— Вам следует пересесть за руль, моя дорогая, — услышала Жекки и повернулась на голос. Грег смотрел на нее холодными глазами.

— Зачем? — спросила она.

— На машине вы доберетесь до Новосспаского гораздо быстрее и с меньшей опасностью для себя и ваших найденышей.

— Но я…

Первым делом она машинально хотела возразить, что не умеет водить автомобиль, но как только первые слова сорвались с языка, ее поразил… нет не испуг, не громовой удар, но ясная и неопровержимая как самая явь, истина: «Грег что-то решил и ей его не удержать».

— Вы уже кое-что знаете: вот этот рычаг запускает двигатель, — Грег невозмутимо повернул ключ, и грэф и штифт отозвался глухим рычанием. — Так его можно остановить, — он повернул рукоятку в другую сторону, и мотор сразу заглох. — На худой конец, можно воспользоваться стартером, но я не рискну предлагать даме столь утомительный способ. Да, педали… — Грег отодвинулся к самой дверце, чтобы дать Жекки возможность взглянуть на пол под водительским креслом.

— Грег, я не могу… — Жекки едва сдерживала набухшие в горле спазмы. Она самой себе казалась до того изможденной и беспомощной, что не находила никаких более вразумительных оправданий.

— Откуда такой пессимизм? Вы прекрасно справитесь, или я сейчас разговариваю не с той неукротимой женщиной, на которой почти что женился?

— Не уходите, пожалуйста… — пролепетала она и как ребенок, совсем не думая, что говорит и что делает, судорожно вцепилась в его жесткий рукав.

Уткнувшись во что-то твердое, казавшееся ей несокрушимым, единственным на свете, она была не в силах разжать пальцы, отнять лицо от пахнущего терпким одеколоном и копотью дорогого сукна. Грег насильно отнял ее подбородок, уперевшийся ему в грудь.

— Я бы желал, чтобы впредь вы говорили мне это почаще.

Жекки было все равно, насмехается он или говорит серьезно. Ей сделалось до того страшно, что ее мозг больше не откликался на холодный звук его голоса.

— Поликарп Матвеич — хороший человек, — добавил Грег после секундной заминки. — Я ему многим обязан. Да и вы тоже.

— Если он остался дома, то уже наверняка… Его не спасти, его уже нет, — в последнем отчаяньи выпалила она.

— Сделайте милость, помолчите. Не заставляйте меня думать, что я имел дело с мерзавкой.

Жекки передернуло. Нервная дрожь и оторопь стыда опять парализовали ее. А Грег, как ни в чем не бывало, приподнял ее лицо, пристально вглядываясь в застывшие, заполненные смертельным страхом влажно-воловьи глаза.

— Самое правильное в нашем положении — это не притворяться, — сказал он, нежно проводя ладонью по ее щекам и слегка откинутой назад шее. — Вы живучая штучка, а я безолаберный идиот. Пусть каждый делает то, что умеет. — Грег до боли крепко прижал ее к себе. Казалось, еще чуть-чуть, и он сломает ей ребра. Когда она, превозмогая себя, посмотрела вверх, на нее обрушилась бездна — приближенные, текущие мраком, ночные глаза Грега. — Уйти от вас, когда вы этого не хотите, — прошептал он, склонясь над ее ухом, — это как броситься с моста вниз головой. Наверное, только я один на такое способен, и вот почему я не отдам вас ему.

Он одним рывком разлепил ее рот, вонзаясь в него неистовой болью и нежностью. Жекки не могла дышать. Такого невыносимого блаженства она еще никогда не знала. Грег вдавил ее в себя всю, сминая и разя, раздирая губы жесткой щетиной усов, закусывая кожу, не давая опомниться, наполняя изнутри неукротимым жаром и непереносимостью своей страсти.

У нее все еще было темно в глазах, когда она почувствовала другой внезапный рывок. С усилием отстранившись, Грег как будто бы подавил мучительный спазм. И Жекки опять задохнулась, на этот раз от стремительно разверзшейся вокруг пустоты.

— Если доберетесь до Новосспаского раньше нас с Поликарпом Матвеичем, не сочтите за труд дождаться моего возвращения, — сказал Грег, встав перед автомобилем.

— Не беспокойтесь, — Жекки заставила себя говорить, — я доберусь непременно.

— За вас, моя дорогая, я нимало не беспокоюсь. Меня волнует мой авто. Бедняге придется нелегко в руках делитантки.

— Зато вас как беглого арестанта ждет компания куда респектабельней — новоспасский урядник Зыков.

— А как же вы?

— Даже не надейтесь.

— Без надежды я, пожалуй, скорее найду вас.

Посмеиваясь, с обычной для него наглой раскованностью он сделал шаг в сторону и вдруг оглянулся:

— Когда надумаете ехать, не забудьте сначала запустить мотор.

Слыша его удаляющийся смех, Жекки не могла проронить ни слова.

Грег ушел по заросшей тропе. Сплошная чернота деревьев тотчас закрыла его от взгляда. Жекки долго неподвижно смотрела в эту черноту, смотрела на ревущие где-то над ней багровые пламенные раскаты, и никак не могла прийти в себя. Она не могла поверить, что Грег в самом деле ушел. По ее лицу блуждал какой-то невидимый пламень. Во рту стоял горячий и горький вкус поцелуя. Вокруг нее, на ее коже, в ее одежде, еще ясно чувствовался запах терпкого одеколона, бензина, дымной копоти. А Грега уже не было, он ушел, так и не попращавшись, полный пренебрежением ко всему тому, что покидал скорее всего навсегда, безвозвратно. Жекки не могла этому верить.

