Сегодня Дэйви долго возился, все никак не мог согреться. Наконец угомонился, прижавшись к ней. И когда она забылась тревожным сном, вдруг раздался протяжный волчий вой. Эйприл мгновенно открыла глаза и прислушалась.

Последовал еще один волчий взрыд — тоскливый, на высокой ноте и совсем близко.

Она подняла голову.

Маккензи сидел поодаль и, ломая ветки, подбрасывал их в костер.

— Не бойтесь, они не осмелятся подойти к огню, — сказал он, как всегда, сдержанным тоном.

— Раньше их не было слышно.

— Чувствуют приближение зимы.

— Зимы? Но ведь еще сентябрь.

А может, уже октябрь? Если бы знать, какое сегодня число, подумала она. Но откуда? Календаря и того нет. Надо было вести счет дням.

— Зима будет ранней, — буркнул Маккензи с обезоруживающей лаконичностью.

— Ранней?

— Да. — Он помолчал. — Надо укрыть вас в надежном месте, пока она не наступила. Утром тронемся в путь.

— Куда же?

— Недалеко отсюда… долина. Всего день пути. Там хижина…

Эйприл обратила внимание на паузу перед словом «долина», но решила не расспрашивать, понимая, что он все равно ничего не скажет.

— Возьмем там кое-какие припасы, теплую одежду.

— А дальше? — Эйприл задержала дыхание.

— А дальше наведаемся к одному человеку. Он живет в горах. Я поручу ему позаботиться о вас. Человек надежный. Кстати, он вашему отцу сообщит, что вы под его присмотром.

Эйприл выбралась из-под одеял, потеплее укутала Дэйви и села рядом с Маккензи.

— Я хочу остаться с вами, — выпалила она совершенно неожиданно для себя.

Маккензи долго молчал. Эйприл встревожилась. Неужели он ее не понял? Потом она услышала, как он глубоко вздохнул и наконец произнес с горечью в голосе:

— Это невозможно.

— Мы вам надоели, да? — сказала она вполголоса. Эйприл не собиралась задавать этот вопрос, он вырвался помимо ее воли.

— За мной будут охотиться, и я не хочу, чтобы вы и ваш сын тоже стали объектом охоты.

— Меня это совершенно не волнует.

— Я о себе говорю, — усмехнулся Маккензи. — Не хочу, чтобы в вашей жизни произошли неприятности именно из-за меня.

— Дэйви вас любит, — прибегла Эйприл к последнему доводу. — Он будет тяжело переживать разлуку с вами.

Снова повисла пауза. Когда Маккензи заговорил, она с трудом разобрала слова: шотландский акцент проявился как никогда прежде.

— Рядом со мной у него нет будущего.

Эйприл подняла голову и посмотрела Маккензи прямо в глаза. «Господи, он же страдает! » — подумала она, увидев в них невысказанную муку.

И тогда Эйприл протянула руку и накрыла ею мужскую ладонь. Ощутив подрагивание пальцев, она поднесла ее к своей щеке, а через мгновение уткнулась в нее лицом.

Вот и все! Она не в силах бороться с чувствами, переполнявшими ее сердце. Пусть он распорядится ими по своему усмотрению. Маккензи мгновенно оценил этот жертвенный дар, преподнесенный ему с благородной щедростью, но понимал, что ему нечего предложить взамен.

— Если бы только… — начал он говорить то, что обязан был сказать, но она лишила его возможности попрать самого себя — а стало быть, ее великую любовь к нему, — закрыв ему рот поцелуем.

Отвергнуть этот бесценный дар было выше его сил.

Раздвинув языком ее губы, он завладел ртом, влажным, горячим и чувственным, а сердце переполнилось огромной нежностью к женщине, возвысившей его. Хотелось подняться с колен, ибо мысленно он уже рухнул, хотелось завладеть ею и властвовать, лаская и наслаждаясь своей властью над ней, хотелось соединиться с ней и познать наконец великую любовь — единение плоти, души, разума. И он уже готов был испить до конца сладостную чашу страсти, но помешал врожденный инстинкт осторожного охотника. До его слуха донесся протяжный волчий вой.

И сразу память подбросила картину похорон отца, а разум напомнил все, о чем он тогда думал: он обречен на одиночество, ему никто не нужен, верить нельзя никому.

Маккензи осторожно отстранил Эйприл.

— Маккензи, — прошептала она, — я вам сделала больно? Дотронулась до раны? Болит?

Пусть думает, что все дело в этом, мелькнула мысль.

— Чуть-чуть, — прошептал он и, увидев ее несчастное лицо, хотел было утешить ее, но, собрав остатки воли в кулак, отвернулся и, подбросив хворосту в огонь, проглотил ком в горле.

— Маккензи? — позвала она.

Он обернулся. Смерил ее холодным взглядом.

— Ложитесь спать, миссис Мэннинг. Завтра у нас трудная дорога.

Глава одиннадцатая

Эйприл всю ночь не сомкнула глаз. Минуты казались часами, часы вечностью, а сон не шел. Она снова и снова в подробностях восстанавливала разговор между ними.

Что случилось? Почему Маккензи постоянно возводит стену отчуждения? А она-то уже решила, что ей удалось разрушить эту искусственную преграду. Ведь он был такой нежный и ласковый! Эйприл вспомнила его страстный поцелуй, и внутри все сжалось. За что он ее оттолкнул? — то и дело задавала себе Эйприл вопрос и не находила ответа. Душа болела, а сердце плакало.

