Я отступила на шаг. Мысленно я ломала руки и рвала на голове волосы, но внешне мне приходилось следить за собой, чтобы ничем не выдать овладевшего мной отчаяния, непонятного и недоступного для других.

Услышав за спиной шорох, Дружинин резко обернулся, увидел меня и постарался встать так, чтобы его горб был наименее заметен. Он продолжал слушать и о чём-то говорить, но взглядом не отрывался от моего лица и думал, наверное, в это время, что, если бы на кухне не хозяйничал его дядя, а за дверью не дежурил полицейский, словом, если бы не было свидетелей, мой труп уже лежал бы у его ног.

— Жанна, вам надо сесть, вы очень бледны, — сказал он, кладя трубку и подходя ко мне.

Я и опомниться не успела, а горбун уже вёл меня обратно в комнату, бережно поддерживая, словно умирающую. Он усадил меня в кресло, а сам опустился возле меня на стул. Меня интересовало, как отреагировал на жуткое известие Петер, и что он думает делать, но, пока я собиралась задать вопрос, меня опередили.

— Как же она оказалась убита? — прошептал убийца скорее самому себе, чем мне.

— Из-за косынки, — ответила я. — У неё на голове была косынка, и поэтому её перепутали со мной.

Горбун посмотрел на меня с интересом.

— Вы уже поняли, что в опасности именно вы, а не Ирина? — спросил он с сожалением.

Да и как ему не сожалеть! Ни о чём не подозревающую жертву всегда легче подкараулить, чем настороженную и готовую дать отпор. Однако, если бы он охотился только за мной, он не сделал бы ту попытку влезть к Ире в окно, которая дала моей подруге возможность его увидеть и своими глазами убедиться, что преступник именно он.

— Ире тоже грозит опасность, — сказала я.

Это походило на игру, где преступник и жертва спокойно обсуждают совершённые и намечавшиеся убийства.

Вместо ответа горбун покачал головой и после продолжительного молчания глухо произнёс:

— Я совершил много ошибок.

Если он ждал сочувствия, то тщетно. Он убил незнакомую девушку, своего близкого друга и женщину, от которой исходило лишь добро и ласка, сделав это непреднамеренно, потому что их место должны были занять я и Ира, а может, я или Ира. Может быть он раскаивался, но исправить содеянное было невозможно, а в ближайшей перспективе цепь убийств должна была прерваться на мне и, наверное, Ире, если он всё ещё жаждет ей отомстить.

Я не знала, что говорить, но, к счастью, в гостиную вошёл мистер Чарльз и своим появлением вывел меня из затруднительного положения. Он принёс кофейник, чашки и бутерброды, поставил поднос на стол, деловито разлил всем кофе и, не успела я опомниться, как передо мной оказалась чашка и тарелка. Чего мне совсем не хотелось, так это есть. Даже сделать несколько глотков мне казалось немыслимым.

— Вам необходимо поесть, Жанна, — ласково убеждал меня Дружинин.

— Спасибо, я не хочу. Я, правда, не хочу, — попыталась я отказаться, но не тут-то было.

Удивительно, каким даром располагать к себе обладал горбун. Он окружил меня такой нежной заботой, что сейчас я не могла ненавидеть его, как ни напоминала себе, что он убил мою подругу. А мистер Чарльз смотрел на нас молча и думал, наверное, что его племянник очень чуток и добр.

— Что сказал Петер? — спросила я после кофе.

Горбун вновь нахмурился.

— Скоро должен приехать, — мрачно, не глядя на меня, ответил он.

Значит, мне предстояло встретиться с Петером второй раз за сегодняшний день, но уж после несчастья, вновь приведшего его сюда, не могло быть и речи о возобновлении разговора, надолго лишившего меня покоя, пока жуткое зрелище, открывшееся моим глазам, не заслонило все прочие переживания.

— Вы его с нетерпением ждёте? — осведомился горбун, как мне показалось, с издёвкой.

Умом я отметила неприятную нотку в голосе Дружинина, но все мои чувства, получившие небольшой отдых благодаря поддельной заботе горбуна и искреннего участия мистера Чарльза, с новой силой устремились к трагедии, косвенной виновницей которой я оказалась. На злые слова горбуна я не ответила, боясь, что дрогнет голос и этим я дам ему повод торжествовать. Я лишь разочек глянула на него, но от этого взгляда он потерял охоту насмешничать.

— Простите, Жанна, — сказал он. — Я не хотел вас обидеть. Петер, и в самом деле, славный человек.

От ласкового, пусть и притворно, голоса, я чуть не заплакала, а моя рука вновь оказалась зажата в ладонях горбуна. Уж лучше бы он не сдерживался перед своим якобы не замечающим его заботы дядей, не прикидывался сочувствующим, а, не совладав со своей злобой, сломал мне кисть. Физическая боль заглушила бы душевную.

— Ведь её убили из-за меня, — сказала я. — Зачем я ушла из дома?

— Никто заранее не знает, что случится в его отсутствие, — отозвался убийца.

— Если бы она не спрятала волосы под косынкой! — с горечью воскликнула я.

Дружинин кивнул. Голова его опускалась всё ниже, так что я перестала видеть его лицо.

