— Это ведь ваша музыка.

Он хотел возразить, но понял, что будет выглядеть глупо, и промолчал.

— Я не слишком хорошо разбираюсь в этих вещах, но мне показалось, что композитор этой оперы, — она не смогла загасить улыбку в своем тоне, давая при этом понять, что не выдаст его тайну, — понял главное. Я хотела бы присутствовать во время ее создания, но Ареццо — это так далеко! Может быть, в следующий раз ваш гениальный друг снизойдет до того, чтобы посетить Флоренцию?

— Конечно. Думаю, он просто не хотел вам докучать.

— А я полагала, что у умных преподавателей вокала должны быть умные друзья-композиторы. Видимо, я ошибалась? — поддразнила она. — Это правда, что текст «Персея» написал Дженнаро?

— Да, от первого до последнего слова.

— Недаром он покорил столько сердец прекрасных флорентиек. Что ж, хоть в этом Ассанта не преувеличила истину!

Шеффре посмотрел на Эртемизу, пытаясь в чуть проступающем из тени лице угадать отдельные черты.

— А как вы справляетесь с этой смертной пустотой? — негромко и как-то виновато прозвучал его вопрос.

Ей стало смешно. Он, будучи много старше нее, преодолевал сейчас робость школяра, впервые испытавшего последствия прилива настоящего вдохновения, боясь и терзаясь от невозможности найти себе место и оторваться, оставить то, что уже завершено.

— Никак, синьор Шеффре. Просто иду дальше, нахожу новую работу, начинаю ее — и все…

— Я не о такой работе, которой можно найти замену.

— Я поняла вас. Но… тоже никак. А вам понравилась лекция сера Галилея о вашей опере?

— Он слишком великодушен.

— Нет, нет, он был как раз чересчур сдержан. Умей я декламировать…

Шеффре осторожно коснулся ладонью ее плеча. Эртемиза вздрогнула: вмиг перед ее глазами пронеслась перекошенная физиономия Тацци, отозвавшись страшной болью во всем теле, задвигались бледные, вялые пальцы Стиаттези, ползающие по ее бедрам, и с ужасом и стыдом она отпрянула в сторону. Ей стало невыносимо мерзко оттого, что она, пусть даже мысленно, осквернила этими воспоминаниями их беседу с кантором.

Он отдернул руку, а Эртемиза вскочила:

— Извините, синьор Шеффре! Мне… я забыла… Простите, мне сейчас же нужно уйти! До встречи.

Она уже давно скрылась в темноте за беседкой, но Шеффре все смотрел ей вслед, проклиная себя за то, что не предугадал ее испуг.

Глава двенадцатая Разоблачение

Нравился Абре малыш-Дженнаро, во всем нравился. И смотреть, как он фехтует на шпагах со своим учителем, синьором Жакомо Маццоне, на лужайке за особняком опекунши, когда Эртемиза, расположившись неподалеку, в тени оливы, их рисует в движении; и как ездит верхом; и то, что не чванлив и помогает, если тащишь что-то тяжелое, — всё в нем было приятно взору служанки. Она знала, что он прежде был подкидышем в цыганском таборе и пережил немало лишений бродячей жизни вместе с приютившими его кочевниками-артистами — вот оттого, видимо, и не созрело в нем заносчивости богатеев. Хотя по осанке и красоте ничем от вельможи не отличить парня, разве что больно уж личиком смазлив, девица позавидует — на улицах любители хорошеньких мальчиков глаз не сводят, так взглядами и проедают, но соваться не смеют, он недовольно на них за это косится. Дело наживное, подрастет — возмужает. Голос у него забавный: обычно с хрипотцой говорит, резко и громко, а как забудется — так будто бы звонкий ручей зажурчал, девчонка и девчонка.

Были они с ним однажды на рынке, сам вызвался помочь, Абра никогда не отказывалась, ведь болтать с ним — одно удовольствие, красиво рассказывать парень умел, и все как-то по-ученому у него выходило, но без мудреностей, даже прислуге понятно. И тут как раз увидели балаган на площади, принесло откуда-то артистов-кукольников, устроили представление, собрав полгорода.

— Давай посмотрим, Абра? — попросил он, враз делаясь ребенком с горящими азартом глазами.

Ну а Абре что — давай, жалко разве. Постояли вместе с остальными зеваками, посмеялись. Дженнаро потом вторую корзину на плечо, веселый, оживленный, возьми да и сознайся, что, мол, никак не вспомнит, что с героями его сказки было дальше. Стала Абра выспрашивать из любопытства, и он рассказал ей, как много лет, с самого детства, выдумывает какие-то истории о приснившихся ему некогда людях. Так что ж удивляться, чудаки они, эти образованные люди, такими их Господь создал: синьора и вовсе ее для своих картин натурщицей ставит, то у нее Абра — Клеопатра египетская, то служанка Юдифи, то еще кто-нибудь знаменитый из былых времен, чуть ли не у самого Сотворения мира живший. Да и все знакомые синьоры, кроме, разве что, маркизы Ассанты, в точности такая же публика, не от мира сего — и художники, и поэты, и музыканты. Один даже ей письма восхвалительные чуть ли не каждый день пишет, и бумагу не жаль впустую переводить, ведь Эртемиза даже не читает, велит служанке ими растапливать камин. Вот маркиза — та женщина основательная, жизнь знает, все у нее под рукой крутится как надо, глупостями не занимается, а на этих дунь-плюнь — полетят. Что ж поделать, кому-то вот и приходится о них заботиться, а кому, как не верной Абре, это делать?

