— Ничего, синьор Шеффре, вы не расстраивайтесь. Знаете, я счастлива… мы счастливы, что судьба свела нас с таким человеком, как вы…

Учитель усмехнулся, моргнул, потом взгляд его смягчился, веки чуть наморщились, а губы растянулись в вымученной улыбке, и он ответил ей слабым кивком:

— Это взаимно, синьора Каччини… Благодарю вас.

Франческа погладила Дженнаро по макушке:

— И мы надеемся провести с вами еще много-много интересных часов. Это все, что было сейчас, пройдет и забудется. Я не знаю подробностей того, что произошло, но уверена, что вы поступили справедливо. Мы хотим пригласить вас троих на загородную прогулку, ведь будет грехом не воспользоваться такой чудесной погодой и не встретить закат в здешних диких местах, согласитесь!

Дженнаро вся сжалась в безмолвной мольбе, чтобы он ответил согласием, и Шеффре, будто почувствовав, снова кивнул. Сер Джованни велел одному из слуг уведомить их кучера о скором отъезде, и вот они впятером, сев в карету супругов-музыкантов, начали утешительную прогулку к тосканским холмам.

Джен очень хотелось хоть как-то приободрить своего опечаленного преподавателя. Подобравшись к его уху, девочка шепнула:

— Хотите, я расскажу вам сказку?

— Сказку? — будто проснувшись, переспросил он и то ли грустно, то ли ласково посмотрел на нее.

— Это… не совсем сказка… я… я сам ее выдумал. И еще выдумываю… Она еще не кончилась, я даже не знаю, как она должна быть закончена… Хотите?

Кантор тихо засмеялся:

— Ладно. Хочу.

И подставил ухо, чтобы удобнее было слышать ее шепот под стук колес и топот конских копыт.


«Остановившись на привал, легионеры не стали снимать повязок с глаз пленных, напротив — они даже примотали Этне к Дайре веревками спина к спине и усадили их в стороне, прямо на землю.

— Дайре!

— М?

— Тебя сильно ранили?

— Нет, немного поцарапали. Ты понимаешь их речь? — спросил Дайре, поворачивая голову к плечу. — Я разбираю только отдельные слова…

— Они далеко, мне тоже плохо слышно. Говорят сейчас об острове Мона… и о войсках Светония в Западном Мидлендсе… Я не могу понять… Что?! — она охнула и болезненно дернулась.

— Что там?

— Они говорят, что ицены разбиты, и Боудикка отравилась…

— О, боги… — прошептал Дайре. — Значит, это все…

— Может быть, это ложь? Может, я не так расслышала?..

— Непохоже… Я видел среди них человека прокуратора — наверное, он и принес весть.

Он не стал продолжать: оба знали, что теперь их наверняка казнят, поскольку они более не представляли никакой ценности ни для легионеров Светония, ни для разбитых на голову соотечественников, чья королева предпочла смерть надругательству победителей.

— Нас ведь теперь ведут на болота? — на тайном языке спросил Дайре, после того как отдохнувшие воины закидали землей кострище и поволокли их дальше.

— Да, в самую топь.

— Ты видишь путь?

— Все хуже. Силы оставляют меня, Дайре…

Оба они знали, кто проводник у легионеров: вероятнее всего, этот ицен-перебежчик и раскрыл иноземному врагу замысел королевы восставших, выдав место, день и час наступления. Здешние края он знал лучше любого римлянина, и без него бравые вояки обходили бы эти гиблые места десятой дорогой. Перед тем как пленным затянули на глазах грязные тряпки, они успели увидеть его лишь на мгновение, затем он спрятался за кольчужными спинами легионеров.

Между тем смеркалось. Сбитые в кровь ноги спотыкавшихся о корни деревьев Дайре и Этне отчаянно болели, и девушка все чаще теряла равновесие и падала на колени. Дайре на ощупь поднимал ее под окрики стражников, которые злились из-за вынужденных остановок, и вскоре ему разрешили волочить на себе смертельно усталую подругу, обхватив за талию.

— Почему они никак не остановятся? — едва слышно шептала она. — Что у них на уме?

Этне уже не чувствовала Взгляд, сопровождавший их на всем пути. Он следовал за отрядом из-за кустов и древесных стволов, почти не отставая и никогда не обгоняя.

Но небольшой рыжий лис меж тем продолжал неспешно трусить по своим звериным тропкам и держать человеческую стаю с наветренной стороны от себя, как всегда поступал на охоте. Чем глубже становились сумерки, тем ярче взблескивали два изумрудных огонька в прорехах молодой листвы кустарников, однако воняющие железом, дымом и застарелым потом люди того не замечали. Они упорно брели к своей неведомой цели.

