— Видите, он не наш, видите? — сказал маленький Дик, обращаясь к Майклу. — Мама так и не смогла отмыть его.

— Том ухаживает за девушкой, — сказал Роджер. — Ты знал об этом, папа? Это Тилли Престон из «Розы и короны».

— Это правда, Том? — спросил Джесс с важным видом родителя. — Если это так, то не стоило ли тебе спросить моего совета?

— Нет, — ответил Том, — это неправда.

— Ну, Тилли Престон очень к нему благосклонна. Она налила ему пинту пива бесплатно, когда он сидел там вечером в пятницу.

— А это еще одна вонючая ложь!

— Ты бы последил за тем, что говоришь перед посторонними людьми, Том.

— Ну, — сказал дед, — капитану приходилось слышать кое-что похуже, полагаю.

— Да, в самом деле, — сказал Майкл. — Правильно говорят — «ругается, как солдат».

— Но вы же не солдат? — спросил Дик. — Кто вы? Мы не видели вашей формы.

— Пехотинец, — ответил Майкл. — Второй батальон полка трех графств.

— Вероятно, вы видели военные действия?

— Во Франции сейчас действия идут полным ходом.

— Эти французы! — вдруг сказала бабуся, надевая очки, чтобы взглянуть на Майкла. — Вы им покажите, что почем, и научите уму-разуму!

— Ты о чем это? — спросил ее дед. — Они ведь наши союзники, как и бельгийцы.

— Союзники? — спросила бабуся. — Не думала, что им пришлось быть на нашей стороне!

— Давайте не будем говорить о войне — Майклу этого и так хватает, — предложила Бетони.

— Ему не нравится говорить об этом? Он отличается от большинства, — сказал Вильям.

— Давайте поговорим о курах, хорошо ли они несутся последнее время.

— О курах? — удивился Дик. — На кой черт говорить о курах?

— Это такая же хорошая тема, как и другие, — Бетони улыбнулась через стол Майклу.


После этого он часто приходил в Коббз. Для него это место стало привычным. Семья приняла его, даже Вильям.

Отдав долг матери, с которой он ходил на маленькие вечеринки, позволяя показывать себя в новой форме, он переодевался в удобную одежду и отправлялся на прогулку за город, где ел хлеб с сыром и пил пиво в тихих пабах[2]. Он не мог нарадоваться этим дням и частенько в конце дня приходил в Хантлип, в старый дом в Коббзе к Бетони, которая заканчивала работу в шесть часов.

Как-то вечером они гуляли в лесу Милери, в миле от дома, на северном берегу ручья Деррент. Уже сгущались сумерки, и когда они взбирались вверх по тропинке, то заметили неподвижную фигуру, стоящую в тени.

Было что-то жуткое в неподвижности человека, и Майкл мгновенно почувствовал себя снова во Франции, ползущим ночью вдоль покинутых людьми окопов, где на каждом повороте он мог наткнуться на патруль неприятеля. Словно мороз по коже продрал. Он чуть было не набросился на человека и не ударил его. Но Бетони сказала:

— Том, это ты? — и ее приемный брат шагнул на тропинку. Дыхание Майкла стало нормальным. Капельки пота выступили у него на лбу и на губах.

— Да, я, — проворчал Том и поплелся к ручью Деррент, засунув руки в карманы.

— Удивительный парень! — сказал Майкл. — Чего он хотел, когда прятался в темноте?

— Для Тома это вполне нормально. Он всегда был ночным существом.

— Кстати, он не следил за нами?

— Боже мой, нет! — засмеялась она. — Может, барсуки или даже лисы следили. Может быть, он затаился, подстерегая фазана. Но он никогда не стал бы следить за людьми. Они ему недостаточно интересны.

— Может, у него свидание? С той девушкой, о которой говорил Роджер.

— Надеюсь, нет, — сказала Бетони. — Тилли Престон неряха.

Она всегда защищала Тома. Майкл это и раньше замечал. Ему казалось странным, что она так относилась к парню, чье поведение по отношению к ней было всегда грубым или безразличным. Он немного знал историю Тома. Он был незаконнорожденным, а бабуся говорила о дурной наследственности.

— Дурная наследственность! Какая чушь! — возмутилась Бетони. — Я во все это просто не верю. У отца Тома был ужасный характер. Он убил жену в пьяной ссоре, а потом повесился. Тому было двенадцать месяцев от роду, он был кожа да кости, потому что о нем все забыли. Потом его воспитывала бабушка Изард. О нем хорошо заботились, но все же он был диковат. Это и сделало его странноватым. Ничего общего с дурной наследственностью.

— Вы просто преданная защитница.

— Поначалу я была с ним жестока, — сказала она. — Когда бабушка умерла и Том пришел к нам, я превратила его жизнь в страдание.

— Каким образом?

— О, изводила его из-за родителей… давала понять, что он не нужен…

— И ваши братья тоже?

— Нет, только я. Я была ужасно злобная.

— Этим объясняется, почему вы стали защищать его. Вы пытаетесь загладить, искупить свою вину.

— Думаю, да. Хотя Тому никогда ничего от меня не нужно, и самое глупое то, что он на меня ничуть не злится.

— Вы в этом уверены? Он очень грубый.

