— Ты убийца моего ребенка, дорогая женушка, и мне ровным счетом наплевать, что говорится по этому поводу в уголовном кодексе, в моем кодексе — это убийство!

— Убила твоего ребенка! Не валяй дурака!

— В 1986 году. Так на счете.

— Эрик, у тебя мания на младенцев. Ты параноик!

— И как же ты объяснишь счет?

— У меня нарушились менструальные циклы, и я проделала обычную в таких случаях операцию, — объяснила Нэнси безразличным тоном.

— При этом тайно, в одной из больниц Миннеаполиса?

— Мне не хотелось беспокоить тебя, вот и все. Это заняло всего один день.

— Хватит врать, Нэнси. От этого ты становишься только отвратительнее.

— Я не вру!

— Я показал счет доктору Лангу. Он говорит, что это счет за аборт.

Она вытянула шею, как гусак, и разве что не шипела.

— Как ты могла?

— Я не хочу говорить с тобой и выслушивать твои обвинения, — сказала Нэнси и отвернулась.

Дернув ее за руку, он развернул жену лицом к себе.

— Нет, ты так просто не уйдешь! — закричал Эрик. — Ты забеременела и не сочла нужным сообщить мне об этом. Ты решилась прикончить жизнь нашего ребенка в зародыше, ребенка, о котором я просил тебя многие годы! И что — пф! — Он оголил руку и протянул к ней: — Выскреби ее, как ты выскребла из себя... какую-то помойку! Убила, наплевав на мои чувства — а теперь не желаешь слушать об этом? — Он схватил ее за лацканы кофточки и приподнял так, что ей пришлось стать на цыпочки. — И что же ты за баба после этого!

— Отпусти меня!

Он приподнял ее еще выше.

— Можешь себе представить, что я передумал, найдя этот счет? Что я чувствовал? Тебя хоть когда-нибудь интересовало, что я думаю, чувствую или хочу?

— Ты, ты! — закричала Нэнси, отталкивая его от себя и, спотыкаясь, отступила назад. — Всегда только ты! Ты делаешь только то, что хочешь, — и тогда, когда мы решаем, где будем жить, в каком доме, что делать, когда забираемся в постель на ночь! А что я хочу — наплевать!

Показав ей кукиш, Эрик ответил:

— С этого момента чихать я хотел на то, что ты хочешь или не хочешь.

— Не понимаешь? И никогда не понимал.

— Я не понимаю? — Он еле удержался от того, чтобы от ярости не заехать кулаком по этому красивому лицу. — А что я должен понимать? Что ты сделала аборт, не сообщив мне об этом? Господи! Женщина, чем я был для тебя все эти годы — постельной принадлежностью? Единственное, что требовалось, — дойти до оргазма, и этого достаточно?

— Я любила тебя.

С отвращением он отпихнул ее от себя.

— Дерьмо! Знаешь кого ты любила? Себя. Да, только себя, и никого больше.

С холодным презрением она ввернула:

— А кого же ты любил, Эрик?

В напряженной тишине они в упор смотрели друг на друга.

— Ты и я знаем, кого ты любил, не так ли? — настаивала Нэнси.

— Нет, не так, пока я не разлюбил тебя. И даже тогда вернулся и попытался все начать сначала.

— Большое спасибо, — саркастически ответила Нэнси.

— Но и здесь ты врала мне. Ты была не более беременной чем я, но врала столь изощренно, что я тебе поверил.

— Да, врала. Чтобы удержать тебя!

— Чтобы удовлетворить свои собственные низменные желания.

— Ты этого заслужил. Весь город знает, кто отец ее ребенка!

Гнев отпустил его, и теперь в голосе Эрика слышались нотки раскаянья:

— По этому поводу, Нэнси, я могу лишь просить прощения. Я никогда не хотел ничего подобного для тебя. И если ты думаешь, что я сделал это нарочно, то сильно ошибаешься.

— Но ведь ты побежишь к ней, я знаю.

Он увидел, как горестно искривился ее рот, но промолчал.

— Я все еще люблю тебя.

— Нэнси, не надо! — сказал Эрик и отвернулся от нее.

— Каждый из нас ошибался, — сказала она, — но мы все еще можем начать сначала. С чистой страницы.

— Слишком поздно. — Он смотрел в окно, но ничего не видел.

На этой кухне, которую Эрик так любил, а она ненавидела, он вдруг почувствовал глубокое сожаление о их несостоявшемся счастье. Нэнси прикоснулась к нему.

— Эрик, — сказала она умоляюще.

Он отшатнулся от нее и, сорвав со спинки стула кожаную куртку, стал натягивать ее на себя.

— Я пошел к маме.

Звук застегнутой молнии поставил точку на фразе.

— Не уходи! — заплакала Нэнси.

Насколько он мог припомнить, она никогда раньше не плакала.

— He надо, — прошептал он.

Нэнси схватилась за лацкан его куртки.

— Эрик, теперь я буду совсем другой!

— Не надо... — Он освободился от ее рук. — Ты унижаешь не только себя, но и меня.

Эрик поднял больничный счет и сунул его себе в карман.

— Завтра я пойду к адвокату и попрошу его: либо он ускорит развод, либо я найму другого, кто сможет сделать это быстрее.

— Эрик! — Она протянула к нему руки.

