— Я Джессика.

— Вы не похожи на свою мать, и это самый приятный комплимент, который я могу вам сказать.

— У нее тоже есть хорошие черты, но их трудно распознать, — выступила я на защиту мамы.

Он начал смеяться, и в его смехе было что-то такое, отчего нельзя было не присоединиться к нему.

Затем он сказал:

— Мне нравится, что вы побежали за мной. Вы хорошая девушка, мисс Джессика. Вы должны прийти навестить меня в вашем старом доме. Как насчет этого? — он чуть не захлебнулся от смеха. — В конце концов, она говорила только за себя, а вы приходите познакомиться с моими друзьями. Некоторые из них неплохие люди. Это откроет вам глаза, мисс Джессика. Мне кажется, вы всю жизнь жили в клетке. Сколько вам лет?

Я сказала ему, что мне семнадцать.

— Прекрасный возраст; вы, вероятно, уже мечтаете о приключениях? Навещайте иногда меня… конечно, если вы считаете это возможным. Не кажется ли вам, что жизнь, которую вы ведете, довольно скучна?

Я ответила, что не нахожу свою жизнь скучной. Я люблю посещать знакомых, и мы много выезжали, когда жили в Оукланде. Мы должны были заботиться о наших арендаторах. Наш день делился на части: уроки утром, различные дела в деревне, шитье, беседы, покупка платьев, танцы. Увы! Больше мы не появляемся в обществе. Но я никогда не скучала и только после того, как мистер Хенникер дал мне возможность бывать в Оукланд Холле, я открыла, как была счастлива прежде. Каким убежищем от рутины были эти посещения Оукланда!

Я оторвалась от письма и посмотрела на холмик, возле которого сидела: какое-то сверхъестественное чувство охватило меня — моя жизнь повторяет старый узор. То, что случилось с Джессикой, происходит и со мной. Я чувствовала, как мне важно узнать эту Джессику, представить ее жизнь, разворачивающуюся передо мной, и это было именно то, о чем она хотела рассказать мне так подробно.

Я продолжала читать:

Конечно, я обманывала свою семью, хотя Мириам я доверилась. Мне хотелось бы взять ее с собой в Оукланд, но я знала, что если все откроется, то будет ужасный скандал, и я не имела права вовлекать ее в эту опасность, ведь она была моложе, и я чувствовала ответственность за нее. Ею так легко было управлять! Со мной она готова была на любые проказы. В прежние времена у нас была гувернантка — довольно решительная дама, которая была тайной буддисткой. Некоторое время существовала опасность, что Мириам примет ее веру. Но когда она была с мамой, она становилась снобом и презрительно относилась к папе за то, что по его вине мы опустились на ступеньку ниже. Я обычно называла ее хамелеоном, потому что она принимала цвет той скалы, где отдыхала. Поэтому я не брала Мириам с собой, но рассказывала ей о своих приключениях ночью, когда мы лежали в постелях. Она жадно слушала меня и восхищалась мною, но я знала, что если мама выявит мои проступки и будет порицать меня, она тотчас же согласится с ней.

Это не означало, что она была неискренна, просто у нее не было своей точки зрения. Когда я видела, как миссис Кобб замешивает тесто, я говорила себе: это как Мириам, из нее можно вылепить, что угодно.

Ксавье был другой, но как можно было довериться ему? Перемена в нашей жизни сказалась очень тяжело на нем, он воспринимал ее, как позор для семьи. Он любил Оукланд и, естественно, был воспитан с сознанием, что поместье будет принадлежать ему. Он чувствовал себя униженным, хотя никогда не упрекал отца. Мне было жаль Ксавье, но, конечно, я его знала не так хорошо, как Мириам. Я все время отступаю от тех событий, что произошли в моей жизни. Я хочу, чтобы ты поняла меня. Пожалуйста, не порицай ни меня, ни Десмонда. Я его встретила на одном из приемов у мистера Хенникера. Я часто бывала у него, и вскоре мне стало казаться, что его дом мне роднее, чем Дауэр Хауз. Жизнь дома была ужасно унылой, мама постоянно мучила своими жалобами и упреками отца. Иногда я даже боялась, что он ударит ее. Он был таким тихим и спокойным, что я вообразила, будто он замышляет что-то против нее, ведь иногда я ловила его странный взгляд, устремленный на нее. В доме ощущалось тягостное напряжение. Как-то я сказала Мириам: «Что-то произойдет. Это носится в воздухе, как будто судьба выжидает, чтобы нанести удар».

Мириам испугалась, и мне тоже было страшно. Но я и не предполагала, с какой стороны ждать удара.

