– Я рассказывала вам о Катрин.

– Но не о Жюльетте.

Девушка отвела глаза.

– Не о чем тут рассказывать.

– Что случилось в аббатстве? Я должен знать.

– Зачем вы задаете мне все эти вопросы? Самое важное – это Катрин.

Жан-Марк помедлил.

– Хорошо, поговорим о Катрин. Вы беспокоитесь, что Дюпре может проследить ее до Вазаро?

– Если он узнает, что она – ученица из аббатства. Он не допустит, чтобы остались свидетели преступления, способные опровергнуть его обвинения против монахинь.

– Что ж, тогда надо сделать так, чтобы он не узнал. Как только будет безопасно, Катрин уедет в Вазаро.

– Она должна отправиться немедленно. Ей надо уехать от всего, что напоминало бы об аббатстве. Вы не понимаете. – Зубки Жюльетты впились в нижнюю губу. – Здесь я боюсь за нее. В последние два дня она похожа на привидение и ходит как во сне. Всех она отталкивает, даже меня.

– Со временем она придет в себя. Я не могу отправить ее через кордоны, пока это не будет безопасно.

– Что же делать?

Жан-Марк покачал головой:

– Понятия не имею. Мне надо изучить ситуацию, а потом подумать об этом.

– Подумать? Да сделайте же что-нибудь!

– Я послал за Эчеле.

– Позовите меня, когда он придет. Я пойду к Катрин. Она сегодня снова не притронулась к завтраку, и я должна уговорить ее поесть. – Она помедлила и спросила:

– Почему вы сохранили ее?

– Что, простите?

– Мой Танцующий ветер. – Жюльетта показала на стену, где висела картина. – Конечно, она прекрасно написана, но ей не хватает мастерства, присущего другим полотнам салона.

Взгляд Жан-Марка устремился к картине.

– Мне она нравится. Мне приятно видеть ее, когда я приезжаю в Париж.

– Потому что это изображение Танцующего ветра?

– Возможно, под своим «зеркалом» я так же сентиментален, как мой отец, в том, что касается семейных сокровищ.

Жюльетта скептически посмотрела на Жан-Марка.

– Вы не верите, что у меня сентиментальная душа?

Девушка проигнорировала его вопрос и сама спросила, не знает ли он, где может быть статуэтка.

– Никто не знает. Она таинственно исчезла в тот день, когда толпа вынудила королевскую фамилию оставить Версаль и отправиться в Париж. Ходят слухи, что королева спрятала ее во дворце или на его территории, чтобы уберечь от революционеров.

– Что ж, почему бы и нет? – резко спросила Жюльетта. – Статуэтка принадлежит королеве. Все остальное у нее отняли. Почему бы ей не сохранить Танцующий ветер?

– Скажем так, она не насытила этих добрых господ из Национального собрания. Кое-кто из них желал бы использовать Танцующий ветер в качестве символа революции.

– У них предостаточно символов. А у нее теперь ничего нет.

– По-прежнему верны монархии? – Улыбка Жан-Марка исчезла. – В наше время это опасная позиция. На вашем месте я бы пересмотрел ее.

– Меня не волнует ни монархия, ни республика. Мне наплевать на политику. Я была бы вполне довольна, если бы меня оставили в покое в аббатстве, если бы этим негодяям-убийцам не понадобилось на нас набрасываться.

– Не могу себе представить вас в монашеском облачении.

– Я не говорила, что хочу стать монахиней. Мне надо было, чтобы меня оставили в покое и не… Ох, вы опять надо мной смеетесь! – Жюльетта отвернулась от картины. – Вас, кажется, не очень огорчает исчезновение статуэтки. Разве она вам больше не нужна?

– Нужна. Я обещал своему умирающему отцу позаботиться о возвращении статуэтки нашей семье. – Жан-Марк помедлил. – Если я проявляю терпение, то обычно получаю то, что хочу.

– А я нетерпелива.

Жан-Марк улыбнулся.

– О, но я тоже, малышка! Однако надо взвесить ценность того, чего хочешь, отметая раздражение, вызванное ожиданием.

У Жюльетты перехватило дыхание – она поняла, что Жан-Марк говорил уже не о статуэтке. Девушка сделала отчаянную попытку вернуться к прежнему разговору:

– Глупо не понимать, что для Катрин надо что-то сделать именно сейчас.

Жан-Марк иронически улыбнулся.

– Сожалею, что не могу последовать вашему замечательному совету. Как, должно быть, восхитительно сознавать, что ты всегда прав!

– Я не всегда права. – Жюльетта направилась через салон к двери. – Впрочем, почти всегда.

* * *

– Что это такое? – Жюльетта в недоумении смотрела на кучу свертков, которые Робер притащил в комнату Катрин спустя три часа.

– Одежда. Месье Филипп вернулся и находится в салоне вместе с месье Эчеле.

– Филипп! – Взгляд Катрин метнулся к Жюльетте. – Ты не говорила мне, что Филипп здесь.

– Я собиралась сказать тебе об этом позже.

– Месье Филипп сказал, что взял на себя смелость приобрести несколько предметов гардероба для вас и мадемуазель Катрин. – Робер улыбнулся Катрин, складывая свертки на диван с подушками у окна. – Судя по всему он не одобряет платья моей Мари.

