Виктория Холт - Гордость Павлина

— Ей нужно было хоть немного доброты, а вы сделали ее жизнь невыносимой… Вы и ваши глупые условности. Вы не любили ее и не помогли ей. Неужели вы не понимаете, что она потеряла того, кого любила?

— Кого она любила! — закричала бабушка. — Вора… развратника… глупая девчонка!

— О, я знаю, как вы унижали ее. Вы, которая всегда права, или думает, что права. Значит, надо быть жестокой, не правда ли? Почему вы не утешили ее? Почему не облегчили ее жизнь? Вы могли помочь ей, но не сделали этого. Вы дали ей умереть, вы… моя бабушка, притворяющаяся моей матерью! Я могла бы и раньше понять это, потому что вы никогда не были мне матерью. А вы, — я повернулась к дедушке, — у вас не было силы воли, — я говорила, как Бен Хенникер, и даже в этот драматический момент увидела, как дедушка закрыл глаза. — Ни вы, ни Мириам, ни Ксавье — никто не помог ей. Вы презренные люди! Мириам не может соединиться со своим священником оттого, что он беден. Ксавье не может жениться на леди Кларе, потому что она богата. Мне просто смешно. Что вы за люди… вы все? Солома! — Я обратилась к бабушке: — За исключением вас. Вы сделаны из сплава неприязни и безразличия к другим. А если прибавить беспричинную гордость, то больше в вашей душе ничего нет.

И, закончив свою тираду, я выбежала из комнаты. Меня трясло от волнения. Я высказала все, что думала о них, и впервые никто не возразил мне.

Вскоре ко мне вошла Мириам. Она выглядела озадаченной и сказала только:

— Теперь не надо прятать семейную Библию.

Это рассмешило меня, и мне стало легче. А она продолжала говорить как бы сама с собой:

— Мне кажется, лучше быть бедной, чем смотреть, как жизнь проходит мимо.

Позже я увидела эту семейную Библию, обычно запертую в шкафу в гостиной. На ней каллиграфическим почерком было написано мамино имя и мое. Я перевернула страницы и прочитала перечень имен давно ушедших из жизни Клэверингов и подумала о превратностях и тайнах, выпавших на их долю.

Запах перемен висел в воздухе. Даже бабушка немного изменилась. Я часто ловила ее взгляд, который она бросала на меня украдкой. Мириам казалась более решительной, но Ксавье еще сильнее замкнулся в себе. Мне кажется, то, что я высказала бабушке, повлияло на них. Было ясно, что я одержала победу, и теперь они не испытывали по отношению к ней прежнего благоговейного страха, Мириам похорошела. Она теперь посещала церковь по любому поводу и чаще видела своего викария.

Однако самые тревожные перемены произошли в Оукланд Холле. Бен весело и уверенно ковылял на костылях.

— Эта старая деревяшка скоро будет исправно служить мне, — повторял он.

— И тогда вы уедете, — говорила я боязливо.

— Время не ждет, — отвечал он.

— Вы поедете на свои опаловые поля?

— Может быть, в конце лета. Это лучшее время для путешествия. Море будет спокойнее, и я приеду из лета в лето.

Огоньки сверкали в его глазах, он строил планы, и мне казалось, что я имею к ним какое-то отношение.

То лето принесло много необычного. Люди говорили, что погода была жарче, чем многие годы до этого. День за днем на небе не появлялось ни облачка, и за обедом разговор постоянно шел о погоде и засухе, хотя я знала, что никто этим серьезно не обеспокоен. Даже дедушка стал другим и меньше раболепствовал перед бабушкой. Бен был доволен и в тоже время расстроен моими словами о том, что будет означать для меня его отъезд, и все чаще приглашал меня в Оукланд Холл. И без этих приглашений я бывала там каждый день. Слуги привыкли к моим посещениям и были рады мне.

Одним из моих любимых мест была галерея. Она была около ста футов в длину и двадцати в ширину. Она часто использовалась как бальный зал, и именно там впервые встретились мама и Десмонд Дерхэм. Какими великолепием должны были сиять балы, на которых в течение многих веков веселились Клэверинги, а портреты предков смотрели на них со стен. Место, где раньше стояли клавикорды, опустело, а персидские ковры на полу Бен купил вместе с домом. Я представляла маму в платье цвета красной вишни и Десмонда, впервые увидевшего ее.

Я помнила ее рассказ о том, как будучи ребенком она пробиралась сюда и играла на клавикордах и пряталась, когда входили слуги. Вероятно, Бен относился к ней с нежностью, если переслал инструмент в Австралию.

Однажды он сказал мне:

— Тебе будет недоставать меня, Джесси, когда я уеду.

— Пожалуйста, не говорите об этом, — просила я не в силах смириться с этой мыслью.

— Но я хочу поговорить с тобой об этом. Я должен сказать тебе нечто важное. Ты ведь не думаешь, что я уеду и оставлю тебя здесь, правда? Если я уеду, то хочу, чтобы и ты поехала со мной.

— Бен!

— Итак, вот что я решил: мы поедем вместе. Что ты думаешь?

Я мгновенно представила себе, как я вхожу в гостиную Дауэр Хауза и объявляю о своем отъезде.

