Однако, вернёмся к нашим баранам. Горбун резко вскинул голову и уставился на меня. Я понимала, что говорю чепуху, но раз уж начала превозносить мнимые достоинства Синей Бороды, то не могла остановиться. Вообще-то, в моих словах был определённый смысл, но его мог понять лишь тот, кто читал одну мою повесть, которую лично я считала не лишённой интереса. Там это странное рассуждение звучит, на мой взгляд, весьма к месту, но, вырвав его из текста и пересказав своими словами, я отняла у него всякий смысл и выставила себя перед горбуном ещё большей дурой, чем была на самом деле. Но нельзя ведь объяснить ему, что я цитирую саму себя. Я представила, как это могло бы выглядеть и какое представление о моих творениях создастся у горбуна, если он познакомится с ними по этому образчику хромого юмора. И мне заранее стало стыдно, а потому я с особенной чёткостью докончила своё гениальное высказывание.

— У каждого свои недостатки.

То, что Дружинин смотрел на меня непонимающим, словно заворожённым взглядом, это понятно, но Ларсу можно было бы проявить большую догадливость и сделать вид, что удивляться нечему, ведь среди прочих творений я когда-то отдавала на его суд и то, откуда я взяла цитату. Понятно, что он не мог помнить всю мою и, льщу себя мыслью, не только мою галиматью, которую ему пришлось прочитать, но, владея моим секретом, он мог бы быть подогадливее и, как следствие, снисходительнее ко мне. У меня даже зародилось подозрение, что Ларс рассказал о моих неудачных опытах Дружинину, поэтому горбун так навязчиво пристаёт ко мне с просьбами дать ему почитать что-нибудь из моих повестей. Я попыталась припомнить в подробностях, не горбун ли навёл меня на признание в том, что я пишу для себя, но, как всегда в таких случаях, не смогла придти к определённому выводу. Если бы я не узнала о компрометирующих этого человека фактах, не говоря уже о подозрении в убийстве, то мне было бы легче быть объективной, но сейчас я была ослеплена собственными эмоциями и особенно переживала из-за признания горбуном моей глупости. Только очень умный и хитрый человек типа Глумова может запросто сказать в нужный момент, что глуп, ума недостаточно и в этом нет ничего удивительного, и он не скрывает этого, потому что скрыть невозможно, а дожидаться, когда другие скажут, не хочется. Надо лелеять далеко идущие планы, чтобы говорить такие вещи. Кроме того, одно дело, когда сам про себя говоришь нехорошо, а совсем другое — когда плохо про тебя говорят другие.

— Любопытно, Жанна, вы сами до такого додумались или обходитесь чужими цитатами? — осведомился горбун безразличным тоном, но глаза его продолжали сверлить меня с обидным интересом.

— Кто же ещё может до такого додуматься? — спросила я в свою очередь, причём далеко не безразличным, а, скажем, довольно вызывающим тоном.

— Некоторые и не до такого додумывались, — объявил Ларс, причём непонятно было, имел ли он в виду себя, горбуна или кого-то ещё.

— Обязательно включите это в свою повесть, — посоветовал горбун, с барственным видом откидываясь на спинку дивана. — Писатели всегда используют такие блестящие определения.

— Спасибо, учту ваше мнение, — вежливо поблагодарила я, понимая, что за этим советом скрывается издёвка.

Дружинин стал мне противен до невыносимости. Даже если он гениальный переводчик, писатель и критик (в чём, не имея доказательств, можно было позволить себе усомниться), некрасиво постоянно намекать на глупость или бездарность человека, который пишет для себя, не рассчитывая издавать свои произведения. На работе я разрабатываю любые конструкции, которые мне поручают, и, до сих пор никто ещё не был в претензии. Едва я подумала про это, мне сразу же захотелось постучать по дереву, потому что судьба вообще капризна, а судьба конструктора — вдвойне, поэтому, чтобы не сглазить, лучше подстраховаться дедовскими методами. Конечно, стучать я не стала и через плечо не плюнула (к тому же я постоянно забываю, через какое плечо нужно плевать, сколько раз и, главное, на кого), тем более что реакция на эти действия всех находящихся в комнате была бы впечатляющей.

Второстепенные мысли не отвлекали меня от раздражения против горбуна. И зачем этот тип донимает меня моим творчеством? Каждый волен иметь своё хобби. Почему бы мне не заниматься для развлечения чем-нибудь безобидным? Вот если бы горбун для тренировки мозгов придумывал какие-нибудь конструкции, то я бы не стала его критиковать, даже если его изобретения до отвращения примитивны. Жаль только, что он не увлекается изобретательством, и я не могу проявить своё великодушие.

— Наверное, уже включили, — не отставал от меня мой мучитель.

— Если вам так хочется, я придумаю побольше подобных… как бы это выразить?.. включу в какой-нибудь рассказ и подарю вам, — предложила я.

Дружинин долго не сводил с меня пристального взгляда, а потом кивнул.

— Договорились, — сказал он и погрузился в молчание.

