Марина Багирова - Горечь жестоких людей

Редактор: Татьяна Оконевская

Частица первая: Клара Мафодия

217 год

В день, когда отчим отдал меня ему, на улице стояла прекрасная погода. Пели птицы, лаяли собаки, поскрипывали открываемые-закрываемые ворота.

Я помню запахи того чудесного дня. Помню, как наблюдала за собой будто со стороны, анализируя собственные чувства. Во мне не было страха, лишь равнодушие и желание, чтобы эта мерзкая история поскорее закончилась. Хотя… возможно, таким образом моё сознание пыталось меня защитить, ведь как можно быть равнодушной к жестокости, которой меня подвергли?

…Мы жили в частном секторе (не самом богатом, но и не бедном), и я привыкла к какофонии звуков. Выйдя за ворота, вдохнула сладко пахнущий воздух и поправила причёску.

Почему-то для меня было важно вести себя так, словно не происходит ничего чрезвычайного. Будто мой отчим не идёт впереди, изредка оглядываясь и проверяя, топаю ли я следом.

А я топала, не пытаясь сбежать, хотя прекрасно знала, куда и зачем он меня ведёт. Мы сядем в карету, которая отвезёт меня прямо в его руки и… несложно понять, что будет дальше.

Помню, на полпути к карете я заметила кота, сидящего на соседском заборе. Увидев нас, животное мяукнуло, видимо, надеясь то ли на внимание, то ли на угощение. Я любила котов, но в тот момент мне внезапно захотелось подойти к животному и столкнуть его с забора. Желание было настолько сильным, что я сама не заметила, как скосила с главной дороги налево, ближе к забору. Видимо, я была не так спокойна, как мне самой казалось.

В карете отчим старался на меня не смотреть. Ну а я, наоборот, то и дело заглядывала Мафодию в глаза. Не потому, что надеялась вымолить пощаду (знала, этому не бывать). Я получала какое-то садистское удовольствие от его жалкого вида, насупленных бровей и громкого сопения.

Моего отчима всегда можно было читать как открытую книгу. Я понимала: принятое им решение далось ему нелегко, к тому же он беззаветно влюблён в мою мать и никогда не желал причинить ей боль, но когда ему поставили ультиматум – я или мой брат, – он, конечно же, выбрал Яна.

Увы, его поступок был логичен. Таир Ревокарт – слишком сильный соперник, чтобы Мафодий мог ему противостоять. Да и что важнее – репутация падчерицы или свобода родного сына?

…Всё началось, когда мой шестнадцатилетний братец Ян поступил в Древесную Военную Академию. Он всю жизнь мечтал служить в государственной армии Конгрес-Магер, и последние десять лет в семье не прекращались разговоры на тему «когда Ян станет военным». Если, конечно, сможет поступить, ведь это было престижно, но очень сложно.

У нашего небольшого провинциального города безобидное название – Древесны, но именно в нём по счастливой случайности находилась одна из известнейших военный академий – Академия города Древесны, куда приезжали на вступительные экзамены молодые мужчины со всех уголков нашей огромной страны. И именно в этом труднодоступном месте желал учиться мой брат. Недурно, не правда ли?

Живя в Древеснах, тяжело не поддаться очарованию военной стези. Военные были повсюду: в кафе, в ресторанах, на балах (правда, только те, что рангом повыше). Из их уст звучала незыблемая истина: нет в мире ничего лучше, чем воевать. Как можно не верить мужчинам в форме, к словам которых прислушиваются все вокруг?

После окончания Белой Войны в 199 году (как будто войны бывают белыми!) наша страна – Конгрес-Магеры – начала активно наращивать военную мощь. Мы были первыми в разработках новых видов оружия, наши солдаты считались самыми бесстрашными, готовыми в кратчайшие сроки выполнить любой приказ, а наши военные базы, их структура и мощь, вызывали зависть у всего мира.

В детстве я, прячась от приставучего младшего брата, часто ошивалась у стен Древесной Академии и через ворота, похожие на длинные копья, воткнутые в землю на одинаковом расстоянии друг от друга, наблюдала за выстроившимися в ряд мужчинами в коричневых формах. Тогда я думала: вырасту и сама пойду воевать. Но потом я таки выросла, и наступил момент, когда ко мне пришло любопытное озарение: глобальное слово «война» на практике означает только одно – убийство людей. Даже помпезные униформы, красноречивые выступления политиков и благотворительные балы не могли скрыть эту мерзкую, не для всех очевидную правду.

Моё очарование Древесной Академией схлынуло, а вот мой брат, наоборот, холил и лелеял мечту о нашивках «СДВА» – студент Древесной Военной Академии.

Мафодий поддерживал в нём эту мечту, ведь учились в Древесной Академии в основном дети из высших сословий, а мой отчим был зациклен на идее «выбиться в люди». Мама когда-то тоже принадлежала к дворянскому сословию, но потом вышла замуж за Мафодия и потеряла статус, дарованный ей с рождения, но это совершенно другая история…

Моя семья состояла из четырёх человек: меня, младшего брата Яна, мамы и отчима. Я любила свою мать, терпела отчима, а на существование брата мне было плевать.