Говорил Дженнаро, говорил и вдруг осекся на полуслове. Служанка проследила за его взглядом и увидела идущего им навстречу с широкой улыбкой синьора доктора, прыщавого такого, нескладного — кажется, звали его Игнацио Бугардини, пару раз он навещал донью Беатриче и однажды задержал на лестнице Абру, спрашивая о Дженнаро. Сейчас мальчик так и впился в него взглядом затравленного волчонка, рассеянно комкая свободной рукой воротник, и без того затейливо собранный под горлом тесьмой, в такую-то жару.

— Какая приятная встреча! — вскричал Игнацио. — На ловца и зверь бежит. Как здоровье синьоры?

— Спасибо, не жалуется, — процедил в ответ Дженнаро, ловко уворачиваясь по пути от протянутой руки доктора, и корзина у него на плече даже не шелохнулась при этом пируэте.

— А второй синьоры, художницы, кажется? — Бугардини перевел внимание на Абру, и та отшутилась, дескать, вашими молитвами.

— Что ж, здоровье пациента — лучшее признание работы врача!

И служанке вовсе не померещилось, что с этими словами он исподтишка посмотрел вслед ушедшему вперед мальчику, целя пониже спины. Тогда-то Абра и поняла, с чем связана звериная настороженность Дженнаро. Бугардини болтал, и ему даже не приходило в голову помочь служанке с ее ношей, а юный синьор прибавил шагу.

После этого Абра и начала приглядывать за этим странным помощником доктора да Понтедры. Однажды — то было вскоре после дня рождения Эртемизы — синьора Мариано из вежливости оставила его на ужин, поскольку за окнами разразилась буря, ломавшая деревья, а после грянула гроза, стеной ливня скрывая весь мир от жителей особняка. Пруденция и Пальмира были в совершеннейшем восторге, старый белоснежный кот доньи Беатриче прятался под скатертью и трусливо светил оттуда зелеными огоньками, а в доме пришлось раньше времени разжечь светильники из-за неожиданных сумерек.

— И как донья Эртемиза поедет обратно?! — сокрушалась хозяйка дома: она никак не могла привыкнуть к тому, что мона Миза часто задерживается во время выполнения крупного заказа до самого утра, предпочитая не рисковать, петляя по темным улицам поздним вечером, а оставаться ночевать в том храме, который ей приходилось расписывать. И то правильно: стыда не оберешься, если неровен час одинокую прохожую арестует ночной патруль, подозревая в бродяжничестве или в чем похуже. Личность она в городе не безвестная, о судебном процессе с Тацци здесь знают многие, и оскандалиться с новой историей ей ни к чему.

Дождь все лил и лил, как при Потопе, а молнии били так часто и низко, что на ближнем холме одна из них подожгла дерево. Донья Беатриче посетовала на ненастье и предложила Бугардини оставаться у них до утра, заночевав в гостевой комнате. Доктор опять же с готовностью согласился, а Дженнаро с досадой закусил губу.

Абра застукала гостя глубокой ночью, когда он сунулся на половину хозяев, подбираясь к комнате юного господина. Не выдавая себя до поры до времени, она проследила за ним и спряталась за колонной возле спальни Дженнаро. Игнацио тихо постучал — раз, другой, потом и третий. После третьего ему ответил сонный голос мальчика, спросившего, кто это.

— Откройте, Дженнаро! — шепнул Бугардини. — У меня есть к вам разговор.

Тот ответил, что спит, но доктор настаивал и вроде как даже намекнул, будто знает о Дженнаро то, что тот не хотел бы выставлять напоказ. Мальчик замолчал, затем попросил время одеться.

— Жду вас в садовой беседке! — предупредил бесцеремонный посетитель и метнулся мимо притаившейся Абры, которая незамедлительно последовала за ним в сад.

Дженнаро вышел минут через пять, скрываясь под дождевой накидкой, и, пробежав по раскисшей дорожке, заскочил в крытую розовую беседку, где его поджидал Бугардини. Здесь их было видно как на ладони, Абра нашла удобное место, где и укрылась от дождя, и могла наблюдать за этой странной парой не то собеседников, не то врагов. До нее доносились лишь обрывки тихого разговора, потом доктор начал говорить громче, и служанка поняла, что он пытается добиться от Дженнаро сговорчивости, в противном случае угрожая заявить в полицию о том, что тот со своими друзьями-цыганами якобы планирует ограбление опекунши. Мальчик был возмущен и собирался уйти, как вдруг Бугардини кинулся к нему, хватая за руки. Дженнаро вывернулся, доктор ухватил его поперек талии, рука его соскользнула вверх, цепляясь за ворот, но тут юный хозяин дернул из-за отворота сапога кинжал и уверенно ткнул клинком Игнацио в бедро, почти в ягодицу. Тот вскрикнул: «Ах ты тварь!», а мальчик, словно дикий лисенок, прыснул вон из беседки и скрылся в темноте. Абра замешкалась было, и все же через пару секунд махнула рукой на скулящего от боли медика и бросилась догонять Дженнаро.