— Но я ведь не собираюсь организовывать там кондоминиум, я всего лишь хочу сдавать четыре или пять комнат.

— Как только жители Дор услышат слово «мотель», тебе придется иметь дело с представителями общественности.

— Но гостиница типа «Ночлег и Завтрак» не мотель! Это...

— Это беспорядочное разрастание, скажут некоторые.

— Там достаточно места для парковки. Через дорогу находится старый теннисный корт, который можно превратить в автостоянку.

— Уверен, что совет обязательно примет это во внимание.

— И я ведь не какая-то... не какая-то хитрая корпорация, пытающаяся скупить дорогостоящую землю, чтобы потом распродавать ее по кускам. Я ведь отсюда родом.

— Что также сработает в твою пользу. Но ты должна помнить...

Эрик указывал зубочисткой на нос Мэгги, когда Нэнси надоела их оживленная беседа и она шутливо оттолкнула руку мужа.

— Извините. Пойду послушаю музыку.

Остановившись на полуслове, Эрик, явно увлеченный разговором, позволил ей уйти и снова нацелился зубочисткой в нос Мэгги.

— Ты должна помнить, что обращаешься к группе коренных жителей Дора, которым доверено блюсти все интересы. В настоящее время в правление входят: фермер из Севастополя, учитель средней школы, корреспондент газеты, владелец ресторана, рыбак и Лоретта Макконнелл. Помнишь ее?

— Боюсь, что да, — сникла Мэгги.

— Она жаждет владеть всем в Рыбачьей бухте. Ее родственники жили тут с того времени, когда Эйз Торп построил свой домик. Если она решит голосовать против выдачи разрешения, тебе придется бороться. Ей, наверное, лет восемьдесят. У нее есть деньги и власть, и она просто одурела от избытка того и другого.

— Что же делать, если мне откажут?

— Просить снова. Но, чтобы избежать этого, лучше всего предстать перед ними вооруженной всеми возможными фактами и цифрами. Расскажи им, как много ты намерена потратить на ремонт здания. Достань статистические данные по количеству сдаваемых здесь помещений, как они переполнены в разгар сезона и сколько потенциальных туристов возвращалось обратно из-за их нехватки. Успокой их относительно парковки. Попроси кого-нибудь из местных жителей замолвить за тебя словечко и поговорить с правлением.

— А не мог бы ты?

— Что я?

— Замолвить за меня словечко?

— Я?

— Ты ведь был членом правления. Они знают и уважают тебя. Если бы мне удалось убедить тебя в том, что я не нанесу бизнесом вреда окружающей среде и что я не намерена загромождать Коттедж-Роу автомобилями, не мог бы ты пойти со мной на заседание совета и посодействовать, чтобы мне дали необходимое разрешение?

— Почему бы и нет? Мне самому бы хотелось знать, что ты собираешься сделать с этим местом.

— Конечно. Как только у меня появятся сметы и планы, ты будешь первым, кто их увидит.

— И вот еще что.

— Что?

— Я не пытаюсь совать нос в чужие дела, и ты не обязана отвечать, если не хочешь, но достаточно ли у тебя денег? Когда корпорация по освоению Северного горного хребта пришла за разрешением, совет убедила сумма, которую они выделили на осуществление своего проекта.

— Деньги не проблема, Эрик. Если падает такой большой авиалайнер, родственникам погибших хорошо платят.

— Ладно. А теперь расскажи мне, кого ты собираешься привлечь к составлению сметы на эту работу.

Они поговорили об инженерах, рабочих, архитекторах, не упоминая никаких имен. Мэгги сказала, что хотела бы обратиться к Эрику, когда ей вновь понадобится его помощь, поблагодарила, и они распрощались, пожав друг другу руки.

Ночью, когда Эрик и Нэнси раздевались в спальне, стоя в противоположных углах, Нэнси заметила:

— Эта Мэгги, или как ее там, не теряла времени даром, ухаживая за тобой.

Эрик, который в этот момент развязывал галстук, замер.

— Мы говорили по делу.

— Бьюсь об заклад, это только по-твоему! — Снимая серьги, Нэнси пристально смотрела на Эрика в зеркало. — Я чуть не умерла от стыда. Мой муж флиртует со своей бывшей пассией, и полгорода за этим наблюдает!

— Я флиртовал не больше, чем она.

— А как тогда это можно назвать? — Нэнси швырнула серьги на граненое стеклянное блюдо и сдернула с запястья браслет.

— Ты же была там и все слышала. Мы говорили о бизнесе, которым она хочет заниматься.

— А о чем вы говорили у окна? Тоже о бизнесе?

Эрик повернулся и поднял ладони, чтобы остановить ее.

— Послушай, я выпил пару лишних бокалов мартини, поэтому давай отложим дискуссию до утра.

— Вот как ты хотел бы! — Она через голову стянула платье и отбросила его в сторону. — Тогда бы ты смог посреди разговора сбежать на свою любимую лодку, чтобы вообще не отвечать мне!

Эрик выдернул галстук из-под воротничка и повесил его на дверцу стенного шкафа, затем снял пиджак.

— Мы дружили, когда учились в школе. А на что ты рассчитывала? Что я не замечу ее?

— Я не рассчитывала на то, что ты начнешь кокетничать с ней прямо перед этой чертовой церковью и бросишь меня одну на приеме, а потом будешь смотреть на нее телячьими глазами!

— Телячьими глазами?

Эрик вытаскивал подол рубашки из брюк и замер, вздрогнув.

— Не лги, Эрик, я все видела! Я не сводила глаз с вашей пары!

