу. — И прежде чем ‘Ринг успел ее о чем-либо спросить, объяснила, кто такой Томас: — С нами жили несколько человек, друзья отца, и Томас был одним из них. Он немного умел играть и петь. Не так хорошо, конечно, как отец, но…

— Ну, конечно, не так хорошо, как папочка, — пробормотал сквозь зубы ‘Ринг.

— Томас немного умел играть и петь, — подчеркнуто сухо повторила Мэдди, — поэтому я взяла ноты и пошла к нему. К тому времени я уже довольно сносно читала ноты, а слух у меня всегда был отличным.

— Как у лучших людей. Она улыбнулась.

— Вместе с Томасом мы разобрались в этой арии, и я ее отрепетировала. На дне рождения, когда все вышли из-за стола и отцу начали преподносить подарки, Томас сыграл на флейте, а я спела арию.

— И после этого вы стали оперной певицей. Мэдди фыркнула.

— Не совсем так. Когда я кончила петь, никто не произнес ни слова, все просто молча сидели и смотрели на меня. Конечно, не зная языка, я, вероятно, не совсем правильно произносила французские слова, но мне все же казалось, что мое пение не было таким уж плохим, поэтому я ужасно обиделась, когда они ничего не сказали.

Мгновение Мэдди помолчала, вспоминая тот самый важный в ее жизни день.

— После того как прошла, казалось, целая вечность, мама повернулась к отцу и сказала: «Джеффри, утром ты отправишься на Восток и найдешь нашей дочери учительницу — учительницу пения. Настоящую учительницу. Самую лучшую, какую только можно достать за деньги.

Наша дочь будет оперной певицей». После ее слов словно рухнула дамба. Все одновременно что-то кричали, смеялись, отец посадил меня себе на плечи…

— Его невероятно широкие плечи?

— Между прочим, да. Это был самый замечательный в моей жизни вечер.

— Как? Ни один из сотен ваших поклонников не сделал с тех пор ничего, что могло бы с этим сравниться?

— Даже близко.

— И, как я полагаю, ваш отец привез вам эту учительницу. Не могу себе представить, чтобы он в чем-то потерпел неудачу. Мадам… как ее звали?

— Его не было несколько месяцев, и когда он наконец возвратился, с ним была маленькая худая женщина с недовольным лицом. Я невзлюбила ее с первого взгляда. А когда она совершенно проигнорировала мою мать, обратившуюся к ней с приветствием, я ее просто возненавидела. Это и была мадам Бранчини. Взглянув на меня, она сказала: «Итак, послушаем ребенка и посмотрим, стоит ли она того, через что я прошла, пока сюда добралась». Отец, стоявший за ее спиной, при этих словах весь скривился, и я поняла, что она была для него настоящим испытанием.

— Но, услышав ваше пение, она, конечно, тут же согласилась остаться с вами навсегда и научить вас всему тому, что знала сама.

— Не совсем так. По существу, капитан, вы весьма далеки от истины. Она велела мне сыграть на пианино — к тому времени отец привез мне пианино с Востока — и…

— Он притащил его на спине?

Не обратив на его слова никакого внимания, Мэдди продолжала:

— Я сыграла и спела, — она на мгновение умолкла и покачала головой. — В то время я была необычайно тщеславна. Все в семье меня обожали и наперебой говорили, что я лучшая в мире певица. Думаю, я даже считала, что своим пением оказываю мадам Бранчини великую честь.

— Я рад, что вы так изменились и не говорите больше людям, какая для них честь слушать такую певицу, как вы.

— Сейчас-то я этого заслуживаю. Тогда же я была ребенком, тщеславным без всякого на то основания. Теперь же это чистая правда. Вы слышали меня. Обманула ли я вас или что-то преувеличила в том, что касается моего голоса?

— Нет, — ответил он честно. — В этом вы меня не обманули.

— Но в тот день я обманывала саму себя. Оглядываясь назад, я думаю, что была тогда просто ужасна. Конечно, у меня был мой талант…

— Конечно.

— Но в тот день я не услышала похвал, к каким привыкла в своей семье. Я закончила песенку, которую пела, и посмотрела на мадам Бранчини, ожидая поздравлений, даже объятий. Сказать по правде, я думала, она упадет на колени и будет благодарить меня за честь, какой я ее удостоила, спев для нее. Но мадам не произнесла ни слова. Она просто повернулась и вышла из комнаты. Конечно, мои родители и все остальные стояли под дверью. Думаю, они тоже ожидали услышать от нее похвалы в адрес их драгоценной доченьки. Должно быть, отец, пытаясь уговорить мадам Бранчини приехать к нам, расписал ей мой талант самыми яркими красками.

— Не сомневаюсь в этом.

— Я тоже. Но мадам Бранчини не стала меня хвалить. Вместо этого она сказала моей семье, что я ленива, избалована и слишком тщеславна, так что вряд ли из меня выйдет какой-нибудь толк. Она велела отцу немедленно отвезти ее назад в Нью-Йорк, заметив при этом, что он лишь попусту потратил свое и ее время ради такого никчемного ребенка. — ‘Ринг повернул голову и с сомнением посмотрел на Мэдди. — Трудно в это поверить? И тем не менее все так и было. Но она, надо отдать ей должное, знала, что делает. Что тут началось! Все заговорили наперебой, отец убеждал ее остаться хотя бы до весны, остальные кричали, что ей наступил на ухо слон… А я в это время стояла в дверях, упиваясь всеми этими столь лестными для моей юной души словами. Как смела эта старая ворона говорить, что у меня нет никакого таланта? Ведь я будущая великая певица. Я представила себе, как она приходит после выступления ко мне за кулисы, умоляя простить за то, что когда-то во мне сомневалась. — Мэдди усмехнулась. — Слава Богу, что даже в таком нежном возрасте я уже обладала некоторым здравым смыслом. Я вдруг подумала, а каким образом я собираюсь стать оперной певицей? Может, мадам Бенсон будет меня учить? Или я смогу сама всему научиться? А может, мне стоит подождать, пока я вырасту, и только потом отправиться на Восток и начать там учиться? А что я буду делать до этого? Ведь за те несколько лет, что миссис Бенсон жила с нами, я полюбила пение больше всего на свете. Я пела все дни напролет, где бы я ни была, что бы ни делала. — Мэдди вздохнула. — И в тот момент я приняла самое важное в жизни решение, поняв, что мадам Бранчини была права и я действительно ленива. Я подошла к ней и попросила учить меня. Она отказалась. Тогда я опустилась перед ней на колени и стала умолять ее учить меня.