— Я сделал много промахов, — глухо проговорил он. — Сегодня я совершил самую большую ошибку.

Я испуганно посмотрела на него, потом — на мистера Чарльза, обнаружила, что он с неодобрением и беспокойством следит за покаянным поведением своего племянника, вновь перевела взгляд на горбуна и встретилась с ним взглядом.

— Только не пытайтесь понять мои слова, милая барышня, — с еле заметной и совсем невесёлой усмешкой предупредил горбун. — Я сам не всегда понимаю, где я мог предвидеть последствия, а где не мог. Но сегодня я совершил непростительную ошибку.

Ситуация складывалась невероятная: преступник терзается угрызениями совести и жалуется жертве, как он огорчён из-за того, что пришиб не её, а другую женщину. От жертвы требовалось сочувствие, но я не могла произнести столь кощунственные слова: во-первых, у меня не повернулся бы язык, а во-вторых, я не могла показать, что, против его ожидания, прекрасно понимаю его слова.

Мистер Чарльз пошевелился и открыл рот впервые с тех пор, как выпил свой кофе.

— Somebody is talking to the police officer behind the door, — сказал он.

Едва я осознала, что пришёл, скорее всего, Петер, как моя рука, которую всё ещё сжимал горбун, непроизвольно отдёрнулась, а сама я отодвинулась от моего соседа, насколько это позволяло кресло. Мне не понравилась моя нервозность, так как производила впечатление боязни, что меня застанут за какими-то недозволенными действиями. Я всего лишь не хотела, чтобы Петер обнаружил нас с горбуном, сидящими рядышком, взявшись за руки, ведь датчанину невдомёк, что мы представляем из себя не пару голубков, а убийцу, скрывавшего свои намерения из-за находящегося рядом свидетеля, и жертву, делающую вид, что не подозревает об опасности, исходящей от её соседа.

Горбун нахмурился, когда моя рука выскользнула из его ладони, быстро встал и демонстративно переставил свой стул к столу. Садиться он не стал, а прошёлся по комнате и остановился у окна, повернувшись к нему спиной и скрестив руки на груди. Он проделал всё это так нарочито, так раздражённо, почти оскорблено, словно моё нежелание сидеть с ним рядом при Петере смертельно его обидело. Я боялась, что порывистая досада племянника покажется странной дядюшке, но, осторожно посмотрев на мистера Чарльза, обнаружила, что он не только по-прежнему учтив, доброжелателен и вежлив, но и настроен на удивление благодушно, словно я продолжала оказывать горбуну знаки доверия и расположения.

— I think it is the second police officer, — сказал англичанин.

Если бы знать заранее, что причин для переполоха нет, можно было бы расстаться с горбуном поделикатнее, не так нервно, как это было сделано.

Почти тотчас же у живой изгороди мягко затормозила машина.

— Вот и Петер! — воскликнула я.

Я не ощущала абсолютно никакой радости, но преступник уловил в моём возгласе именно удовольствие.

— Наконец-то! — добавил он и вопросительно посмотрел на меня.

Я терпеть не могу, когда мне выказывают недовольство или в чём-то подозревают. У Дружинина не было никакого повода намекать на моё нетерпеливое ожидание датчанина, а если уж он был так мнителен, что в самых обычных словах усматривал какой-то особый смысл, то подобная глупость была достойна наказания.

— Наконец-то! — повторила я, неплохо разыгрывая удовлетворение.

Поймав бешеный взгляд, которым одарил меня горбун, я поняла, что глупым желанием его уязвить лишь укрепила в нём желание убить меня.

Удивлённый возглас за окном разом уничтожил все посторонние чувства и вселил в меня ужас. Подъехал не Петер, а Ларс с Ирой и, заметив фигуры полицейских, Ира что-то сказала своему спутнику. Я была так уверена, что мне предстоит встреча с Петером, который уже всё знает, что мои мысли пришли в совершеннейшее смятение, и я не знала и не могла сообразить, что и как сказать овдовевшему Ларсу, чтобы не убить его неосторожным известием. Жестокого, безжалостного горбуна нельзя было допускать к писателю, а взгляд мой против воли устремился на него, умоляя взять на себя эту тяжёлую обязанность.

— Я поговорю с господином Якобсеном, — сказал горбун, глаза которого сразу стали добрыми и ласковыми.

Мистер Чарльз встал и подошёл к нам. Его племянник что-то торопливо проговорил по-английски (по-моему, с вкраплениями немецких слов), обращаясь к нему, и вновь повернулся ко мне.

— Вам лучше остаться здесь, Жанна, — сказал он. — Не беспокойтесь, всё будет в порядке.

Как же он умел притворяться! Никто не заподозрил бы сейчас в нём ничего кроме участия, острого сочувствия, почти жалости ко мне. Однако стоило ему отойти от меня, как в его лице проступила ужаснувшая меня суровость, почти ненависть. И теперь я думала только о несчастном, на которого переводчик грубо обрушит известие о величайшем горе. Этого нельзя было допустить. Я уже раскаивалась в своём малодушии и двинулась вслед за горбуном, но мистер Чарльз удержал меня за руку, очень нежно, но с решительностью, не уступавшей манере его племянника.