В день, когда началась эта история, все мы дружно устремились на праздник, организованный учебным заведением в честь первокурсников, так как сын Мафодия таки смог поступить. Сам Ян вот уже три дня как покинул дом – кадеты во время обучения жили непосредственно в Академии, куда посторонних пускали только два раза в году.

Впервые ступив на порог Древесной Академии, я испытала невероятный восторг. Сразу вспомнилось детское восхищение этим местом. Меня всегда завораживала мощь этого громадного здания с всевозможными шпилями, арками, переходами. В такие моменты я гордилась тем, что живу именно в Древеснах, а не в Солониках или даже великолепных Эпирах – столице Конгрес-Магер.

Школьникам всей страны на уроках истории рассказывали, что Древесная Академия – лучшая, и самые известные политики, дипломаты и полководцы выпускались именно оттуда. Многие мечтали там учиться, но удавалось это единицам.

…Родителей и родственников пускали в Академию очень редко, так что мы пользовались моментом и изучали высокие колоны, мебель из красного дерева и картины известных художников, ожидая, пока нас позовут в актовый зал. Хоть площадь галереи и была огромной, людей здесь собралось слишком много – время от времени были слышны восклицания «осторожнее, вы наступили мне на ногу», кое-где проскакивала ругань. Меня это не волновало, я знала, куда смотреть.

А смотрела я на картины. Пожалуй, во многом я рвалась попасть в стены Академии именно из-за них. Все знали, что после окончания Белой Войны сюда перевезли много ценных произведений из побеждённой Пангеи. Временами, размышляя об этом, я пылала праведным гневом – почему картины находятся здесь, на потеху кадетам, которые даже не могут оценить эти произведения, вместо того чтобы висеть в музее, куда бы могли приходить такие, как я, и смотреть, смотреть, смотреть?..

И когда, увлёкшись полотнами, по цепочке интересующих меня сюжетов, я отошла от остальных людей, в какой-то момент краем глаза уловила движение. На верхних ступенях угловой лестницы стоял мужчина и рассматривал пришедших – родственников кадетов. Делал он это с некоторым пренебрежением, так же, как я сама наблюдала за уроками рисования Яна. Брат в этом деле всегда был бездарен, но в детстве почему-то загорелся идеей научиться рисовать. Желание пропало, когда я в достаточно жёсткой форме объяснила ему, что к чему. Помню, меня мама после того случая обвинила в чёрствости.

…Я продолжила наблюдение за незнакомцем.

Мужчина был высок, широк в плечах и одет в тёмно-коричневую форму. В нашей стране на военную отрасль выделяли достаточно средств, люди этой профессии вызывали всеобщий восторг и уважение в обществе. Этот, судя по форме, к тому же был не из простых.

В какой-то момент к нему подошёл другой мужчина, что-то тихо прошептал, на что незнакомец, не отрывая взгляда от толпы, дал неспешный ответ. Вопрошающий удалился, ну а предмет моего интереса опять остался один.

Иногда он прикасался рукой к квадратной челюсти, и почему-то этот его жест натолкнул меня на мысль, что мужчина кого-то высматривает.

Внезапно он ухмыльнулся. Я обернулась, пытаясь проследить за взглядом незнакомца, и… увидела отчима, пытавшегося повесить на место упавший гобелен. Ему это никак не удавалось, но он не оставлял попыток, взглядом бросая в толпу мольбы о помощи. Помогать, естественно, никто не спешил.

Мне стало стыдно, щёки запылали. Я догадывалась, почему гобелен упал: Мафодий наверняка желал рассмотреть поближе, из чего сделана толстая рама. «Неужели это, как поговаривали, настоящее золото?» Но, видимо, не рассчитал сил. Так часто бывает, постоянно у него всё из рук валится.

– О, небеса!

Мой вскрик отвлёк наблюдавшего от отчима. Он мазнул по мне взглядом, не особо заинтересовавшись, и снова вернулся к изучению толпы. Однако спустя несколько мгновений его взгляд снова остановился на мне, как будто за это время в его голове произошли некоторые вычисления, и он счёл меня достойной внимания. Наши взгляды скрестились.

Этот мужчина и не думал скрывать своего интереса, ну а я… Я запрокинула голову, чтобы получше его рассмотреть, оценить широкие плечи и лукавую улыбку. Во мне проснулся настолько неожиданный интерес к этому незнакомцу, что захотелось подойти поближе и потрогать его. Казалось, в воздухе витает его запах.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Но потом громкое ругательство, прозвучавшее из уст Мафодия, разрушило очарование момента, и я вернулась в реальный мир. И усмехнулась улыбкой, в которую изо всех сил пыталась вложить: «Знаю, мне не повезло с отчимом, но я уже привыкла», хоть мужчина, конечно же, не мог знать, что мы с Мафодием родственники.