На берегу того ручья, где должна была вновь состояться наша встреча с Хафганом, я провел обряд и увидел всё глазами Пуйла, тогда как Пуйл увидел всё моими глазами. Он был растерян, разглядывая свои руки, потом увидел меня и вздрогнул, не понимая, как это произошло. «Ступай в замок, где проживешь год и один день, и в назначенную, последнюю, ночь приходи сюда на встречу с тем рыцарем», — велел я. «А где будешь ты?» — спохватился король Диведа, глядя на меня. Это было странно и мне — видеть себя будто бы в зеркале, говорящего моим голосом, тогда как сам я молчал. «Покуда уж ты будешь править моим миром и спать с самой прекрасной женщиной во всех вселенных, мне придется занять твое место и за этот год поправить дела в мире твоем», — с этими словами я свистнул его собак и уехал в Дивед, где стал править его народом и сделал так, что королевство стало процветать. Глядя же ночами в свое тайное зеркало, я видел, что моя жена, не зная, кто перед нею, огорчается тем, что заменивший меня отказывается делить с ней супружескую постель: она плакала, умоляя его объяснить, в чем ее вина и отчего он так холоден, однако Пуйл не мог нарушить наш договор и, хотя жалел ее, отмалчивался. Тогда-то я и понял, что лишь настоящий друг сможет устоять перед красотой и искусом такой женщины, а значит, выбор был верен.

И вот наступила последняя ночь. Я видел, что Пуйл собирается на бой, и с ним вместе поехали мои слуги, а с Хафганом поехали слуги Хафгана, не догадываясь, что король перед ними — это не я. И вот они сошлись в поединке у ручья, как и мы с личем год назад. И в точности так же, как и я, Пуйл ударил спатхой в центр его щита и расколол его пополам, а самого всадника почти вышиб из седла. Но Хафган запутался ногой в стремени, а конь понес его, смертельно раненого, прочь. Вслед бросилась вся нежить, которая подчинялась мертвому рыцарю, погнался за ним и сам Пуйл, чтобы завершить свое дело и выполнить условия нашего с ним священного уговора»…


…За спиной послышался грохот и конское ржание, все взрослые вдруг заметались, раздались перепуганные женские вскрики.

— Что происходит? — вскинув свой лорнет, спрашивала синьора Мариано.

Джен выскочила из толпы на поляну и тогда увидела, что…

Глава третья Погоня

Мария Магдалена Австрийская, супруга его светлости Козимо II, была женщиной не слишком просвещенной, не особенно умной и совсем не красивой, но зато ею владела единственная страсть всей жизни — охота. Словно бы между делом рожая герцогу наследников, она тут же вновь устремлялась в тосканские кущи, увлекаемая романтикой погони, музыкой охотничьих горнов и захлебывающимся звонким лаем сатанеющей от счастья своры. Будучи в неприязненных отношениях со свекровью как по родственной части, так и в политических вопросах, она тем не менее полностью разделяла мнение Кристины Лотарингской насчет взглядов сера Галилея, идущих вразрез со священными текстами Библии и терпеть не могла все эти новомодные теории о строении мира. Поэтому Мария, безусловно, вместо чествования дерзкого вольнодумца с куда большим удовольствием поехала бы в лес со своей свитой, пользуясь недолгим периодом отдыха между очередными родами и новой беременностью: не так давно она произвела на свет шестого отпрыска Медичи, Франческо, нынче оставшегося на попечении нянь и кормилиц в Палаццо Медичи. Однако герцог не стал бы и слушать ее отговорок. Двое старших детей — пятилетний Фердинандо и трехлетняя Маргарита — по настоянию Козимо отправились вместе с ними на пикник.

Набегавшись вместе с братом по дорожкам огромного сада «Бонавентуры», усталая Маргарита стала капризна, и няня испросила дозволения герцогини возвратиться с ними во дворец. Мария Магдалена тут же решила воспользоваться случаем и попрощалась с мужем, с сером Галилеем и с его гостями. Тем временем слуги закладывали карету, куда няня усадила детей и, развлекая их, села сама, дабы прекратить недовольное хныканье маленькой герцогини.

Но тут случилось то, чего не ожидал никто. Шестерка вороных фризских жеребцов уже была впряжена и фыркала в нетерпении, топая мохнатыми ногами в гравий выездной дороги у ворот. Кучер же, зацепив вожжи за козлы, и форейтор только изготавливались сесть на свои места, когда внезапно налетевшим порывом сильного ветра один из врытых в землю стягов с герцогским гербом опрокинуло в костер, на котором слуги как раз жарили новую порцию мяса. Моментально вспыхнувшее полотнище подхватило ураганным дуновением и швырнуло на уносных. Кони дико заверещали и с грохотом дернули карету вперед, кучер с форейтором только так разлетелись в разные стороны, да еще и ногу первого передавило колесом. Няня закричала, возгласы очевидцев наполнили сад, слуги, побросав свои дела, помчались догонять упряжку, но где там! Взбесившиеся кони были уже далеко, карету болтало из стороны в сторону, и она угрожала перевернуться в любой миг. Кто-то из лакеев побежал к коновязи, туда же устремились многие из гостей, а в первую очередь — герцог с герцогиней…


