— Так это вы и есть синьор Эспозито? — спросил он, обмахиваясь платком. — Она только о вас мне все время и твердила…

— Вы скажите, она сильно плоха? — стараясь не замечать непонятного выражения глаз доктора, встревоженно перебила девушка.

Медик развел руками и вскинул взор к выцветшему от жары небу:

— Здесь на все воля божья, как вы понимаете! Но, ежели будет делать все, как прописано, у нее есть шансы поправиться. А вы, говорят, попали к ней прямиком из табора? Это правда, что вы там на канате плясали? А еще, ходят слухи, вам оказия подвернулась его высочеству угодить, так оно или не так?

Его бестактность граничила с допросом. Джен вспомнила наставления покойной бабушки Росарии, к которой то и дело возвращались мысли последние часа полтора — как она болела много месяцев и как потом умерла, единственный человек, способный защитить переодетую мальчишкой девочку, — и провела воображаемую черту между собой и Бугардини. Тот лишь сверлил ее маленькими красноватыми глазками, но пробиться ближе не мог.

— Вы простите, но мне нужно идти, — сказала она, уклонившись от прямых ответов.

— Ну что ж, не смею вас задерживать… — в тоне доктора промелькнула снисходительность. — До встречи, синьор Эспозито!

«Это вряд ли», — решила про себя Джен и ошиблась, поскольку доктор да Понтедра в силу своей частой занятости взял за правило при каждом удобном случае снова и снова присылать к больной донье Беатриче своего помощника. На самом же деле Игнацио напрашивался сам, а довольный его профессиональным рвением врач поощрял инициативу. Спас их от беспардонного Бугардини Галилео Галилей, прознавший о том, что вдова его учителя и друга находится в тяжелом состоянии, и сразу же обратившийся за помощью к его светлости. Пожурив придворного ученого за чрезмерную скрытность, герцог тут же велел лучшим медикам Тосканы собрать консилиум и заняться здоровьем опекунши их юного героя Дженнаро. Джен облегченно вздохнула, однако сдаваться Игнацио не собирался: он изыскивал любой повод для встреч с нею и, делая вид, будто они увиделись случайно, правдами и неправдами зазывал побеседовать с глазу на глаз. Докучливость доктора сердила ее, но девушка понимала, что он что-то заподозрил и может также поделиться своими опасениями с кем-либо еще, когда поймет, что она отказала ему наотрез. Джен не знала только о степени точности догадок Бугардини в ее отношении: он не пытался разоблачить ее, да и вел себя с ней совсем не так, как ведут синьоры с девицами, которых пытаются соблазнить. Повидавшей в своей жизни уже многое, наблюдательной, для нее не были тайной многие вещи, которые происходят между взрослыми, равно как и их поведение при этом. Если не считать некоторых юных аристократок, заглядывавшихся на ангелоподобного мальчика, когда он появлялся в Палаццо по приглашению герцогской семьи, никто прежде не проявлял к Джен подобного интереса. Но что до этих девочек, слишком молоденьких, чтобы серьезно разбираться в таких вопросах, и скорее просто подражавших кокетливым манерам своих маменек, то с ними все проявлялось иначе, по-детски чисто и непосредственно, как самая первая любовь, а здесь… Здесь внучка мудрой цыганки шестым чувством ловила грязные токи порочных мыслей, направленных в ее сторону, однако же отнюдь не как к девушке, и это приводило ее в замешательство: ничего не сходилось! Будто назло, ее лучший друг и учитель, синьор Шеффре, все это время был в отъезде, а синьора Чентилеццки, с которой Джен тоже сблизилась во время их сеансов живописи и которая теперь обучалась в Академии, совмещая это с бесконечными заказами и освобождаясь только поздним вечером — едва живая, тоже никак не подходила на роль советчика в столь щекотливом вопросе, ей наверняка было не до того.

От постоянных треволнений девушка совсем забросила попытки записать историю, обраставшую все новыми и новыми подробностями в ее воображении, и только просьба доньи Беатриче, которой и через полторы недели постельного режима не особенно полегчало, вернула ее к идее старой сказки. Слабым голосом старушка, на глазах одряхлевшая во время болезни, попросила воспитанника почитать ей перед сном свое сочинение:

— Как только я смыкаю глаза, мой мальчик, толпа страшных мыслей приходит ко мне, и больше всего я боюсь оставить тебя одного, так и не подняв на ноги. И только твой голос прогоняет их, твой голос — и ты сам, когда рядом. Пожалуйста, прочти мне то, что написал! Маэстро Шеффре делился по секрету, что это очень интересная история…

— Хорошо, мона Беатриче, как скажете, — с поклоном ответила Джен.

Сев на стул у изголовья, она стала рассказывать ей сказку с самого начала и вскоре добралась вместе с Тэей и Этне до Изумрудного острова…


«В незапамятные времена на пограничных землях меж священным Сидхе и потаенным Аннуином жило племя, чей вождь был отцом самой прекрасной из смертных женщин по имени Маллтине. Многие холостые правители-соседи сватались к его дочери, но девушка была одержима единственной страстью — она любила только охоту.

