— Только я сам могу повредить своей репутации, — гневно ответил он. — А это достаточно трудно сделать богатому и, знатному человеку, уж поверьте мне. Я уезжаю, потому что так лучше для всех. Простите, Александра. У вас нет никаких догадок по поводу вашего происхождения? Может, я смогу выяснить что-нибудь, когда вернусь в Лондон? У меня неплохо получается.

Девушка засмеялась.

— Благодарю вас. Мистер Гаскойн был очень дотошным и всезнающим. Дело в том, что я с одинаковым успехом могу быть дочерью и шлюхи, и графини. Простите за грубые слова, но именно так он мне и сказал. Я как Ева, сэр. Мой отец — Господь, моя мать — его супруга, и я не узнаю, кто они, до самой своей смерти.

— А вдруг он вам солгал? — в отчаянии предположил Драмм. — С какой-то целью?

Девушка наклонила голову.

— Он мог бы. Это было в его духе. Но не солгал. Он с самого начала исследовал прошлое всех нас в надежде, что заработает какую-либо награду. Должно быть, на него подействовали прочитанные романы — когда какой-нибудь джентльмен обретает своего потерянного сына, или отыскивается дочь знатной леди, или похищенные младенцы возвращаются в свои благородные семьи и тому подобное. Его поиски закончились ничем. Кит очень мало помнит о своем происхождении, и это воспоминания о бедности. Вин и Роб помнят еще меньше, как и я. Но в приюте знают: мы просто никто и не сможем выяснить, была ли наша жизнь важна хоть для кого-то. Я писала туда после смерти мистера Гаскойна, когда уже незачем было что-то скрывать, если вообще что-то скрывалось. Боюсь, я читала слишком много романов. Ответ был тем же. Меня подбросили в раннем возрасте, и у меня нет семьи. Даже имя на самом деле не мое. Его дали в приюте, — продолжала она, глядя на колеблющееся пламя. — Меня приняли в тот день, когда была одержана победа при Александрии. У Кита его собственное имя, а Вина назвали в честь битвы при Винсенне.

— А Роба в честь Робрес? — спросил Драмм, проводя быстрые вычисления в уме и страшась подумать о том, что дети могут быть настолько не нужными никому, — их даже называют в честь того дня, когда они были найдены.

— Наверное. Слишком много в приюте девочек по имени Мэри и Элизабет, много Томов, Диков и Гарри, — ответила она, поднимая голову и глядя ему прямо в глаза. — Имена цветов, рек и стран быстро заканчиваются. А беспризорные дети все прибывают, вот и приходится изобретать новые. Нам повезло, что управляющие в приюте оказались патриотами. Могло случиться и хуже. Нам могли дать клички, как у животных, меня бы назвали Босси, а Вина или Роба — Слотом, как собачонку. Это бы еще возвысило наше положение, поскольку мы не были настолько полезны и ценны, как животные.

— Мне очень жаль, — тихо сказал граф. — Надеюсь, вы понимаете, что это не меняет моего отношения к вам.

Но это было не так. Она поняла. Чувство товарищества между ними исчезло. И не только это. Любой намек на флирт тоже испарился. Хотя Драмм не шелохнулся, она чувствовала, как он отдалился. Он лежал и смотрел на нее полуприкрытыми глазами, и нельзя было понять его мысли.

— Ну что ж, вам самое время спать, — с печальной и понимающей улыбкой произнесла она. — Завтра будет трудный день.

— Александра, — повторил он, — мне очень жаль.

Девушка кивнула.

— Спасибо, — сказала она, направляясь к двери. — Мне тоже.


— Не так я хотел уезжать, — давясь от смеха, говорил Драмм, когда на следующее утро слуги несли его вниз по лестнице. — Господи! Как стыдно, — твердил он, пока его устраивали на кровати в экипаже. — Проклятие, проклятие, — слышали все его причитания, в то время как доктора привязывали его и в последний раз проверяли, как уложены подушки, одеяла, и то, как он закреплен.

Наконец все было готово. Драмм попрощался со всеми еще за завтраком. Мальчики хотели задержаться, чтобы посмотреть, как он будет уезжать, но Драмм настоял, чтобы они отправились в школу. После завтрака миссис Тук выслушала его благодарность. Александра очень официально пожелала ему доброго пути. Он ни словом, ни жестом не выделил ее среди остальных, она тоже держалась очень ровно. Он сказал, что ужасно ей благодарен. Не за что, ответила она и отступила, чтобы позволить слугам войти в спальню и вынести его.

Теперь его слуги сидели верхом, камердинер был в карете, и все приготовились отъезжать. Эрик просунул голоду в экипаж, чтобы обменяться с другом парой слов на прощание.

— Я все расследую и сообщу, что обнаружил.

Драмм, немного побледневший и взволнованный от всей этой бурной деятельности, на мгновение задержал руку друга.

— Не надо писать, — тихо сказал он. — Если у тебя будут какие-то новости, приезжай с ними ко мне.

— Хорошо.

— Эрик, — продолжил Драмм. — Удостоверься во всем и всегда поступай здесь правильно.

Эрик замер.