— Он все еще не доверяет мне, — сказала Бетони, — и я не могу обвинять его за это.

Когда они вышли из леса на пригорок, их встретил золотой лунный свет, который засиял на лице Бетони. Она выглядела спокойной. В ее взгляде, который встретился со взглядом Майкла, лучилась улыбка. Но когда он поднял руку, чтобы дотронуться до нее, пока она стояла вот так, в лунном свете, она быстро зашагала прочь по тропинке.

— Я слышу звук поезда в Стикингбридже… Это значит, что скоро начнется дождь…


Теперь сад в Коббзе выглядел совершенно иначе. Яблоки уже собрали, и ветви, освобожденные от тяжкой ноши, снова поднялись. Изгороди убрали, а овцы Мартина Холта теперь паслись на пастбище. Листья быстро опадали, светясь желтым на высокой траве.

Майклу казалось, что дни текут сквозь пальцы. Его месячный отпуск почти закончился. Ему хотелось улучить момент и просить время остановиться. Остановить тот миг, когда Бетони стояла под сливовым деревом, поднявшись на носочки и пытаясь дотянуться до шарика клейкого сока, повисшего на ветке, как янтарная бусинка, вся залитая солнцем.

Но что толку в том, чтобы просить время остановиться и вернуть прошлое? Все живущее должно взять то, что можно. Иначе жизнь немыслима. Была ли Бетони, поднявшая руки к небу, так уверена в себе, в том, что солнце идет по небу быстрее с каждым днем?

Почувствовав его рядом, она быстро обернулась, опустив руки. Она смеялась, и у него перехватило дыхание; она вспыхнула, и смех стих, когда она взглянула на Майкла и прочла болезненную мольбу в его глазах. Его руки касались ее лица, шеи, волос, она шагнула назад, отталкивая его. Глаза Майкла остались неподвижными. Она пыталась придумать, что бы сказать, но он заговорил первым.

— Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Немедленно. Сейчас же. Я думаю, что смогу получить специальное разрешение.

— Нет, Майкл. Слишком скоро. Я не знаю сама, хочу ли я этого.

— Я знаю, что чувствую сам. Я нисколько не сомневаюсь.

— Но возможно ли это? Мы знаем друг друга только восемнадцать дней! Может быть, потом, когда война закончится…

— Для меня может не быть потом.

— Ты не должен так говорить! Нельзя говорить такие вещи.

— Все равно это правда. Ты знаешь, какие там шансы выжить? Я уже живу в долг.

— Поэтому ты женишься на мне так скоро, чтобы уйти и оставить меня вдовой?

— Нет! Я знаю, это глупо, но я чувствую, что если у меня будет твоя любовь, она сохранит меня. Черт возьми, я знаю, что со мной ничего не случится!

Он знал, что играет ее чувствами, и когда увидел жалостное выражение ее лица, ему стало стыдно.

— Вот что с нами делает война! Превращает в презренных существ, умоляющих, требующих от людей любви. Извини, Бетони. Не суди меня слишком строго. Давай забудем об этом и попытаемся стать такими, как прежде.

Он взял ее за руку, и они пошли к дому, тихо беседуя о простых вещах. Но все это время он пытался угадать, что она чувствует по отношению к нему. Он смотрел на нее, как на свою защиту, слепо полагаясь на Бетони.

В каменном загоне позади дома Джесс Изард наливал воду в два деревянных бочонка. Он видел, как Бетони с Майклом шли через сад, но притворился, что ему что-то попало в глаз. Когда они вошли, он поднял бочонки и пошел в сыроварню, где его жена разливала мед.

— Капитан, кажется, втюрился в нашу Бетони. Как думаешь, чем это кончится?

— Может, да, а может, и нет. — Впервые у Бет не было твердого мнения. — Бетони такая девушка, которой трудно будет отдать кому-то руку и сердце.


Частенько, когда Том сидел в «Розе и короне», кто-нибудь приносил кусок дерева и просил его вырезать птицу, или рыбу, или зверя, а сегодня Тилли Престон, дочь хозяина паба, принесла старую кленовую пивную кружку, чтобы он вырезал на ней ее портрет.

Он возился с ним полчаса, работая только маленьким ножичком, но лицо на кружке было точной копией Тилли: широко расставленные глаза под красивыми бровями, маленький прямой нос с выдающимися ноздрями; красивые губки немного приоткрылись, обнажая зубы; завитки спускались на лоб.

Пока Том работал, он не слышал шума вокруг себя. Роджер, наблюдавший за проворными пальцами Тома, сожалел о том, что у него нет и половины той ловкости, с которой Том занимался резьбой.

— Ты сделал меня какой-то плоской, — жаловалась Тилли, держа кружку в руках. — И все же признаю, что ты заслужил пинту пива.

Она налила кружку до краев, и Том осушил ее одним махом.

— Вот это дельная мысль, Том, — сказал Билли Ратчет. — Разом, пока не опустеет!

— Это все, что ему причитается? — спросил Оливер Рай. — Он что же, не получит поцелуя и ты не обнимешь его?

— Давай же, Том! Тилли сговорчивая.

— Может, он боится, — предположил Хенри Таппер. — Может, он не знает, как это делается?