Я поступила! Это было нелегко, волнительно и очень растянуто во времени, но мне удалось. Я начала учиться, обосновалась в Мирнах и считала себя счастливой. Нет-нет, я была очень счастлива!

Счастье! Такое простое слово. Великие умы говорят: нельзя обрести его, просто меняя окружение, нужно меняться изнутри. Видимо, я изменилась, потому что наконец-то обрела то, к чему так долго шла.

Моя внешность тоже преобразилась: я наконец-то стала позволять себе платья ярких расцветок, купила помаду и обстригла волосы – они у меня теперь едва касались плеч и немного вились. Меня подтолкнули к изменениям другие художницы. Они, как и я, перешагнули барьер общественного мнения, отказавшись от возможности иметь семью, ведь, согласно законам Конгрес-Магер, замужним девушкам учиться нельзя.

В теории, этот запрет распространяется лишь на время учёбы, но на практике – навсегда. Мало найдётся мужчин, желающих взять в жёны 24-летнюю девушку (именно во столько лет мы заканчивали Академию), да ещё и художницу.

Некоторые из нас были некрасивы, некоторые – бедны, многие просто устали от патриархального мира. Но поразительно, как много способна сделать с человеком возможность заниматься любимым делом. Мы расцветали!

Увы, Мирная Академия, хоть и славилась на всю страну, внешне выглядела как картонная коробка с прорезями-окнами. Там было сыро, холодно, и зимой все студентки вовлекались в жизненно важный процесс утепления окон. Словом, на первый взгляд – дыра дырой. Возможно, так и было задумано, ведь государство не поощряло решение молодых девушек идти в художницы. Ещё бы, столько будущих матерей пропадает. Никто не слышал самих художниц – не девушки виноваты, а мужчины, которые верили, что после обучения мы становимся развращёнными бесами.

Помню, однажды в коридоре Академии я увидела белокурую голубоглазую красавицу, которая, казалось, сошла прямо с новогодних открыток. В глубине души я поверить не могла, что кто-то с настолько совершенными чертами лица мог выбрать стезю художницы вместо того, чтобы выйти замуж. Я уже встречала подобную внешность, и мой опыт подсказывал: за ней чаще всего скрываются недалёкие люди.

– Это Амели, – подсказала одна из подруг, уловив мой взгляд. – Очень странная девица и совершенно не компанейская.

– Почему странная?

– Почти ни с кем не разговаривает, постоянно рисует, иногда что-то бормочет себе под нос. Говорят, у неё любовник состоятельный есть где-то в городе, но оно и понятно – с такой-то внешностью.

Как много разных историй тянулось за ученицами Мирной Академии. Они ходили по коридорам, смеялись, шутили и, узнавая каждую из них всё ближе и ближе, я начала понимать, что моя история – не самая худшая. Многие из девушек страдали от семейного насилия, их хотели выдать замуж за семидесятилетних стариков, над ними издевались, кто-то был сиротой. Некоторые пришли в искусство, убегая от прошлого, и я не смела их за это осуждать.

Мирная Академия научила меня многому, но в первую очередь – не осуждать. Это правило, которое я твёрдо усвоила на всю оставшуюся жизнь.

Небеса, какое же это было невероятное время! Мы ходили по городу группами, таская в руках огромные папки с рисунками, и громко смеялись. У нас постоянно находились причины для заразительного смеха.

Зимой мы брали с собой краски, пледы, покупали в лотках горячий глинтвейн и, усаживаясь на лавках, пили и рисовали.

Летом мы загорали у фонтанов, подставляя шеи под палящее летнее солнце. Мы учили друг друга целоваться, нагло свистели вслед привлекательным мужчинам, выбирали яркие ткани и шили себе одежду. Готовили самые необычные и вкусные блюда. На зиму заклеивали окна в своих комнатах, спасаясь от холода, а весной с криками и руганью снимали с них все дополнительные ухищрения и распахивали настежь. И смеялись, смеялись, смеялись…

Мне понадобился год, чтобы приглушить в себе воспоминания о прикосновениях Таира Ревокарта и ощутить, что вот оно – счастье, плещется на дне моей рюмки с коньяком!

Нет, я не пила! Никто из нас не пил слишком много, ведь у нас была жёсткая программа обучения, но уж веселиться мы умели!

Зимой я носила яркое жёлтое пальто и красила губы в красный цвет. В Мирнах знали: если идёт нестандартно одетая девушка, вероятней всего, она – художница.

Нам было нечего терять, да мы и не боялись потерь. Как же наивно и как правдиво это звучит!

В мой двадцать первый день рождения мы с подругами выбрались в город в поисках приключений. Многие из нас уже познали премудрости плотских утех, и городские мужчины это знали, регулярно «подкатывая» к свободолюбивым девушкам. Я же всегда отказывалась от подобных предложений – во рту до сих пор стоял вкус его поцелуев, а тело помнило его прикосновения! Я не хотела!

И вот тогда, когда, казалось бы, к мужчинам я не чувствовала ничего, кроме опасения, я встретила свою первую настоящую любовь.

