Глава 21

В ночной тишине Эйнджел казалось, что малейший скрип кожаной сбруи слишком громко раздавался по всей конюшне. Наконец она вывела и запрягла лошадей в фургон на полозьях. Усевшись на место кучера, она, обернувшись, быстрым взглядом окинула свой немалый груз, тщательно упакованный в промасленную парусину, и еще раз проверила, на месте ли ружье, спрятанное у нее на коленях под меховой полостью.

В непосредственной близости от дома Эйнджел не рискнула зажечь фонарь, поэтому ей пришлось по памяти управлять упряжкой, осторожным шагом двигавшейся по заснеженной аллее. В небе сиял тоненький серебряный серпик нарождавшейся луны, света которой хватало лишь на то, чтобы ели, стоявшие вокруг дома, превратились в жуткие колдовские создания. В какой-то момент ей ужасно захотелось бросить эту глупую затею и, поставив сонных Джуно и Юпитера обратно в стойло, вернуться в блаженное тепло своей постели. Но Эйнджел знала, что никогда не простит себе такого малодушия. Ведь это была просьба Холта, бесценный знак его возросшего доверия к ней. И хотя она прекрасно понимала, что Холт никогда не попросил бы ее об этом, будь жива Лили Валентайн или же если бы узнал о ее беременности, она все же была полна решимости оправдать его доверие, несмотря ни на какой риск.

Если она поедет медленно, если в пути не замерзнет, если найдет хорошую дорогу к прииску... Тогда это будет так же просто, как вонзить горячий нож в масло, подумала Эйнджел. Она очень тепло оделась, натянула на руки три пары перчаток и обмотала шею и подбородок шерстяным шарфом так, что оттуда торчали лишь глаза. По ее расчетам, она должна была добраться до прииска за два-три часа. Лошади с поразительной легкостью тащили по снегу фургон с грузом провизии и одежды.

Казалось, все благоприятствовало успеху затеянного ею предприятия. К тому времени, когда Эйнджел добралась до развилки, ветер совсем стих, и она почти не чувствовала холода. Остановив лошадей, она зажгла фонарь и осторожно повесила его над местом кучера, чтобы по мере возможности освещать дорогу. Лошади терпеливо ждали, пока она закончила прилаживать фонарь, и послушно тронулись в сторону прииска. Дорога пошла заметно вверх, но лошади, казалось, не замечали подъема. Эйнджел даже рискнула слегка ударить их по спинам, чтобы они бежали быстрее.

Долгое время в тишине ночи раздавалось лишь мягкое приглушенное цоканье лошадиных копыт да скрип полозьев по свежему снегу. Один-два раза Эйнджел показалось, что она слышит отдаленный вой койота или собаки, поскольку волков здесь уже не осталось, как уверяла она сама себя. Настороженно прислушиваясь, лошади, тем не менее, не прекращали свой ровный быстрый бег по снегу.

Постепенно вой прекратился, и Эйнджел настолько расслабилась, что даже не заметила, как заснула. Она не знала, сколько проспала, но проснулась от того, что лошади внезапно остановились. Отряхивая с ресниц налипший снег, она почувствовала, что замерзла. С трудом подобрав непослушными руками упавшие вожжи, она причмокнула и попыталась тронуть лошадей, но те стояли как вкопанные и лишь нервно поводили ушами. Полагаясь на инстинкт животных, Эйнджел стала вглядываться в кромешную тьму, но ничего не слышала и не видела, кроме мерцающего света фонаря. И вдруг Эйнджел поняла, что лошади стоят перед самой шахтой!

– Я сделала это! – с тихой радостью сказала она сама себе, однако радость мгновенно испарилась, когда Джуно, захрапев, попятилась назад. В темноте Эйнджел успела разглядеть чью-то руку, крепко взявшую кобылу под уздцы. Тут же из темноты показалась другая рука и взяла под уздцы Юпитера, и, прежде чем Эйнджел успела схватиться за ружье, она уже была окружена дюжиной лиц, глядевших на нее блестящими темными глазами.

Словно во сне Эйнджел увидела, как от деревьев отделился человек в тяжелой меховой одежде с почти квадратным лицом, хорошо видным даже при слабом свете фонаря. Потом она разглядела длинные седые косички, свисавшие по обе стороны лица со впалыми щеками, и поняла, что это индейцы. Странно, но она не почувствовала страха.

Человек в меховой одежде заговорил на непонятном ей языке, и Эйнджел энергично помотала головой в знак того, что не понимает его. Он неторопливо повторил свою фразу, но теперь уже на ломаном английском:

– Ты женщина Игашо? Эйнджел снова покачала головой:

– Нет, я жена Холта, Холта Мерфи. Вы его знаете? Неожиданно старый индеец широко улыбнулся.

– Мы знать его как Игашо.

Внезапно Эйнджел все поняла. Теперь она не сомневалась, что это и были те самые люди, которых она должна была найти по просьбе Холта. Их исхудавшие лица и сильно потрепанные меховые одежды свидетельствовали о том, что они крайне нуждались в пище и одежде, которые привезла им Эйнджел. Привыкнув к слабому освещению, Эйнджел заметила, что большинство из них были почти детьми, юные храбрецы с воинственными лицами. Не понимая английского языка, они ждали, что скажет старик.