Взявшись за ручку двери, он обернулся:

— Сегодня, пока я ждал тебя здесь, я кое-что понял: тебе не дано иметь ребенка. И с моей стороны было глупостью просить тебя об этом. Это было бы для тебя так же плохо, как было плохо мне не иметь его и настоящую семью. Мы изменились. Что-то в нас обоих сильно поменялось. Мы хотим разного от этого мира. Это надо было понять много лет назад. — Эрик открыл дверь. — Извини за всю боль, какую я тебе причинил. И я говорил правду, что никогда не хотел, чтобы так получилось.

Эрик вышел и тихо прикрыл за собой дверь.

В городке размером с Рыбачью бухту секретов не бывает. Через несколько дней до Мэгги дошли слухи о том, что Эрик ушел от Нэнси. С этого момента ее жизнь будто повисла на крючке ожидания. Она начала замечать за собой, что невольно останавливается и, склонив голову, прислушивается к каждой затормозившей на дороге машине. При любом телефонном звонке ее сердце начинало учащенно биться, и она бежала поскорее снять телефонную трубку. Если кто-нибудь стучал во входную дверь, то ладони увлажнялись еще до того, как она успевала подойти и открыть ее.

Розы, которые прислал ей Эрик в больницу, Мэгги повесила головками вниз, чтобы засушить их и сохранить на память. Теперь они лежали, связанные фиолетово-розовым бантом. Но от него ничего не было слышно.

Она шептала, склонясь над Сюзанн:

— Как ты думаешь, он придет или нет?

Но та только косила на нее глазенками и отрыгивала. Наступил День благодарения. От Эрика — ни звука. Мэгги и Сюзанн провели праздники у Бруки. Восьмого декабря пошел снег. Мэгги бродила от окна к окну, наблюдая, как пушистые снежинки застилали двор мягким гладким белым одеялом, и раздумывала, где сейчас мог находиться Эрик и услышит ли она что-нибудь о нем.

Она начала готовиться к рождественским праздникам и написала Кейти, чтобы узнать, собирается ли та приехать домой. В ответ же получила только короткую записку «Мама, на Рождество мы со Смитти поедем в Сиэтл. Ничего мне не покупай. Кейти».

Мэгги прочитала ее, едва удерживаясь от слез, и позвонила Рою.

— О, папа, — причитала она в трубку, — кажется, что, породив эту девочку, я причинила всем одни только неприятности. Мать не разговаривает со мной. Кейти тоже не хочет общаться. Это будет грустное Рождество для тебя. И для меня эти праздники станут печальными. Что мне делать, папа?

— Ты наденешь на Сюзанн зимний комбинезончик и повезешь ее на горку. Познакомишь малышку с Зимою, да и сама увидишь засыпанные снегом сосны и серое зимнее небо цвета старинного жестяного чайника. И ты поймешь, как много еще такого, за что тебе следует благодарить Господа Бога.

— Папа, но мне так гадко, что я как бы вынудила Кейти уехать. Где ты будешь на праздники?

— Ну, я тоже, наверное, выйду наружу и посмотрю на сосны и на небо. Но обо мне не беспокойся. Беспокойся о себе и Сюзанн.

— Ты очень хороший человек, папа.

— Ну вот видишь, — пошутил Рой, — ты уже нашла одну вещь, за которую стоит воздать хвалу Господу.

Рой и Бруки видели ее насквозь. Для Мэгги Рождество стало смесью зла и блага — она получила новую дочку, но потеряла семью. От Эрика все еще не было ни слова. Она провела праздники с Бруки, а на Новый год твердо решила позабыть о существовании Эрика Сиверсона. Факт оставался фактом: раз он не появился до сих пор, надеяться больше не на что.

Однажды январским деньком они с Сюзанн отправились к доктору на двухмесячную проверку. Она остановилась перед светофором у Старджион-Бей и, взглянув налево вдруг заметила: из черного сияющего пикапа в соседнем ряду на нее смотрит Эрик. Никто из них не пошевелил и пальцем, даже не моргнул.

Они просто смотрели друг на друга во все глаза.

Грудь стеснило до боли. Сделать еще один вдох было почти невозможно. Светофор сменил огни, и сзади загудела машина, но Мэгги не тронулась с места. Эрик не мог оторвать взгляд от пары тоненьких ручек, колотящих по воздуху — это было все, что он мог видеть у Сюзанн, пристегнутой к детскому сиденьицу, которая завороженно наблюдала за вращением какой-то бумажной вертушки под струей воздуха, исходящего от размораживателя стекла.

Сзади снова раздался автомобильный сигнал, нетерпеливый и настойчивый. Мэгги отъехала от перекрестка, и пикап Эрика, свернувший налево, выпал из видимости смотрового зеркала.

Позднее Мэгги с грустью рассказала Бруки об этой встрече:

— Он даже не махнул рукой. Даже не попытался остановить меня.

Впервые у Бруки не нашлось слов утешения для подруги. А зима становилась все злее. «Дом Хардинга» давил своей громадой двух обитателей, потерявших надежду на то, что в нем появится кто-нибудь еще. Для того чтобы скоротать время, Мэгги начала шить. Но сколько же раз иголка вываливалась у нее из рук, и она, упершись головой в спинку стула, думала: «Если он ушел от нее, то почему не вернулся ко мне?»