И вот однажды прибыл к ним со свитой странный вельможа из неведомых краев. Был он ликом прекрасен, статью и величественной, исполненной грации походкой подобен благородному оленю, а за ним следовала свита, да только все придворные такие, что покуда смотришь на них, так видишь людские черты, а как отвернулся, то и вовсе забыл, как выглядят, и о самой свите помнишь с трудом. Но говорил он не о свадьбе — по своим делам приехал к вождю этот гость в багровых, будто кровь, доспехах и длинном синем плаще, отороченном мехом красной лисы. Однако, увидев уезжавшую на охоту Маллтине, слегка изменился в лице и предложил ей свою компанию для лесной прогулки.

— Я охочусь в одиночку! — гордо ответила неприступная красавица.

Ясные голубые глаза его лукаво блеснули.

— Вот как? Ты охотишься? В этом случае, я полагаю, ты оценишь выгоду от совместного гона, — сказал вельможа, свистнув к себе свору долговязых белых псов с огненно-рыжими ушами.

Что это была за охота! Загнав во время скачки за зверем свою лошадь, Маллтине раскраснелась от счастья и стала так очаровательна, что, привезя девушку на своем коне обратно, сосед из неведомых краев поделился с нею своим намерением посвататься и уже готов был изречь сию просьбу перед отцом прекрасной охотницы, как вдруг она крикнула: «Нет! Нет! Я хочу оставаться свободной!»

— Я могу предложить тебе лучший из миров, — тихо и спокойно возразил на это безымянный вельможа, не подав и виду, что самолюбие его уязвлено. — И никто не ограничит там твою свободу.

Но Маллтине сжала кулаки:

— Все будущие мужья поначалу сулят невестам волю и весь мир к ногам, а потом отбирают и последние крохи свободы, что были у тех в отчем доме! Нет! Я не верю мужчинам. Если в твоем лучшем из миров нет охоты, мне там нечего делать!

— Я не «все», как ты изволила выразиться, а прежде чем что-то отвергать, не лишне бы было узнать, от чего отказываешься, — с прежней невозмутимостью ответил незнакомец и подал ей, держа за хвост, убитую лисицу. — Что ж, дело твое. Ты сама твердишь об охоте и свободе, а я привык уважать желания столь умных и прекрасных женщин. Прощай.

Больше его здесь не видели. Время шло, Маллтине по-прежнему отказывала всем, находя убедительные доводы, почему женихи не достойны породниться с их семьей. Старейшины племени стали высказывать вождю свое неодобрение, и тогда он рассерчал. Кликнув дочь, правитель поставил ей условие: первый же, кто покажется им на глаза в начале дороги во время завтрашней поездки, станет ее мужем, и больше никаких возражений он не потерпит. И первым, кого они увидели назавтра, был бедный могильщик, уединенно живущий близ болот, за погостом. Так Маллтине сделалась женою нищего старика, и отец выгнал ее из дома жить в лачугу мужа, где она лишилась не только своей любимой охоты, но и времени вообще. Теперь дни уходили в поисках пропитания.

Однажды старик притащился домой уже затемно, усталый и еле живой. На кладбище за ним погналась свора каких-то страшных длинномордых собак — «Они были бледны, как призраки, огромны, как медведи, и глаза их горели синим пламенем ночи!» — и он уронил суму с лепешкой и початками кукурузы в вырытую могилу. Видя, что муж не сможет больше ступить ни шагу, Маллтине повязала накидку с вытершимся от времени воротником из меха той самой лисы, взяла тусклый фонарь, а потом отправилась на погост, вздрагивая от каждого крика ворон и глухого перестука выпей на болоте и тихо ругая про себя старого суеверного дурака, которому всюду мерещатся чудовища.

Внезапный порыв ветра загасил огонь в фонаре, девушка оступилась и упала в провалившуюся от времени могилу. Пытаясь вылезти, она стала карабкаться по сырой и скользкой земле и вдруг ощутила, как что-то холодное и тяжелое навалилось ей на спину, склизкие тонкие кости сдавили горло, а яма наполнилась трупным смрадом. От ужаса Маллтине не могла и двинуться, лишь вращала готовыми лопнуть в кромешной тьме глазами. Скрипя гнилыми суставами, хозяин могилы прижался к ней сзади, и тут небо прояснилось, тучи разошлись, а в яму заглянула полная луна. Плоти уже почти не осталось на скелете нежити, но язык еще болтался между зубами, выталкивая при каждом слове комки земли наружу. Мертвец положил подбородок ей на плечо, возле самого уха, и свистящим шепотом сказал:

— Моя маленькая девочка, давно я ждал, когда кто-нибудь упадет сюда, и вот это оказалась ты. Не плачь, ты красива, но мне нет дела до тебя, я не отберу твою жизнь и даже покажу, как выбраться отсюда. Взамен этого ты побудешь моей лошадкой, и я стану невидим никому, если ты примотаешь к себе мои руки своим воротником, чтобы не уронить меня часом по дороге. Ты ведь не хочешь потерять такое сокровище, правда?

Она сжала веки и тихо заскулила сквозь зубы. Покойник сочувственно погладил ее по волосам:

— Поверь, я просто хочу есть и пить. Так сильно, как никогда не хотел при жизни, моя маленькая девочка. Не нужно плакать, я просто надеюсь, что ты немного позаботишься обо мне в этом лучшем из миров.