– Но где он их достал всего за несколько часов? – Жюльетта развернула сверток и вынула шелковое платье цвета корицы. Низкий вырез обрамляла затейливая золотая вышивка, на три четверти рукава были отделаны тонким кружевом. Платье было не хуже, чем те, что ей доводилось видеть в Версале, и Жюльетта знала, как много часов работы уходило на вышивку. Розе Бертен, любимой портнихе королевы, требовалось несколько недель, чтобы сотворить такое платье. Хотелось бы знать, как он умудрился найти портниху, настолько любезную, чтобы обделить кого-то из своих заказчиц, отдав это платье Филиппу.

– О, дамы всегда очень любезны с месье Филиппом! Сказать господам, что вы присоединитесь к ним, как только переоденетесь?

– Нет. – Жюльетта направилась к двери. – Я и так прилично одета. Для меня вполне сгодится платье вашей жены.

Робер кивнул.

– Я так и думал. И сообщил месье Андреасу, что вы сейчас же спуститесь к ним.

Жюльетта остановилась и подозрительно посмотрела на садовника.

– Как умно с вашей стороны! Робер мягко улыбнулся.

– Вам нечего меня бояться, мадемуазель Жюльетта. Я никогда никому не скажу, что вы из аббатства.

– А что вы знаете о том, что произошло в аббатстве?

– Только то, что слышал на рынке.

– И что именно?

– Весь Париж говорит о массовых убийствах. Я никогда не скажу ничего такого, что могло бы повредить мадемуазель Катрин. Я никогда не поверю в этакую клевету о ней или о монахинях. К тому же у меня не вызывают симпатии эти надутые вожди революции, приказывающие говорить всем «ты» вместо «вы» и называть себя «гражданином», тогда как я все шестьдесят лет своей жизни считал вполне удобным обращение «месье».

– Благодарю вас, Робер. – Жюльетта почувствовала симпатию к старому слуге. – Сейчас нелегко кому-либо довериться. – Она позвала с собой Катрин, сказав, что Филипп хочет ее видеть.

– Нет! – Катрин резко села в постели, щеки ее пылали, глаза наполнились слезами. – Отошли его отсюда.

– Катрин, я признаю, что он был…

– Я не стану с ним встречаться. Я больше не хочу его никогда видеть. Не приводи сюда Филиппа, Жюльетта. Не заставляй меня…

– Я не собираюсь заставлять тебя делать то, чего тебе не хочется. – Жюльетта бросила на подругу встревоженный взгляд. – Я скоро вернусь.

– Только не приводи его с собой. Не позволяй ему увидеть меня. Он… – Катрин замолчала, по щекам ее катились слезы. – Силы небесные, прости меня! Я знаю, ты терпеть не можешь, когда я плачу. Но я, кажется, не могу остановиться. Извини, что я для тебя такая обуза.

– Никакая ты не обуза и, если хочешь плакать, плачь на здоровье. У тебя для этого есть причины.

Глаза Катрин светились, как сапфиры под дождем, когда она прошептала:

– Пожалуйста, не принуждай меня встречаться с ним, Жюльетта.

– Я не стану приводить его сюда. – Жюльетта повернулась к Роберу:

– Позовите свою жену, пусть посидит с мадемуазель Катрин вместо меня.

Старик кивнул.

– Моя Мари всегда любила мадемуазель Катрин. Она хорошо позаботится о малютке.

– Прекрасно. – Жюльетта уже была на середине коридора.

– К моему возвращению покормите ее, вымойте и успокойте.

– Мы постараемся выполнить по крайней мере два из этих заданий, мадемуазель.

Ни страха, ни поспешного повиновения. Старик оказался храбрее, чем казалось на первый взгляд, с уважением подумала Жюльетта и, обернувшись, улыбнулась Роберу.

– А я позабочусь обо всем остальном.

Жюльетта горделиво выпрямилась и проследовала вниз по ступенькам в салон на встречу с тремя мужчинами.

* * *

Однако в золотом салоне были только Франсуа Эчеле и Филипп Андреас. Они стояли в неловком молчании и были так же чужды друг другу, как павлин и пантера.

Это зрелище позабавило Жюльетту, и она помедлила у двери. Филипп, с блестящими золотыми кудрями, сияющий, как закат, был в алом шелковом камзоле, жемчужно-серых панталонах и начищенных черных сапогах. Эчеле, одетый в черный костюм из саржи неопределенного покроя, нес свою свирепость, как пантера перед прыжком, так что надетое на нем казалось чем-то совершенно несущественным. Интересно.

Жюльетта кашлянула. Франсуа круто развернулся.

– Позвольте довести до вашего сведения, мадемуазель, что я не люблю, когда за мной посылают. Я не подручный конюха, обязанный повиноваться вашим приказаниям. – Глаза пантеры, подумалось Жюльетте, – сплошные черные зрачки и мерцающая угроза. – Если я и решу помочь вам, то не потому, что вы этого требуете.

– Нам необходимо было поговорить с вами, – отозвалась Жюльетта. – И это вовсе не я посылала за вами, а Жан-Ма…

– О, месье Эчеле! – Неожиданно рядом с Жюльеттой возник Жан-Марк и лениво направился к Франсуа. – Как мило с вашей стороны, что вы пришли! Я Жан-Марк Андреас, и мне хотелось бы выразить вам свою сердечную признательность за услугу, оказанную вами моей кузине и мадемуазель де Клеман.