Мысль о том, что Грег бросил ее в огромном пустом лесу, еще тлеющем от пожара, ради человека, которого она тоже когда-то любила, но которого наверняка уже не было на свете, нисколько не прибавляла ей чувства достоверности произошедшего. Она вдруг с такой тоской, с такой неимоверной силой захотела вернуть Грега обратно, что из глаз ее сами собой закапали слезы. «Я же люблю его, — взорвалось у нее где-то посреди сердца, — его, а вовсе не… люблю по-настоящему, давно… всегда».


LIV


И почти сразу резкая мучительная боль внизу живота заставила ее перегнуться пополам. Из груди вырвался слабый стон, глаза опутала привычная красноватая паутина, и Жекки наконец поняла, что все та же неизменная реальность вокруг нее по-прежнему существует. Острая боль отступила не сразу, но когда Жекки пересела на водительское сиденье, то увидела оставленную на нем большую металлическую флягу. «Ну почему я поняла это только сейчас, а не минуту назад, — подумала она, поспешно откручивая пробку, — почему… почему все так, а не иначе? И ничего нельзя изменить?»

Оглянувшись, она увидела на заднем сиденье Просю. Кажется, девчонка дремала. Между Просей и выпуклой спинкой сиденья сопел младенец, укутанный в пестрое одеяло. Жекки позвала ее, передавая флягу с водой. Прося пила долго и основательно. Жекки велела, чтобы она дала пить младенцу, и только затем получила флягу обратно. Воды почти не осталось. Жекки сделала глоток, потом другой, задержала дыхание и закрутила пробку. Красное марево еле-еле рассеялось, но боль внизу живота не отпускала. Тупая, ноющая боль, будто исподволь напоминавшая о чем-то далеком и неотступном.

Жекки не запомнила, с какого раза ей удалось завести машину и как медленно, криво вихляя по повитой пеплом дороге, она повела ее, скорее инстинктивно, чем осознанно отыскивая нужные рычаги и педали. Грэф и штифт ворчал, извергал то резкий недовольный, то вполне благодушный ровный ропот, и мало-помалу отдалял своих пассажиров от клубящегося где-то позади огневого потока. Жекки изо всех сил сжимала руль, боясь выпустить его хоть на секунду. У нее получилось. Грег, как всегда оказался прав — она смогла подчинить себе его механического напарника, и теперь была всего в каких-нибудь пяти-семи верстах от Новоспасского.

Внутренне она уже считала, что дело сделано, что она с найденышами в полной безопасности, и если бы не тупая боль в животе, неразрывная с мыслями о Греге, то Жекки, наверняка испытала бы что-то похожее на радость. Но радости не было. По-новому саднящее в ней чувство — чувство сопричастности Грегу, единения с ним и неожиданная изводящая тоска от разлуки, наполнила ее горестным беспокойством. Чем больше она пыталась разобраться в этом новом ощущении, тем неотвязнее оно становилось, тем непрерывнее делались спазмы внизу живота. Однажды спазм сделался до того болезнен, что Жекки не сдержала стон и схватилась левой рукой за живот. Показалось, это прикосновение руки немного ослабило резь, и Жекки рассудила за лучшее дальше удерживать руль автомобиля одной рукой. Дорога, как и вся окрестность, была хорошо ей знакома. До того хорошо, что она почти не обращала на нее внимание.

И так продолжалось до тех пор, пока монотонный рокот мотора вдруг не прервался. Жекки вздрогнула, отголосок недавнего страха на долю секунды снова сжал ей сердце, а онемевший грэф и штифт медленно проехал всего несколько сажений и замер посреди глухого пролеска. Отсюда до большой сельской дороги оставалось всего ничего. Тем более эта неожиданность с машиной была достадна. Невольно Жекки наконец отрвалась от изводящего ее внутреннего томленья. Снова приходилось тревожиться совсем о другом. Окнчательное спасение вновь откладывалось.

Выйдя из машины, она с удивлением подошла к капоту. Что такое могло случиться с этим механическим зверем? Почему он раздумал везти их дальше? Жекки растерянно обошла грэф и штифт, пытаясь отыскать какие-нибудь внешние признаки повреждений. Но ничего не обнаружив, снова села в водительское кресло и сделала несколько попыток завести двигатель. Безрезультатно. Мотор не откликался ни на какие ухищрения. Грэф и штифт окончательно уподобился неподвижному изваянию.

— Она сломалась, да? — услышала Жекки хнычущий вопрос и оглянулась.

Прося, приподнявшись на заднем сиденье, испуганно смотрела на нее. Ее белесые реснички учащенно дрожали. Пестрый кулек с младенцем посапывал у самой спинки дивана.

— Да, — нехотя призналась Жекки, — дальше придется идти пешком. Так что выбирайся и поживее.

Прося захныкала громче, младенец проснулся и тоже начал пищать. Стараясь не раздражаться, Жекки принялась снова вязать узел для будущей перевязи. «Ничего. Здесь уже совсем близко», — подумала она, мимоходом заметив, что боль, которую производил у нее под сердцем зародыш, сделась намного слабее.