— Она рассказывала мне, что скучает по мужу и что впервые оказалась в состоянии выдержать выход в общество без него.

— Не похоже, чтобы она очень уж тосковала по нему, когда бросала на тебя телячьи взгляды.

— Нэнси, что за дьявол в тебя вселился? Разве с тех пор, как мы поженились, я никогда не разговаривал с другими женщинами? — Распрямив плечи и уперев руки в бока, он смело посмотрел Нэнси в лицо.

— Никогда. К тому же до сих пор рядом с тобой не возникала твоя старая любовь, не так ли?

— Это не старая любовь. — Отвернувшись, Эрик продолжил раздеваться.

— Ты меня не обманешь. Вы в школе были любовниками? — спросила Нэнси раздраженно, опускаясь на кровать, чтобы снять нейлоновые чулки.

— Нэнси, ради Бога, прекрати!

— Были, не так ли? Я поняла это в тот момент, когда увидела, как ты подошел к ней на ступеньках церкви. Она обернулась, увидела тебя, и все стало так же ясно и четко, как и ямочка у нее на подбородке. — Надев короткую темно-синюю хлопковую рубашку, Нэнси двинулась к туалетному столику, приподняла подбородок и пробежалась кончиками пальцев вверх по горлу. — Надо признать, у тебя неплохой вкус. Ты выбираешь хорошеньких.

Эрик наблюдал за ней и его вдруг поразила догадка: она считает себя столь красивой, что ее пугает мысль о том, будто его внимание, пусть даже мимолетное, может привлечь другая женщина. Он смотрел, как Нэнси продолжает успокаивать себя, пробегая кончиками пальцев по упругому горлу и любуясь своим отражением.

Убедившись, что ее красота ничем не нарушена, Нэнси опустила подбородок и потянулась к затылку, чтобы снять золотую заколку, затем принялась с ожесточением расчесывать волосы.

— Я не хочу, чтобы ты помогал этой женщине.

— Я уже обещал ей.

— И ты сделаешь это независимо от того, возражаю я или нет?

— Ты все преувеличиваешь, Нэнси.

Она бросила ему в лицо упрек:

— Я? Я пять дней в неделю нахожусь в разъездах. И должна разрешить тебе устраивать благотворительные встречи и ухаживать за твоей старой пассией?

— Пять дней в неделю ты проводишь в разъездах по собственной воле, моя дорогая! — Эрик раздраженно ткнул пальцем в ее сторону.

— Мы собираемся начать старое нытье, да?

— Не мы. Ты! Ты все это затеяла, поэтому давай объяснимся раз и навсегда. Пойми, что мне нравится, когда моя жена живет со мной постоянно, а не просто заглядывает на уик-энды!

— А я, — она приложила руку к груди, — хочу сказать вот что. Я вышла замуж за человека, который говорил, что собирается стать главой корпорации и жить в Чикаго. И который внезапно заявил, что бросает все и будет... рыбаком. — Она всплеснула руками. — Господи, рыбаком! Ты спросил меня, хочу ли я быть женой рыбака? Ты спросил меня, хочу ли я жить в этом захолустье, в восьмидесяти милях от цивилизации?

— Нэнси, у нас с тобой разное представление о цивилизации, вот в чем наша беда.

— Наша беда, мистер Сиверсон, в том, что ты вдруг решил изменить нашу семейную жизнь. Для тебя перестало иметь значение, что моя карьера сейчас в самом расцвете, а карьера значит для меня так же много, как для тебя — твоя драгоценная лодка!

— Если ты напряжешь свою память, дорогая, то вспомнишь, что, когда мы обсуждали карьеру, то думали, ты поработаешь пару лет, а потом мы обзаведемся детьми.

— Нет, так хотел ты, Эрик, а не я. Именно ты наметил такой план. И всякий раз, когда я говорила, что меня не интересуют дети, ты становился глухим.

— Нэнси, время идет, мне уже сорок.

Она отвернулась.

— Ты знал об этом, когда мы поженились.

— Нет. — Эрик обнял ее. — Нет, я не знал. Я допустил...

— Да, ты допустил ошибку! Я никогда не говорила, что хочу иметь детей! Никогда!

— Почему, Нэнси?

— Ты знаешь почему.

— Да, но я хотел бы услышать это от тебя.

— Пойми, Эрик. О чем мы говорим? У меня есть работа, которую я люблю, мне доступны такие вещи, ради которых тысячи женщин готовы умереть, — поездки в Нью-Йорк, льготный авиабилет, распродажи в «Бока Рейтон». Чтобы добиться такого положения, мне пришлось напряженно работать, а ты просишь меня все бросить и засесть здесь, в этой... этой примитивной коробке и растить детей?

Слова, которые она подобрала, больно задели Эрика. Точно речь шла о чьих-то детях, точно для нее было не важно, что это его и ее дети. Эрик вздохнул и сдался. Он мог бы обвинить ее в самовлюбленности, но зачем? Он любил ее и не хотел обидеть. Если быть честным, он любил ее красоту. Но с годами физическая красота стала иметь для него все меньше и меньше значения. Он давным-давно понял, что любил бы Нэнси так же сильно, а может, даже сильнее, если бы ее бедра раздались и она потеряла бы свою ультраэлегантную худобу, которую тщательно берегла с помощью диет. Он любил бы ее столь же сильно, если бы она появлялась на кухне в семь утра с визжащим младенцем на руках, а ее косметика оставалась бы в баночках на туалетном столике. Если бы она носила джинсы и трикотажную рубашку, а не произведения модельеров от «Сакс» и «Нейман-Маркус».