Бингли ответил, что видел, и не замедлил с поздравлениями. Элизабет же не смела поднять глаза. Поэтому как при этом выглядел мистер Дарси – она не знала.

– Конечно же, приятно, мистер Бингли, когда дочь удачно выходит замуж, – продолжила миссис Беннет, – но крайне неприятно, когда ее забирают далеко от дома. Она уехала с мужем в Ньюкасл, кажется, это где-то далеко на севере; им придется там жить, а как долго – я не знаю. Там стоит его полк; надеюсь, вы слышали, что он оставил милицию и поступил в регулярную армию. Слава Богу, ему помогли в этом друзья, хотя у него их не так много, как он заслуживает.

Элизабет знала, что все это устроил мистер Дарси, и поэтому от жгучего стыда готова была убежать куда глаза глядят. Однако вместо этого попыталась заговорить, и это удалось ей удивительно хорошо: она спросила у Бингли, долго ли тот собирался пробыть в их краях. Он ответил, что несколько недель.

– А когда вы перестреляете всю дичь в Недерфилде, мистер Бингли, – сказала миссис Беннет, – то, пожалуйста, приезжайте сюда и можете охотиться, сколько вам заблагорассудится, в угодьях мистера Беннета. Думаю, что он будет бесконечно счастлив предоставить вам такую услугу и прибережет для вас всех лучших куропаток.

При проявлении такого ненужного рвения стыд, который чувствовала Элизабет, стал просто невыносимым. Она была убеждена, что если бы сейчас возникла такая же замечательная перспектива, которая улыбалась им год назад, то все равно развязка была бы поспешно-быстрой и раздражающе-неприятной. В этот момент ей показалось, что даже годы счастья не смогут компенсировать ни ей, ни Джейн этих моментов жгучего позора.

«Чего мне хочется больше всего на свете, – подумала Элизабет, – это больше никогда не бывать в одной компании ни с одним, ни с другим. Не сможет их общество дать мне удовольствие, способное сгладить весь этот стыд! Не хочу больше видеть ни того, ни другого».

Однако тот позор, который не смогли бы компенсировать даже долгие годы счастья, вскоре стал существенно легче после того, как Элизабет заметила, что красота ее сестры быстро воскресила прежнюю симпатию ее бывшего кавалера. Некоторое время после прихода он говорил с Джейн очень мало, но потом его внимание к ней росло с каждой минутой. Он признал ее такой же красивой, как и в прошлом году, такой же приятной, такой же непринужденной, хотя и менее разговорчивой. Но Джейн очень хотелось, чтобы никакого отличия не было в ней замечено вообще, и поэтому ей казалось, что говорит она не меньше, чем обычно. Но голова ее была настолько занята тем, что происходит, что она не всегда замечала, когда она говорит, а когда – молчит.

Когда мужчины встали, чтобы уйти, миссис Беннет вспомнила о своем намерении выявить вежливость и пригласила их на обед в Лонгберн через несколько дней.

– Вы задолжали мне визит, мистер Бингли, – добавила она, – потому что когда прошлой зимой уехали в Лондон, то обещали сразу по возвращении пообедать со всей нашей семьей. Как видите, я вовсе не забыла; и говорю вам – я очень разочаровалась, что вы не вернулись, чтобы выполнить ваше обещание.

При этом воспоминании на лице Бингли появилось виноватое выражение, и он пробормотал что-то о делах, которые не дали ему возможности приехать. Затем они ушли.

У миссис Беннет было сильное желание попросить их остаться и пообедать вместе с ними в тот же день; но, несмотря на то, что у них всегда хорошо готовили, она не могла определить – хватит ли двух блюд для человека, на которого у нее были далеко идущие планы, и сможет ли она удовлетворить ними изысканный вкус и надменность того, у кого доход десять тысяч фунтов в год.

Раздел LIV

Как только они ушли, Элизабет решила прогуляться, чтобы хоть немного улучшить свое настроение, а другими словами – чтобы непрерывно рассуждать на темы, способные его только ухудшить. Поведение мистера Дарси очень удивило ее и вывело из себя.

«И действительно – если он пришел только для того, чтобы с серьезным или равнодушным видом молчать, то зачем он пришел вообще?»

Ни одно из объяснений не могло ее удовлетворить.

«Как любезно обращаться с моими дядей и тетей в Лондоне – так это еще можно, но почему же он не мог быть любезным со мной? Если он меня боится, то зачем сюда приходить? Если он ко мне уже безразличен, то почему же он молчит? Что за хитрости такие?! Не хочу больше о нем и думать».

Ее решимость продержалась непродолжительное время только благодаря приближению ее сестры, которая присоединилась к ней с радостным выражением лица, демонстрировавшем, что она больше Элизабет была довольна приходом визитеров.

– Теперь, – сказала она, когда первая встреча закончилась, – мне стало совсем легко. Я уверовала в свои собственные силы, и его приход больше никогда не заставит меня стушеваться. Я рада, что он придет к нам во вторник на обед. Тогда все смогут увидеть, что и он, и я встречаемся только как обычные и равнодушные друг другу люди.

– Равнодушные, дальше некуда, – сказала Элизабет и засмеялась. – Ой, Джейн, берегись!

– Лизанька, не думай, что я слабая и мне что-то угрожает.