– Меня сюда послал Холт, чтобы я привезла вам все это, – сказала Эйнджел, показывая на упакованную провизию и одеяла, уложенные в фургоне, и изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал. Нет, она не думала, что эти люди могут причинить ей зло, по край ней мере теперь, когда она им все объяснила.

Старик индеец с достоинством поклонился ей.

– Меня зовут Каго, я лекарь племени арапахо. Человек, которого ты звать Холт – Игашо – сын моей... вы, белые люди, звать это дочерью.

– Так вы его дедушка с нескрываемым изумлением воскликнула Эйнджел. Каго печально кивнул:

– Иногда он так меня звать.

Эйнджел была тронута словами старика и сердита на Холта, когда до нее дошел скрытый смысл сказанной стариком фразы, подразумевавший, что по той или иной при чине Холт предпочитал не помнить о своем родстве с ним.

– Каго, – нерешительно начала Эйнджел, – я не знаю, что у Холта... Игашо на уме, но он, несмотря на мороз и глубокий снег, послал меня сюда, чтобы помочь вам. Он знает, что вам нужна пища и теплая одежда, чтобы пережить зиму. Он очень заботится о вас!

– Тогда почему Игашо сам не приходить? – спросил Каго, и на его лице мелькнуло упрямое выражение, какое она не раз замечала у Холта.

– Он не мог прийти сам. Его посадили в тюрьму.

– Я знаю, что такое тюрьма, – сказал Каго, обводя рукой стоявших рядом с ним юношей. – Все индейцы племени лангундо арапахо знают об этом ящике для наказания.

Ощутив прилив острой жалости, Эйнджел сказала:

– У меня много вопросов к вам, но я уверена, что вы и ваши люди очень голодны и совсем замерзли. Прошу вас, возьмите то, что я привезла для вас всех.

Согласно кивнув, Каго повернулся к юным храбрецам и что-то сказал им на своем языке. Выслушав его, они с любопытством оглядели Эйнджел, но лица их выражали настороженность. Потом они быстро и бес шумно разгрузили фургон и перенесли все в шахту, где прятались остальные члены племени, старики, больные, женщины и дети.

Каго жестом предложил Эйнджел сойти на землю, и она, ни секунды не колеблясь, соскочила с козел.

– Нам надо поговорить, – сказал индеец, махнув в сторону смутных очертаний вигвама. – Как тебя зовут?

– Меня зовут Эйнджел, – ответила она, беря в руки фонарь и поспешно пробираясь по снегу вслед за удалявшимся стариком. Тот хмыкнул, услышав ее ответ.

– Еще в резервации я что-то такое слышал. Но теперь, состарившись, я плохо помню, это слово несет жизнь или смерть? Что означает твое имя?

Его наивные вопросы заставили ее вздрогнуть от неожиданных ассоциаций.

– Это имя означает милосердие, Каго, обещаю тебе, что все вы убедитесь в этом сами.

Когда старик остановился, пристально глядя на нее карими умными глазами, Эйнджел с неожиданным пылом коснулась его морщинистой руки:

– Я буду привозить вам продовольствие, я принесу жизнь племени лангундо!

– Хорошо, – кратко ответил Каго, удивленно глядя на молодую женщину, – очень хорошо. Но зачем тебе это?

– Я так хочу, – сказала Эйнджел, – я должна сделать это ради вашего правнука!

– А, – понимающе кивнул Каго, и на какое-то мгновение ей показалось, что улыбка мелькнула на его губах. – Ну, пойдем со мной. Нам надо о многом поговорить.

Эйнджел была приятно удивлена теплом очага, горевшего внутри вигвама. Заметив вещи, принадлежавшие Холту, она вопросительно посмотрела на Кагу.

– Игашо провел немало лун среди нашего племени, – неторопливо пояснил старик, усаживаясь на бизоньи шкуры, жестом предложив Эйнджел сделать то же самое.

– Моя единственная дочь захотела стать женой белого человека, – продолжал он. – Она и в детстве не отличалась умом, а когда выросла, и вовсе потеряла его. – Каго печально покачал головой. – Истас, так звали мою дочь, была молода... как это вы говорите... приятна для взгляда мужчины.

– Красивая, – подсказала Эйнджел, рассеянно поглаживая шкуру, на которой сидела. Она нисколько не удивилась, узнав, что мать Холта была красавицей.

– Истас, – повторила она вслед за умолкшим стариком. – Что это значит?

– На вашем языке это означает «снег». – Каго стал жестикулировать, не находя нужных слов, – но не просто «снег», а мягкий от солнца.

– Талый Снег, – подсказала Эйнджел, внезапно вспомнив, как Холт называл свою мать по-английски.

– Да, Талый Снег, – глубоко вздохнул Каго, вспоминая свою горячо любимую дочь. – Она стала второй женой белого человека. Тебе это известно?

Было совершенно очевидно, что он ожидал увидеть изумление на лице Эйнджел, но она лишь кивнула в ответ.

– Первая жена была ревнива, – вспоминал Каго, – белые женщины почему-то всегда ревнуют к другим женам своего мужа. – Он пожал плечами, явно озадаченный таким фактом. – И вот первая жена очень рассердилась и возненавидела Истас всем сердцем, особенно когда моя дочь родила Артуру сына.

– Это был Холт, – прошептала Эйнджел. Каго кивнул.

– У белой женщины тоже был сын, отпрыск дурной крови, и она не хотела, чтобы у Артура были другие дети, кроме ее собственного сына.