Глядя за окно, где все еще мелькали огоньки карманных фонариков, Дуглас улыбнулся. Ему очень нравилось бывать летом в Харвиче.

Глэдис, сидевшая напротив него на диване, чувствовала себя скованно. С тех пор как она в последний раз виделась с Дугом, она слишком много передумала, поняла, испытала. Одна только встреча с Полом Уордом до того изменила ее взгляд на вещи, что сейчас, оказавшись в давно знакомой семейной обстановке, она растерялась.

Да, она могла рассказать Дугу и о «Морской звезде», и о дружбе Сэма и Пола, и о том, как она фотографировала знаменитую Седину Смит, но по какой-то неведомой причине ей этого не хотелось. Глэдис чувствовала, что должна сохранить что-то только для себя.

— Ну, что ты поделывала все это время? — небрежно спросил Дуг, и Глэдис подумала, что таким тоном он мог бы обращаться к любому из соседей по поселку. В его голосе не было ни тепла, ни подлинного интереса. Ее внезапно поразила страшная мысль, что Дуг так разговаривал с ней всегда. Только прежде она этого не замечала.

— Да, собственно, ничего, все как обычно. Дети благоденствуют, собака — тоже, — ответила она, в точности подражая его тону. На этот раз ничего не заметил он.

— Не могу дождаться, когда мне наконец дадут отпуск, — проговорил Дуг и зевнул. — В Нью-Йорке стоит адская жара. У нас в Уэстпорте лишь ненамного легче.

— Как твои новые клиенты? — спросила Глэдис и тотчас поймала себя на том, что задала мужу вполне равнодушный светский вопрос.

— А-а… — Дуглас махнул рукой. — В общем, неплохо, только приходится тратить на них уйму времени. Несколько раз я задерживался в офисе чуть ли не до десяти. В этом смысле даже хорошо, что тебя и детей нет дома — не нужно спешить на шестичасовой поезд.

Глэдис сочувственно кивнула. «Идиотский разговор!» — мелькнуло у нее в голове. В самом деле, после двух недель разлуки они могли бы поговорить о чем-то более интересном, чем погода и работа. Дуг приехал в Харвич и ни разу не сказал ей, что соскучился, что с нетерпением ждал того дня, когда они наконец увидятся. Откровенно говоря, Глэдис даже не помнила, когда он в последний раз говорил ей нечто подобное. И тут же ей пришло в голову, что Седина Смит ни одной минуты не стала бы мириться с подобным отношением. Все в ней выдавало страстную, чувственную натуру, которая не могла не вызывать ответной страсти. Отношения же Глэдис с Дугом были пресными, словно диетическая пища. «Они были такими всегда, с самого начала, — с горечью подумала Глэдис. — Просто я этого не замечала!»

До тех пор, пока дети не вернулись домой, они оба сидели в гостиной и разговаривали на какие-то общие темы. Потом Дуг включил телевизор, а Глэдис пошла поить всю ораву теплым молоком.

Когда дети улеглись, они тоже решили отправиться спать. Предполагая, что Дуг захочет заняться с ней любовью, Глэдис долго плескалась в душе и выбирала самую короткую ночную рубашку, но когда она наконец вошла в спальню, он уже крепко спал, зарывшись лицом в подушку. Глэдис стало так одиноко, что она даже не рассердилась. Прислушиваясь к его негромкому храпу, она подумала, что это — достойный конец «вечера вдвоем», который они провели за разговорами о жаре в Нью-Йорке, о клиентах Дуга и тому подобной ерунде. Конец вечера и конец их совместной жизни. Такой вердикт вынесло ее сердце, и обжалованию он не подлежал.

Все же в эту ночь Глэдис легла рядом с мужем — легла осторожно, чтобы не разбудить его. Заснуть ей никак не удавалось. В окно светила полная луна, и, глядя на ее холодный свет, квадратами ложившийся на мебель и стены, Глэдис тихо плакала, мечтая о том, чтобы какой-нибудь волшебный ураган унес ее подальше отсюда.

Глава 8

Следующий день Дуг и Глэдис провели на пляже вместе с детьми, а когда жара спала, устроили в местном кафе что-то вроде званого ужина для своих старых знакомых и соседей. Лишь поздно вечером, когда они наконец вернулись домой. Дуг увлек Глэдис в постель.

Но все теперь стало иным. Романтическое очарование близости, тепло, нежность, уют его объятий — казалось, все это Глэдис просто выдумала. То, что Дуг проделывал с ней, не заботясь даже о том, приятно ей это или нет, напоминало Глэдис какую-то гигиеническую процедуру, наподобие профилактического осмотра у стоматолога. Предупредить нежелательные последствия воздержания, дать организму необходимую разрядку, исполнить свой супружеский долг — все это молча, как будто по обязанности. Когда же — после всего — Глэдис повернулась к нему пошептаться, Дуг уже негромко похрапывал. Она едва не разрыдалась. Таких неудачных выходных у Глэдис уже давно не было.

А на следующее утро, когда дети ушли гулять, Дуг неожиданно спросил:

— Что с тобой, Глэдис? С тех пор, как я приехал, ты как-то странно себя ведешь.

Глэдис ответила ему растерянным взглядом. Что говорить, как сказать все, что у нее на душе, она не знала.

— Со мной?.. Ничего. Ничего особенного.

Я тут размышляла кое о чем, но стоит ли это сейчас обсуждать?

Глэдис действительно считала, что ни к чему возвращаться к разговору о ее карьере. Не то чтобы она передумала — просто она считала себя не вправе сбросить на мужа этакую бомбу прямо сейчас. Вечером ему предстояло возвращаться в Уэстпорт. Вот когда он приедет в отпуск, тогда они и поговорят.