Я занялась игрой с Мартой, Ларс ушёл на кухню, а вернувшаяся в комнату старушка приняла участие в разговоре Петера и Ханса. Все были настолько сдержаны в своём горе, что посторонний человек мог бы не заметить, что этот дом дважды посетила смерть.

— Жанна, — позвал меня горбун.

Я подняла голову.

— Как у вас продвигается ваша повесть?

Я не теряла присутствия духа.

— Какая повесть?

— В которую я нечаянно заглянул.

— Никак не продвигается, — ответила я, вежливо улыбнувшись. — Мне она надоела с самого начала, и я бросила её.

Горбун великолепно разыграл роль человека, которому любопытны и мои увлечения и мои мысли.

— Почему? — спросил он с удивлением. — Начало очень интересное и, знаете ли, даже интригующее. Будет жаль, если вы не захотите разрабатывать сюжет дальше.

— Был бы сюжет, — возразила я.

— А его нет?

Какое горбуну дело, есть он или нет?

— Не знаю.

Дружинин сел поудобнее, чтобы лучше меня видеть.

— Может, возникли какие-нибудь трудности? — поинтересовался он. (И каким же располагающим был его голос!) — Я мог бы помочь.

— Зачем помогать в безнадёжном деле? — спросила я, невольно смягчаясь от его мнимого доброжелательства. — А как продвигается ваша работа?

К чему я завела разговор на излюбленную тему горбуна? Теперь будет трудно его прервать, а Дружинин подумает, что вновь сумел внушить мне симпатию.

— Никак не продвигается, — признался он. — Хотите, я расскажу вам сюжет моей будущей книги?

Правильнее было бы вежливо отказаться от прослушивания, но предложение было так заманчиво, что я не выдержала.

— Расскажите.

— В следующий раз, если вы не против, — сказал горбун. — Я чувствую, что скоро нас пригласят к столу, а мне бы не хотелось делиться своими планами во всеуслышание.

Мне ничего не оставалось, как согласиться.

— Так какую же актуальную литературу вы читаете? — спросил Дружинин, ободрённый моим вниманием.

— Агату Кристи, — со стойким спокойствием ответила я.

В другое время я бы подумала, что тень, мелькнувшая на лице горбуна, вызвана горем от смерти Мартина, которое усиленно заглушалось, но всколыхнулось от моего неосторожного намёка, однако сейчас я не знала, правильно ли моё предположение, и склонна была заподозрить, что душа горбуна таит в себе только чёрные страсти и помыслы.

— Вот любительница детективов! — усмехнулся Дружинин.

— А вы уже дочитали Сименона? — любезно поинтересовалась я.

— Из-за вас, милая барышня, мне пришлось перечитать десяток пьес Островского, — ответил горбун. — Откуда мне было знать, что попутно надо заглянуть и в Кристи? Счастье ещё, что вы не сможете предложить мне отгадать какую-нибудь цитату из её книг.

Я подумала, но не смогла вспомнить ни одного яркого высказывания, поэтому только заметила:

— Из её книг черпаешь слишком много практических сведений, поэтому забываешь про цитаты.

— Я заметил, что вы вообще очень практичный человек, — признался горбун. — Однако неясно, какие практические сведения вы можете извлечь из этих книг. Вы ведь не собираетесь стать преступницей?

Конечно, очень хорошо, что горбун так явно показал своё отношение к моей роли в трагических событиях, хотя, если наши догадки оправдаются, и Дружинин сам окажется убийцей, то он и не мог заподозрить меня в совершении этих преступлений.

— Если предположить, что, как всякий человек, я когда-нибудь смогу оказаться в роли жертвы, то… Что с вами?

Горбун так странно взглянул на меня, что я не удержалась от вопроса. Дружинин покачал головой и изобразил улыбку.

— "Всё рюматизм и головные боли", — пожаловался он.

Я сейчас же ухватилась за возможность немного уязвить мерзкого горбуна:

— Эти ужасные болезни вызваны тем, что вы вскопали Ире участок земли?

Дружинин укоризненно взглянул на меня.

— Кстати, откуда те слова? — неосторожно спросила я, не признав свой любимый цитатник и дав, тем самым, горбуну возможность отыграться.

— Позор! — с притворным ужасом прошептал он. — А я-то думал, что вы знаете "Горе от ума" чуть ли наизусть.

Мне вновь показалось, что он надо мной насмехается.

— Так какие же меры предосторожности надо принимать жертве, если пользоваться советами этой дамы?

Я думала, что тема исчерпана, но оказалось, что разговор ещё только начинается.

— Разные, — не слишком любезно отозвалась я.

— Жанна, мне в самом деле это интересно, — не отставал горбун. — Совершено два убийства. Если есть какой-то способ избежать опасности, не лучше ли его открыть?

Меня удивила его серьёзная реакция на мою пустую болтовню.

— Я пошутила, — сказала я. — Какие могут быть способы защититься? Только если вы точно знаете, что преступник перед вами…

Горбун слегка вздрогнул.