Когда над болотами выкатилась полная луна и тоской обдала звериное сердце, отряд остановился, и лис начал копать землю неподалеку от кривого, разбитого молнией дуба. Высоко задрав хвост, он вертелся вокруг расширявшейся ямки. Наконец зверь наткнулся на корень и услышал тихий шепот. Глаза полыхнули зеленым, пасть разъехалась мелкозубой улыбкой. Тень на перекрученном стволе дуба начала распрямляться, и вытянутая лапа вдруг обрела очертания мужской руки, сделавшей небрежный взмах в сторону остановившихся на ночлег людей…

…Уснули все, кроме сброшенных в яму пленных и предателя, которому велели накормить соотечественников перед последним завтрашним переходом. И хотя он знал, что пленники истощены до беспамятства, инстинкт подсказывал ему быть с ними осторожнее — в свое время он сполна насмотрелся на возможности хранителей священных рощ. Вздрагивая от каждого щелчка ветки, шелеста потревоженной ветром листвы, уханья затеявших перекличку филинов и трубного, потустороннего перегуда выпей над исходящими кваканьем топями, ицен поднял с пепла остывающий котел. Он шел крадучись и озираясь по сторонам, но все равно его застали врасплох. Человеческая тень отделилась от гряды черных камней, устремляя к нему бесшумные шаги. Перебежчику со страха даже почудилось, что на голове этой тени то ли голые ветви дерева, то ли оленьи рога, отчего первым делом пришла мысль о божестве, что воплотилось в бренном мире накануне весеннего праздника. Но когда неизвестный, раздвинув еловые лапы, вышел на полянку, он оказался обычным человеком, вот только держался так, чтобы луна светила ему в спину, позволяя разглядеть лишь темный силуэт. Несомненно, это был мужчина в каком-то длиннополом затейливом одеянии, стоячий ворот которого поддерживал свободно ниспадавшие волосы, плащ его был оторочен мехом, а за плечом виднелся огромный лук.

— Кинир, — тихо обратился незнакомец к ицену, и тот окаменел с котлом в руке, — они ведь бросили туда пыльцу омелы, верно?

— Д-да, господин.

— Ты знаешь, для чего?

— Чтобы потом это походило на жертвоприношение со стороны наших жрецов.

Выпь загудела опять, и где-то вдали откликом ей взвыла свора.

— Собаки? Откуда здесь собаки?

— Это мои спутники, — разглядывая ногти на левой руке, спокойно ответил мужчина, — они не должны тебя интересовать. Поставь котел на кочку и отойди вон туда.

Когда Кинир выполнил его приказ, в правой руке неизвестного возникло что-то непонятное, похожее на крупный корень. Стоило ему стиснуть кулак, корешок стал ссыпаться в котел, а над болотами поднялся такой пронзительный визг, что, зажав уши, предатель грянулся ниц и очнулся лишь тогда, когда мужчина снова подошел к нему и заговорил бесстрастным голосом:

— А теперь ты все забудешь и отнесешь пищу по назначению. Ты понял меня, Кинир?

Ицен медленно кивнул. Незнакомец плавным и быстрым движением отступил за камень, и тень его, укоротившись вдруг, мгновенно растворилась во мраке…

…Невзирая на изнеможение, уснуть продрогшие от ночной сырости пленники не могли. От земли и камней в их яме сквозило липким могильным холодом, и даже прижавшись друг к другу, они так и не согрелись.

— Помнишь тот Белтейн, когда мальчишки опрокинули праздничную ель? — шепнул Дайре, не попадая зуб на зуб.

Ему хотелось уйти от смятенных мыслей, навеваемых лихорадкой, и еще хоть на несколько часов удержать сознание неискаженным. Этне едва заметно кивнула в ответ:

— Ты учил Тэю играть на своей дудке…

— А ты так и не закончила историю Рианнон и ее похищенного сына… Расскажи мне ее сейчас.

— Ты шутишь или бредишь? — мелко дрожа, печально спросила девушка.

— Ни то, ни другое. Может быть, тогда мы сможем подремать?

Где-то взвыли не то собаки, не то волки.

Этне наугад протянула руку, нащупала ладонью его лицо и нежно погладила щеку, за время их путешествия изрядно заросшую бородой. Днем их глаза были слепы из-за повязок, сейчас им не давала увидеть друг друга кромешная тьма на дне сырой ямы. Дайре обнял ее покрепче, и она шепнула ему на ухо:

— Хорошо…

Тут сверху началась какая-то возня. На фоне сиво-черного неба возникла человеческая голова.

— Эй! Кимры[15]! — окликнула их голова и заговорила на родном наречии острова Инис Мон. — Я спущу вам котел, но ешьте поскорей, мне не велено вас кормить!

Ицен стал спускать к ним на веревке большой и увесистый предмет. В котле оказались какие-то вяленые фрукты и зерна, вкуса которых пленники почти не почувствовали из-за начинающейся простуды. Этне высыпала их себе на подол, а Дайре сказал ждущему наверху мужчине, что тот может поднимать котел обратно. Как ни странно, пища подействовала благотворно: свербящая боль в зеве смягчилась и пропала, стучащая боль в висках стихла, в теле появились силы. И тогда Этне продолжила свой рассказ о правителе Пуйле, его жене Рианнон и их неназванном сыне, которого похитило из колыбели неизвестное чудовище прямо в ночь его рождения.

— Кобыла Тейрниона Торифа Флианта обычно жеребилась в последнюю ночь серединного месяца весны, на Белтейн. Но все ее жеребята таинственным образом исчезали, и Тейрнион оказался на грани разорения…

…Так было и на сей раз: едва новорожденный жеребчик обсох и вскочил на резвые ножки, кругом поднялся запредельный шум, а в окно конюшни просунулась когтистая лапа, чтобы схватить малыша. Однако Тейрнион теперь был начеку и во всеоружии, да еще и обозлен как целый выводок римских фурий, а потому он, ни на мгновение не заколебавшись, рубанул по руке своей спатхой. Неведомый вор оглушительно заверещал, а отрубленная рука упала рядом с жеребенком и тут же скукожилась, обращаясь в древесный корень.