– Думаю, что тебе сильно угрожает его любовь к тебе, которая может вспыхнуть с новой силой.

Они не видели джентльменов до вторника, а между тем миссис Беннет давала волю всем своим счастливым мечтам, воскресшим благодаря доброжелательности и обычной вежливости мистера Бингли.

Во вторник в Лонгберне собралась большая компания; и те двое, которых дожидались с особым нетерпением, подоспели как раз вовремя, что делало честь их пунктуальности как людям глубоко порядочным. Когда гости прошли в столовую, Элизабет очень интересно было увидеть, сядет ли Бингли возле сестры – на то место, которое всегда принадлежало ему во время всех предыдущих приемов в Лонгберне. Ее расчетливая матушка, думая то же самое, все же не рискнула сама предложить место. Войдя в комнату, он, казалось, колебался, а Джейн совершенно случайно посмотрела вокруг и, заметив его, совершенно случайно улыбнулась – дело было решено: Бингли уселся возле нее.

Элизабет победно посмотрела на его приятеля. К тому, что случилось, тот отнесся с благородным равнодушием, и она могла бы подумать, что Бингли заранее получил разрешение быть счастливым, если бы не заметила, что он тоже смотрит на мистера Дарси с выражением веселого удивления.

Поведение Бингли с ее сестрой во время обеда было таким, что не оставило сомнений в его симпатии к ней; и хотя эта симпатия была сдержаннее, чем раньше, она, однако, убедила Элизабет, что если Бингли никто не будет мешать, то счастье ее сестры и счастье его собственное вскоре будет обеспечено. Не смея быть слишком уверенной в благоприятных последствиях, она все равно с удовольствием наблюдала за его поведением. Только эти наблюдения и давали ей утешение, потому что настроение у нее было плохое. Мистер Дарси сидел ближе к противоположному концу стола. Возле него сидела ее мать. Элизабет понимала, насколько неудобна такая ситуация для них обоих, насколько невыгодно будут выглядеть они друг против друга. Она сидела довольно далеко от них и поэтому совсем не слышала их разговоры, но зато видела, что друг с другом говорили они очень мало, а если и говорили, то манеры их были очень формальными и прохладными. Невежливость матери делала для Элизабет еще больнее осознание того, что они были перед ним в неоплатном долгу. Иногда ей казалось, что она отдала бы все за возможность сказать мистеру Дарси, что в их семье есть и такие, которые знают о его доброте и глубоко ему благодарны.

Она надеялась, что этот вечер предоставит им возможность побыть вместе, что за это время между ними обязательно возникнет что-то больше похоже на разговор, чем обычный церемонный обмен любезностями, который произошел после того, как мистер Дарси вошел в комнату. Беспокойный и тревожный тот период времени, который они провели в гостиной до прихода мужчин, был приторным и угнетающим настолько, что едва не заставил ее вести себя невежливо. Она так сильно хотела их прихода, только от него зависело – станет ли этот вечер для нее приятным, или нет.

«Если он ко мне не подойдет, – думала Элизабет, – вот тогда я уже точно оставлю его навсегда».

Наконец мужчины пришли; и ей даже показалось, что мистер Дарси оправдает все ее надежды, увы! – женщины, как нарочно, так плотно сгрудились у стола, где старшая мисс Беннет готовила чай, а Элизабет разливала кофе, что возле последней не осталось ни единого свободного места для еще одного стула. А когда джентльмены начали к ним приближаться, одна из девушек придвинулась к ней еще ближе и прошептала:

– Мужчины не посмеют вот так подойти и сесть между нами. Они нам не нужны, правда?

Дарси ушел в другую часть комнаты. Элизабет провела его взглядом, завидуя всем, с кем он разговаривал, ему едва хватало терпения, когда приходилось кому-то наливать кофе, а потом она разозлилась на себя же за собственную глупость:

«Мистер Дарси – это человек, предложение которого уже однажды было отвергнуто. Какой же дурой надо быть, чтобы надеяться на то, что любовь вернется к нему? И ни один мужчина не сможет проявить слабость, сделав повторное предложение той же женщине! Для их пола нет ничего более отвратительного и страшного».

Правда, когда он сам принес свою чашку для кофе, Элизабет немного повеселела и не упустила возможности спросить:

– А сестра ваша до сих пор в Пемберли?

– Да, она останется там до Рождества.

– Как – совсем одна? Без друзей?

– С ней осталась миссис Эннсли. Другие же уже три недели как уехали в Скарборо.

Она больше не знала, что сказать, но если бы он хотел продолжить разговор, то, возможно, ему удалось бы сделать это лучше, чем ей. Однако он молча постоял возле нее несколько минут, а затем, после того как к ней снова шепотом обратилась девушка, сидевшая рядом, ушел.

Когда убрали чайные приборы и сервизы и расставили карточные столы, все дамы встали, у Элизабет появилась надежда, что вскоре мистер Дарси подойдет к ней, и эта надежда вдруг умерла, когда она увидела, что он пал жертвой ненасытного желания ее матери привлечь присутствующих к игре в вист и через мгновение оказался за столом вместе с остальным обществом. Стало окончательно ясно, что ее надежды приятно провести вечер не оправдались. Они надолго оказались за разными столами, и теперь ей только и осталось надеяться, что часто глядя в ее сторону, он не сможет сосредоточиться и играть так же плохо, как и она.