Все это медленно, будто под водою, увидела Джен, выскочив на поляну. Мысли, спутавшись было, вдруг раскрылись веером и потекли одна за другой. Коновязь. Она не заметила, как очутилась там. Лошади. Нужна самая легкая. Как по заказу, взгляд тут же выискал среди крупных и мощных коней сухощавого, невысокого и к тому же расседланного — это был тот самый злополучный жеребец графа Баттифолле, которого, спасаясь от беды, вернули хозяину цыгане. Все расхватывали своих скакунов, Джен же кошкой взлетела на спину бурого и, свистнув ему в ухо, впечатала пятки в его поджарые бока. Он полетел, обгоняя ветер, и даже те, кто успели выехать раньше, остались на дороге позади них, в том числе герцогская чета, и только маркиз Раймондо, муж Ассанты, у которого был жеребец подобных же статей, отстал не намного.

Дальше — не вспугнуть упряжку, иначе с торной дороги они могут понести в сторону и на такой скорости вдребезги разбить экипаж и пассажиров. Джен уже слышала сквозь грохот колес крики няньки и перепуганный детский плач…

«Пуйл нагонял запутавшегося в стременах Хафгана, оставив далеко за спиной слуг Арауна и нежить из свиты рыцаря-лича. Остался последний рывок, и король Аннуина привстал в стременах, изготавливаясь ухватить на скаку под уздцы коня раненого противника»…

Поравнявшись с каретой, Джен быстро разулась и стала медленно вставать, балансируя на спине мчавшегося во весь опор жеребца графа Баттифолле. Нет, стенки и крыша экипажа слишком тонки, они не выдержат веса ее тела, к тому же вожжи отцепились от козел и болтаются под ногами задней пары упряжки, с кареты их не достать.

Она прыжком снова упала верхом на его спину, сжала коленями конские бока и еще раз свистнула. Скакун вырвался вперед, соревнуясь уже со средней парой. Да, останавливать уносных нельзя: резко дернувшись перед задними парами, они опрокинут повозку. Значит — только средних и очень осторожно.

Зазевайся Джен хоть на секунду — и она не заметила бы дерева, перекошенный ствол которого выпирал на дорогу с ее стороны. Лишь чудом она краем глаза увидела его впереди, снова встала и распрямилась, как если ходившая ходуном спина коня была бы протянутым над городской площадью канатом, и, в последний миг совершив сальто над предательской корягой, четко приземлилась на обе ноги по другую сторону, чуть ближе к крупу лошади, но удачно. Бабушка Росария, будь она жива, могла бы гордиться своей приемной внучкой!

Но карету, что сшиблась краем крыши с деревом, начало заносить, и девочке ничего не оставалось, как второпях перебросить себя со спины бурого на спину одного из фризских скакунов в середине цуга. Тут в поле ее зрения очутился маркиз Антинори, догнавший их с другой стороны дороги; уже без шляпы, взлохмаченный, он что-то крикнул сидящим в карете, и задравшееся колесо снова упало в колею, а экипаж восстановил равновесие…

«Раненый рыцарь взмолился о том, чтобы Пуйл нанес ему последний удар. «Нет! — ответил тот. — Я не сделаю этого и освобожу твоих слуг от колдовского уговора! Они могут стать придворными королевства Арауна!» И тут вся нежить стала превращаться обратно в живых людей, а тело Хафгана вспыхнуло и рассыпалось прахом»…

Джен осторожно притормаживала лошадь, на которой сидела, Раймондо же крепкой рукою ухватился за дверцу, больше не позволяя карете раскачиваться. Кони перешли на рысь, на шаг, затем и вовсе встали. Маркиз утер рукавом пот со лба, спрыгнул с коня и раскрыл дверцу, а Дженнаро перебралась по лошажьим спинам на козлы.

— Синьора, простите мне мою неловкость, — сказала она герцогской няне, перегибаясь и заглядывая в окно.

Женщина прижала к себе детей и разрыдалась в объятиях маркиза, который что было сил пытался их успокоить.

Остановившуюся карету постепенно догнали и все остальные преследователи. Няня опомнилась и теперь горячо благодарила Джен, а та, пока не поздно, намечала пути к отступлению. Однако маркиз не дал ей улизнуть:

— Как ваше имя, юный герой?..

«Одолеть его может лишь тот, кто носит мое имя, но не является мной!..»

Джен растерялась, лихорадочно поправляя на себе одежду и попутно пытаясь узнать, не ослабла ли повязка на груди. Герцоги, убедившись в целости и сохранности сына и дочери, тут же подступили к ней вслед за Антинори. Мария Австрийская расчувствовалась настолько, что едва не задушила Джен в своих не по-женски мощных объятиях. Все взрослые окружили бедного подростка таким избытком внимания, что той больше всего на свете захотелось провалиться сквозь землю…

«Одолеть его может лишь тот, кто носит мое имя, но не является мной!..»

Где-то здесь кроется ответ, где-то в этих словах! Джен слегка повело после безумной вольтижировки, и она закрыла глаза ладонью.

— Ты цел? — озабоченно спросил герцог, склоняясь к ней. — Как твое имя?

— Ах, монсеньор, нам всем лучше сбавить пыл! — догадалась герцогиня. — Мальчик перепуган. Эй, кто-нибудь, дайте-ка воды смельчаку!