— Всегда, — пообещал он, улыбнулся и исчез. В карету забрался доктор Рейнз, и дверца захлопнулась. Граф махнул своему вознице, поскольку его карета возглавляла процессию. Все медленно отправились в путь. Миссис Тук, доктор Пэйс, Эрик и Александра стояли напротив дома и смотрели вслед отъезжающим.

Драмм лежал на боку, выглядывая в окно кареты. Он видел, как Эрик повернулся к Александре и сказал что-то, что заставило ее рассмеяться. Драмм видел, как она посмотрела вверх на высокого светловолосого красавца. Он смотрел, пока пара не скрылась из глаз. Он хмурился на протяжении всех долгих миль путешествия, вспоминая их смех и всех, кого оставил в маленьком деревенском домике.


Александра поднялась в свою спальню. Комната снова принадлежала ей. В доме было тихо. Доктор Пэйс уехал. Эрик ушел, чтобы попытаться навести кое-какие справки в округе. Из соображений приличия миссис Тук оставалась до его отъезда, но Александра знала, что она тоже скоро ее покинет. Жизнь возвращалась в привычное русло, хотя для Александры она никогда не будет прежней. Общение с графом Драммондом переменило ее. Он принес с собой всю широту мира и показал ей, чего она лишена. И он заставил ее испытывать стыд, вовсе не собираясь этого делать. Но то, как Драмм отреагировал на ее положение, очень больно задело ее. Однако тут ничего не поделаешь, просто такова жизнь. Александра — очень практичная женщина, поскольку вынуждена быть такой.

И все же она сдирала простыни с кровати с несколько большей силой, чем было необходимо. Но Эрик Форд улыбается ей, припомнила девушка, и флиртует, заставляя не забывать о том, что жизнь не кончилась. Эрик — милый и приятный, но она ни на секунду не поверит в то, что он подразумевает что-то более серьезное, чем обычный флирт. И все-таки это помогает. Александра перенесет этот удар по самолюбию. Случалось переносить гораздо худшие вещи.

По крайней мере она оказала Драмму услугу, он был искренне благодарен, и она может верить, что, если бы тайна ее рождения была известна, он мог бы задержаться, мог бы остаться с ней. Девушка не винила его в том, что он уехал. Никто лучше ее не понимал, насколько различны их пути. Она не сомневалась, что ему было нелегко покидать ее. Драмм будет ее помнить. Он удачно женится, обзаведется детьми и проживет жизнь с пользой для общества. Но когда-нибудь, возможно, когда состарится и у него будет время подумать о том, что могло бы случиться, может быть, он вспомнит об этой странной ситуации в своей жизни и пожалеет о несостоявшейся любви так же сильно как она.

Его тянуло к ней, ему было трудно покидать ее, в этом Александра была уверена. Если бы судьба обошлась с ней немного добрее… Об этом было приятно думать, и она почувствовала себя лучше. Когда-нибудь он вспомнит ее. Она будет скучать по нему до конца жизни.

Девушка стащила простыню, отбросила подушку и замерла.

Под подушкой лежало небольшое состояние в золотых монетах. Там громоздилась кучка из десяти монет.

Он оставил ей золото в уплату за помощь. Конечно, он слишком тактичен, чтобы просто отдать ей монеты. Зная, что она откажется их взять, он заплатил, как любой путешественник, остановившийся в гостинице, оставил бы плату хорошей служанке, там, где был бы уверен, что ее обнаружат. Александра, поколебавшись, кончиками пальцев, словно дохлых мышей, собрала монеты и положила в свой передник. Потом подошла к окну и вытряхнула передник, швыряя монеты так далеко, как только смогла.

Но она же была практичной и мудрой. И поэтому, заправив кровать, вышла во двор и снова собрала все золото. И только потом заплакала.

Глава 14

— Если бы мы брали плату за вход, то неплохо бы заработали, — уныло произнес Драмм, наблюдая, как его отец просматривает кучу визитных карточек, оставленных дворецкому.

Он сидел в кресле у огромного окна в своем кабинете, и сломанная нога покоилась на табурете. Драмм видел, как солнечный свет проникает сквозь ветви деревьев на заднем дворе его городского дома, а вокруг него громоздились книги и бумаги. Он был одет небрежно — вместо халата домашняя куртка и рубашка с распахнутым воротником. По правую руку стояли бокал с вином и блюдо с засахаренными фруктами. Драмм выглядел как человек, вполне довольный собой и жизнью, и вовсе не напоминал инвалида, если не обращать внимания на шины на ноге. Но выражение лица совсем не соответствовало непринужденной позе.

— Я так понимаю, что мысль о компании вызывает у тебя отвращение, — холодно заметил его отец, с интересом тасуя колоду визитных карточек. — По-моему, тебе пора предъявить свое лицо. А то ходят слухи, что ты изувечен до неузнаваемости. И это, кстати, самые безобидные из слухов.

Драмм пожал плечами.

— Да какое мне дело! Половина Лондона знает, что это не так. По крайней мере именно столько людей стояли на тротуаре и глазели, когда меня выносили из кареты и затаскивали в дом, как покойника, которого готовятся выставить на обозрение. Было бы лучше возвращаться ночью. Или вы могли бы воспользоваться входом для слуг, вместо того чтобы нести меня на носилках, как павшего воина, на виду у любопытной толпы. Я подчинился только потому, что, протестуя, сделал бы этот спектакль еще более интересным.