— Они никогда не отпустят меня, — сказала я.

— Отпустят, если за это возьмусь я.

— Думаю, вы их не знаете.

— Не знаю!? Они ненавидят меня. Я отобрал у них поместье. Сотни лет Оукланд принадлежал Клэверингам, и вдруг появляется Бен Хенникер и выставляет их. Конечно, они ненавидят меня. Но это еще не все. Я встретил твоего дедушку до своего приезда в эти места. Я должен тебе все рассказать, между нами не должно быть тайн. У твоей семьи есть особая причина для ненависти ко мне.

— Пожалуйста, расскажите мне.

— Я кое-что уже рассказал, но это Половина правды. Думаю, ты нарисовала картину, которая выглядит совершенно естественно. Но когда узнаешь всю правду, события принимают другую окраску. Я говорил, что, приехав сюда и увидев этот дом, я решил, что получу его. Приобретя состояние, я мог купить его. Все это так. Но мы на разных полюсах. Я со своими деньгами и дедушка Клэверинг, которому трудно свести концы с концами, но он, хотя и с трудом, держится, как и его предки. Я злой старик, Джесси. Ты должна это знать. Я богат. У меня есть деньги, чтобы играть. Мир — моя сцена, и я люблю передвигать игроков, чтобы они танцевали под мою дудочку. Я тоже немного азартен, как уже говорил. Конечно не в такой степени, как Клэверинг. Интересно, а ты, Джесси? Я думаю, что ты тоже азартный человек. Ведь ты же из Клэверингов.

Твой дедушка был членом одного из лондонских клубов. Я хорошо это знал, потому что часто проходил мимо с подносом пряников. Красивое, внушительное здание. Львы охраняли вход от таких бедняков, как я. И я пообещал себе, что когда-нибудь я тоже поднимусь по этой лестнице. Так и вышло. Я вступил в клуб и там встретил твоего дедушку. Мы оба любили покер. Это такая игра, в которой за один день можно проиграть состояние. И я видел, что именно этим он и занимается. Я принял решение, что буду играть до тех пор, пока он не поставит на карту Оукланд. Это получилось проще, чем я ожидал.

— Вы… специально это сделали!

— Не смотри на меня так, Джесси. Все было честно. У него было столько же шансов на выигрыш, как и у меня. Я поставил все, что имел. Он был более беспощаден. Мы оба играли. Я поставил на карту свое состояние, он свой дом, и он проиграл. Он вынужден был продать его, а я получил Оукланд Холл. Они не простили мне этого, особенно твоя бабушка. После этого бесполезно было налаживать соседские отношения. Ну вот, теперь я все рассказал.

— Бен, — сказала я серьезно, — вы играли честно? Вот что я хочу знать. Я не смогу перенести, если…

Он посмотрел мне в глаза.

— Клянусь, — сказал он. Затем приложил палец к губам и прошептал:

Клянусь, это была честная игра, и я выиграл.

— А моя бабушка знала об этом?

— Да, знала и возненавидела меня с тех пор. Мне это безразлично, но я не хотел бы, чтобы это настроило тебя против меня.

— Нет, Бен, ведь это была честная игра, и он проиграл.

— Хорошо. Теперь мы понимаем друг друга. Думаю, я смогу сделать так, чтобы ты поехала со мной в Австралию.

— Я не могу в это поверить.

— Мы начинаем обдумывать эту возможность с сегодняшнего дня.

— Я знаю, они будут в ужасе.

— Это еще интереснее, — со злорадством ответил Бен.

Он посмеивался про себя, а я не могла понять, что у него на уме. Он много говорил о компании, о городе, который вырос на месте разработок и известен под именем Фэнситаун. Бен часто вспоминал Джосса, казалось, он только о нем и думает. Конечно, это было естественно, ведь Джосс его сын, но чем больше я узнавала об этом самонадеянном господине, тем меньше разделяла энтузиазм Бена по отношению к нему.

Все разговоры начинались так:

— Когда ты будешь в Австралии… — но ничего не было сказано о том, каким образом я смогу оставить свою семью. В июне мне исполнилось восемнадцать, и я не могла еще самостоятельно принимать решения.

Мне нравились рассказы о его доме. Казалось, что я уже знаю эту усадьбу с необычным названием Павлины. Я представляла себе павлинов на лужайке и человека-павлина, с важным видом прохаживающегося среди них. В доме оставалась экономка миссис Лод, к которой Бен относился с симпатией. У нее был сын Джимсон, работавший в компании, и дочь Лилиан, помогавшая матери по дому. Кроме того, было много слуг и среди них несколько человек, которых он называл абос, потому что они были из аборигенов.

Я жадно слушала эти рассказы и вновь спрашивала его:

— Бен, но как же я смогу поехать туда?

Тогда он лукаво улыбался и говорил:

— Предоставь все это мне.

Я по-прежнему встречала Ханну и других слуг, они всегда приветливо относились ко мне.

— Мистер Хенникер сообщил нам, что скоро уедет, — сказала миссис Бакет. — Мы снова останемся одни, а это плохо для такого имения. Слугам это не по душе. Мне кажется, вам тоже будет одиноко.