Я все чаще бывала в Оукланде и становилась все более опрометчивой. Мистер Хенникер всегда был рад мне. Однажды, когда мы сидели на галерее, я рассказала ему, как я бывало играла на клавикордах и пугала слуг. Он был изумлен и попросил меня поиграть для него. Он любил сидеть там и слушать, как я играю вальсы Шопена. Я думала, что такая жизнь будет продолжаться вечно, что мистер Хенникер никуда не уедет и его дом будут посещать интересные люди. Но затем я узнала, что это не так и мистер Хенникер всегда появляется здесь на короткое время. У него была, как он называл «собственность» в Новом Южном Уэльсе. Оукланд Холл был просто фантазией, «безрассудством, если хотите», говорил он. Бен увидел Оукланд, когда был юношей, и поклялся, что получит его, а он был человек, верный своим клятвам Я хотела бы рассказать тебе, как он заинтересовал меня. Я никогда не знала никого похожего на него.

Ей не нужно было писать мне об этом. Я знала все довольно хорошо, так как сама испытала то же самое.

До нашего отъезда из Оукланд Холла шли постоянные разговоры о моем предстоящем выезде в свет. У меня появилось несколько очень красивых платьев. Я вспоминаю, как мама, когда мы уже знали о том, что покинем Оукланд, посмотрела на них и сказала: «Теперь они тебе не понадобятся».

Одно из платьев, самое красивое, было из вишневого шелка с отделкой из кружев. Оно открывало плечи, а у меня была красивая шея и плечи. Оно специально было сшито так, чтобы показать их. Я говорила: «Бедная шея, бедные плечи, теперь вас никто не увидит».

С мистером Хенникером можно было говорить о чем угодно, и я рассказала ему об этом платье. Странно, что он, простой старатель и, думаю, довольно грубый человек, всегда понимал меня. Он сказал: «Вы наденете свое вишневое платье. В конце концов, почему мир должен быть лишен блеска вашей дивной шеи и плеч только потому, что ваш отец был игроком? Мы устроим бал, и вы появитесь на нем, как яркая вишня».

Я сказала, что не посмею сделать это. Тогда он засмеялся и ответил: «Если не рискуешь, ничего не завоюешь. Никогда не бойтесь дерзать». Затем, все еще смеясь, сказал, что он злой человек, который уводит соседскую дочь с прямой и узкой дорожки, но по ней может идти только ограниченный человек.

— Мисс Джессика, — сказал он, — широкие, открытые просторы вдохновляют гораздо больше.

Но я снова ухожу от главного. Я не собиралась это делать. Сначала я думала, что это будет короткое письмо, но как только я взяла в руки перо, я почувствовала, что мне необходимо все это написать. Я должна показать тебе всю картину. Я не хочу, чтобы я выглядела просто распутницей. Это совсем не так.

В Оукланде собрались гости. В основном это были деловые люди. Обычно они привозили ему особые камни, он покупал их, а иногда и продавал. Все всегда много говорили об опалах. Я понемногу начала узнавать, как их добывают, и находила это восхитительным.

Он сказал мне, что устраивает бал и что я должна быть среди его гостей. Это было захватывающе, но я знала, что не смогу надеть свое вишневое платье и выйти в нем из дома, поэтому Бен предложил принести красную вишню (так он называл это платье) в Оукланд, а перед балом переодеться в него. Одна из его горничных поможет мне. Так было решено.

Что это был за бал! Ведь там я встретила Десмонда впервые. Я хочу, чтобы ты представила себе его. Все ошибались в том, что в дальнейшем произошло. Больше всего я хочу, чтобы ты поняла: этого не могло быть, это было невозможно.

Галерея в Оукланде, украшенная цветами, с музыкантами, расположившимися в конце ее, была великолепна. Она превратилась в прекрасный бальный зал, освещенный канделябрами. Это был мой первый бал.

Мистер Хенникер как-то сказал:

— Я не жалею, что отобрал Оукланд у вашего отца — он играл и проиграл. Ваша мать также заслужила это. Иногда я чувствую угрызения совести, видя, как печален ваш брат, но он молод и, надеюсь, найдет возможность вернуть свое состояние. Но что касается вас, мисс Джессика, я, действительно, очень сожалею. Поэтому у нас будет настоящий бал.

Это был очаровательный вечер. У меня еще никогда в жизни не было ничего подобного и никогда не будет, потому что в тот вечер на балу я встретила Десмонда. Он был молод, не намного старше меня, но в двадцать один год он казался мне значительным. Зал был полупустой, потому что мистер Хенникер не пригласил никого из наших соседей, ведь они знали меня, и могли быть неприятности. Это был мой бал, бал платья красной вишни и дивной шеи и плеч, так сказал мне мистер Хенникер. Десмонд сразу же пригласил меня на танец. Мне хотелось бы, чтобы ты увидела галерею такой, какой она была в этот вечер. Столько красоты, столько романтики! Уверена, что в течение прошлых веков там было много балов, но такого, как этот, еще не было. Он был высокий и светловолосый, его волосы выгорели на солнце. У него были, как я называла, австралийские глаза, полузакрытые длинными ресницами. «Это из-за солнца, — сказал мне он. — Оно ярче и горячее, чем здесь, поэтому нужно полузакрыть глаза, а природа дарит длинные ресницы для защиты от лучей».

К опалам он относился так же, как Бен Хенникер: был таким же фанатиком. Он рассказывал о тех, что уже нашел, и о тех, что надеется отыскать.