— Может быть, тебя что-то беспокоит? — продолжал допытываться Дуг. — Проблемы с Джесс?

Этой зимой Джессика действительно несколько раз нагрубила матери, но теперь эти трудности переходного возраста были уже позади.

— Напротив, Джесс мне очень помогает. И она, и все остальные. Нет, Дуг, дело не в детях, а во мне.

— Так выкладывай, в чем дело, — нетерпеливо бросил он, и Глэдис показалось, что сейчас он посмотрит на часы. — Ты же знаешь, я терпеть не могу всяких недоговоренностей. Что за тайны у тебя завелись? Надеюсь, это не интрижка с Диком Паркером?

Он, разумеется, шутил, и в другой раз Глэдис непременно бы улыбнулась, но сейчас — нет. Дуг всегда был слишком уверен в ней: Глэдис не может изменить. Глэдис никуда не денется. Он был прав. Но Глэдис впервые пожалела о том, что действительно не может этого сделать, каким бы привлекательным мужчиной ни казался ей Пол Уорд.

— Я думала о своей жизни.

— И что, черт возьми, это означает? — осведомился Дуг. — Надеюсь, ты не собираешься взяться за старое — подняться на Эверест или добраться до Южного полюса на собачьей упряжке?

Глэдис не собиралась ни на полюс, ни на Эверест, но то, как он это сказал, снова ранило ее в самое сердце. Можно было подумать, что Дуг просто-напросто считает ее неспособной на поступок. «Твое место в детской, только там ты можешь чего-то достичь», — вот что означал его «шутливый» вопрос. И Глэдис решилась.

— Помнишь наш последний разговор в «Ма Пти Ами»? — начала она. — Тогда ты все очень доходчиво мне объяснил. Есть только одно маленькое «но»… Дело в том, дорогой, что мне никогда не хотелось быть просто твоей «спутницей жизни». Я думала, нас связывает нечто большее, чем чисто деловое соглашение.

Дуг уже понял, куда она клонит.

— Ради всего святого, Глэдис, нельзя же быть такой мнительной! Ведь ты прекрасно поняла, что я имел в виду. Я не говорил, что не люблю тебя. Просто после семнадцати лет брака трудно ожидать, чтобы отношения между людьми оставались на уровне вздохов и поцелуев.

— При чем тут вздохи и поцелуи? — возразила Глэдис. — Хотя я не понимаю, почему нельзя подарить любимой жене цветы даже после семнадцати лет брака. Или для тебя это слишком обременительно?

— Вся эта твоя так называемая романтика хороша в юности, — упрямо повторил Дуглас. — Когда человеку двадцать лет, он еще может позволить себе расходовать время на всякие глупости. Но когда работаешь как вол, чтобы семья ни в чем не нуждалась, когда каждый день мчишься как угорелый на шестичасовой поезд, чтобы успеть домой к ужину, и валишься с ног от усталости, и не желаешь ни слышать, ни видеть никого, включая собственную жену, — вот тогда всякая романтика проходит. Да и что это такое, если разобраться? Блажь, дурь, пустое место!..

— Картина, которую ты только что нарисовал, действительно не очень романтична, — согласилась Глэдис, — но ведь я говорю не об усталости. Я говорю о чувствах! О том, что даже после семнадцати лет брака можно любить свою жену и делать так, чтобы она ощущала себя любимой. Я, например, не уверена, любишь ли ты меня.

— Ты знаешь, что люблю! И вообще, чего ты от меня хочешь? Чтобы я каждый день распевал серенады у тебя под балконом или охапками носил тебе цветы?

— Нет, было бы вполне достаточно, чтобы ты дарил мне цветы хотя бы раз в год. Интересно, ты помнишь, когда ты в последний раз принес мне цветы? Я — нет.

— Я помню. Это было в прошлом году, в годовщину нашей свадьбы. Я купил тебе ровно семнадцать роз.

— Да, ты поставил их в вазу и сел смотреть телевизор. Ты даже не повел меня в ресторан, сказал, что лучше отложить это на будущий год.

— Мы были в ресторане месяц назад. Теперь, когда я вижу, к чему это привело, мне кажется, что водить тебя по ресторанам — не такая уж замечательная идея.

— Ты думаешь, что я поднимаю шум на пустом месте? Речь идет о моей жизни! Я все стараюсь понять, ради чего я бросила работу, которая так мне нравилась. Я знаю, что пожертвовала своей карьерой ради детей, но этого недостаточно. Я должна быть уверена, что сделала это ради человека, который любит меня и понимает, от чего я отказалась, чтобы быть с ним. А ты? Ты способен оценить мою жертву?

Это был прямой и честный вопрос, и теперь Глэдис ожидала такого же прямого и честного ответа.

— А-а… — протянул Дуг. — Так ты опять о своей дурацкой работе? Я же, кажется, уже сказал тебе, это невозможно. Кто будет заботиться о детях, если ты на полгода уедешь в какую-нибудь захудалую Камбоджу? С финансовой точки зрения это не имеет смысла. Вряд ли ты заработаешь больше, чем за это же время уйдет на гувернанток для детей и приходящую прислугу. И не говори мне про Пулитцеровскую премию — насколько я помню, все твои призы и премии не дали тебе ничего, кроме сомнительной известности. Что это за карьера, если она не приносит денег? Для девчонки, отработавшей один срок в Корпусе мира, это действительно неплохой шанс найти себе нормальную работу, но для взрослой женщины… К тому же у тебя четверо детей, Глэдис, не забывай об этом. И заботиться о них и есть твоя главная работа! Я не позволю тебе болтаться по всему миру в поисках неизвестно чего!