Маккензи лежал на расстоянии вытянутой руки, а ей казалось, будто их разделяют мили. Она слышала, что и он не спит — ворочается, вздыхает.

Сожалеет о случившемся? Вряд ли. Она была готова предложить ему все, что у нее есть, а он отверг ее дар. Но ведь обнимал, целовал… Что это было? Вспышка страсти? Порыв?

Маккензи встал, подбросил хворосту в костер.

Эйприл зарылась лицом в одеяло. Он тихо подошел к ней. Она чувствовала, что он смотрит на нее. Вот он наклонился, провел ладонью по волосам, и сразу сердце екнуло и затрепетало, как раненая птица. Дотронувшись до ее щеки, он постоял, а потом ушел, бесшумно ступая.

Будто пичужка крылышком коснулась, подумала Эйприл. Стало пусто и одиноко. Мужественный, бесстрашный Маккензи, оказывается, опасается обнаружить свои чувства. Вот в чем дело. Но почему?

Наконец наступило утро. Небо хмурилось. Эйприл обратилась к Маккензи с каким-то вопросом. Он сухо ответил. Его серые глаза не отражали никаких эмоций.

Словно чужой! Уж не пригрезилось ли ей все, что было вчера?

Уничтожив следы их пребывания на стоянке, Маккензи оседлал и навьючил лошадей. Вскоре они тронулись в путь. Ехали шагом по извилистым горным тропам. Меняющиеся картины природы отвлекали Эйприл от печальных мыслей и приносили некоторое облегчение, но все равно она то и дело задумывалась, окидывая внутренним взором минувшие события. Сколько пережито! И кто знает, что ждет ее впереди. Неужели он не чувствует, как сильно она его любит? А может, отец прав? Как-то раз — они с Дэйвидом только еще собирались пожениться — он сказал, что женщины любят преувеличенно выражать свои чувства, слова у них отнюдь не обозначают того же, что у мужчин. Может быть, Маккензи посчитал ее слова легковесными? Хорошо, пусть расценивает все это как угодно, ну а ей, кажется, суждено ежеминутно и ежечасно доказывать ему свою преданность.

Неожиданно распогодилось. Эйприл подняла голову — и дух захватило. Ярко-синее небо, белоснежные шапки на вершинах гор наполнили ее душу восторгом. Высоко в небе парил в гордом одиночестве орел. Будто Маккензи, пришло ей на ум. Эйприл приободрилась. Величественная красота природы всегда сводит на нет грустные мысли, подумалось ей. Хорошее расположение духа в ней окрепло, когда она сообразила, что сейчас они в его родном краю.

Около полудня они спешились на берегу горного озера. Стреноженные лошади лениво пощипывали траву, а путники приступили к незатейливому обеду, который состоял из половины копченой рыбины и нескольких горстей только что собранных ягод. Все это запили студеной водой.

Пообедав, Дэйви умчался.

— Не убегай далеко! — крикнула Эйприл. — Здесь тоже водятся медведи. Помни об этом.

Маккензи сел вполоборота, не выпуская мальчугана из поля зрения.

Эйприл подошла, опустилась на траву возле него.

— Маккензи, а что, если мы здесь заночуем? Вам необходимо отдохнуть. Я вижу, как вы устали.

Маккензи сразу подобрался. Метнул на нее недовольный взгляд. В который раз Эйприл выругала себя. Ну да, конечно! Устать может кто угодно, только не он!

После паузы Маккензи бросил совершенно бесстрастным тоном:

— Нет! Лошади отдохнут, и сразу в путь.

— Можно я осмотрю рану? — спросила она с утвердительной интонацией и, не дожидаясь разрешения, осторожно приподняла самодельную рубаху из одеяла. Сняв повязку, которую соорудила еще вечером из своей нижней юбки, разорванной на полоски, с минуту смотрела на рубцы, из которых обильно сочилась сукровица. Может, не стоит накладывать мазь из тысячелистника? Пусть обожженные края раны подсохнут. Однако, разглядев синюшные пятна вокруг рубцов, Эйприл отказалась от первоначального намерения.

Когда она отдирала от раны присохшую повязку, Маккензи поморщился. Господи, какие мучения он испытывает, трясясь в седле!

— Если не хотите свалиться в лихорадке завтра, необходимо отлежаться сегодня, — отчеканила она, заканчивая перевязку.

К ее удивлению, Маккензи не возразил. Она, конечно, не могла видеть его взгляд, полный нежности. Спустя минуту он сказал ласковым голосом:

— У нас кончились съестные припасы.

— Ну и что? Я добуду что-нибудь. — Ее решительный тон вызвал у него улыбку.

— Хватит с вас, вы и так меня выходили, на ноги поставили.

— Маккензи, ну что за счеты! В конце концов, я во всем виновата. Отправилась с ребенком без кольта в чащу леса. Если бы мы бродили по опушке, ничего бы не случилось.

Маккензи поморщился.

— Между прочим, вы оказались здесь не по собственному желанию.

— Но зато теперь это мое единственное желание, — заметила Эйприл вполголоса.

Что за удивительная женщина! Великодушная, гордая, находчивая…

— Вы пока отдыхайте, а я приготовлю мазь из тысячелистника и постираю бинты, — сказала она, хотя ей не хотелось оставлять его и на минуту, в особенности сейчас, когда у него в глазах отражались теплота и мягкость. Опять, как и накануне вечером, возникло желание прижаться к нему, но, вспомнив, что он оттолкнул ее в момент наивысшего проявления чувств, она заставила себя встать.