Мы с Парижем познакомились в пивнушке, отмечая удачно сданную сессию. Он, как и я, гулял в компании друзей. Я была слегка захмелевшая, и мне нестерпимо хотелось снять своё яркое жёлтое пальто. Но под ним у меня было лишь учебное платье, испачканное краской, и мне было стыдно за неопрятный ученический вид, неуместный в подвальной пивнушке. Стыдно и жарко.

Мы встретились глазами – он поднял свою рюмку, на что я ответила тем же. Вот так всё начиналось: весело, наивно, смешно.

Счастлива! Счастлива!

Он стал моим первым настоящим мужчиной. Мы оба учились, оба были молоды и привлекательны. Он – на три года старше, так что и по уровню развития мы оказались приблизительно равными, и в спорах побеждал то один, то другой.

Я не стремилась к замужеству, и мне казалось, он на меня тоже серьёзных планов не имеет – я ведь художница, на таких не женятся. Но нет же, Париж предложил после окончания моей учёбы выйти за него замуж. Не спрашивая, кто был моим первым мужчиной и не выпытывая о семье. Он просто хотел разделить со мной свой жизненный путь.

Помню, в ответ я спросила: «Ты уверен?», потом: «Ты пьян?»… ну а потом я произнесла: «Да».

Я уже говорила, что была самой счастливой женщиной на планете?

Но, наверно, не бывает счастья для дочери вора и убийцы. Оно хранится в маленьких аккуратных посудинах для девушек со смешными именами и крохотными пухленькими пальчиками. Посудинки раскупориваются, счастье высыпается на голову «душечек», не способных оценить полученное, а остатки – таким, как я.

Видимо, лимит моего счастья исчерпался, когда спустя два года моего обучения в Мирны приехал Таир Ревокарт.

Таир… Отвыкать от его жестокости – как отдирать от сердца терновые ветки. Кровь пачкала тело, острые шипы впивались в мякоть моего сердца, от боли я просыпалась по ночам, в слезах, и помочь мне могло лишь одно лекарство – время. Оно меня и лечило, медленно, но старательно.

Я запретила отцу рассказывать мне о Таире Ревокарте, да и сама старалась лишний раз не натыкаться на информацию о говерне, но она (информация) лезла со всех углов, и невозможно было спрятаться от этого человека.

Я умела складывать дважды два, и вскоре осознала, что приезд в своё время Ревокарта в Древесны можно сравнить с убийством мыши при помощи артиллерийской пушки – слишком большая мощь для маленького городка. Он был советником президента и, как шептались злые языки, вторым человеком в стране. Правда, те самые языки регулярно утверждали, что мой отец – самая влиятельная личность после президента, и меня эта фраза хоть как-то, да успокаивала.

Иногда, устроившись вечером на своей узкой двухъярусной кроватке в комнате общежития, я вспоминала Таира, и мне казалось, что наша совместная ночь – это какой-то сон, не самый приятный, но и не кошмар, в чём я была убеждена раньше.

К тому же у меня давно начались отношения с Парижем, что тоже сильно повлияло на моё мировоззрение. Невольно я спрашивала себя: каким было бы моё поведение, окажись я в спальне Ревокарта сейчас?

И опять возникал вопрос: чем его могла заинтересовать неприметная девственница, которая и в постели-то ничего не умела? Мозг требовал мыслить конструктивно: ну не было у него причин выделять меня из толпы других! Я не была самой красивой, богатой и ни в коем случае не обладала ораторским искусством, чтобы заморочить голову мужчины восхитительными речами.

Я понимала: мне нужно поговорить с отцом и узнать всю правду, но в то время я всё ещё испытывала некую антипатию к Ричарду и постоянно откладывала этот разговор. Даже приезжая к нему домой, я сознательно избегала щекотливых тем. Возможно, мне просто хотелось обмануть саму себя и сделать вид, что Таир Ревокарт – лишь плод моей фантазии?

Не получилось обмануть! Информацию о том, что советник президента приехал в Мирны, мне передал шпион моего отца. Он рискнул, придя прямо в Мирную Академию и сорвав меня с занятий. С запачканными красной краской руками, я вышла в коридор, где меня ожидал Тритон.

Его звали Исаак, мы с ним виделись каждый раз, когда Ричард передавал мне письма или деньги. Между мной и Тритоном даже возникло какое-то подобие дружбы, и он рассказал мне, что его отец когда-то был очень богат, но потерял своё состояние из-за переворота в Конгрес-Магерах. Исаак винил во всём нашего президента Эммериха… ну, и Таира Ревокарта. Последняя ненависть нас с ним сближала…

– Ну, что случилось? – злилась я, встречая Исаака в коридоре Академии. – Так срочно, что нельзя было до вечера подождать?! Меня преподавательница задавит за такое поведе…

– В Мирны планирует приехать Таир Ревокарт, – перебил Исаак. – Мы не знаем точной даты, но на период, пока он будет здесь, тебе лучше уехать из города.

Вспышки воспоминаний. Его резкие движения, моё срывающееся дыхание. Нож, срезающий пуговицы с моего жакета, и холодные глаза, наблюдавшие за мной без капли раскаяния. Небеса, зачем?!