В том кафе, которое, как магнитом, притянуло меня красочной выставкой пирожных, булочек и бутербродов, я и перекусила, восстановив силы, а в магазине рядом купила кое-какие продукты, потому что не хотела, чтобы Ира тратила на меня свои деньги и мой приезд оставил по себе воспоминания об издержках. Потом я двинулась дальше с твёрдым намерением преодолеть оставшийся до вокзала путь пешком, будто было очень важно, пройду ли я его или проеду. Не знаю, как у кого, но на меня иногда нападает невероятное упорство в достижении цели, которую и достигать-то не стоит. Сейчас такой целью стало доведение до конца пешей прогулки, притом чтобы ни единый метр пути не был проделан иным способом, нежели собственными ногами. Не спорю, это никому не нужное упорство походило на упрямство, но в этот день оно принесло свои плоды, причём не могу сказать, что они меня обрадовали.

Сядь я на автобус, я, наверное, долго бы ничего не знала об отношениях Иры и Ларса, но пешком продвигаешься довольно медленно и невозможно не заметить того, кто идёт тебе навстречу, а навстречу медленно шла знакомая парочка. Пожалуй, я была смущена не меньше, чем они, и оттого не слишком натурально притворилась, что не вижу ничего особенного в их совместной прогулке, которую они совершали, нежно прижавшись друг к другу. Ира не нашлась, что сказать, и от бессилия оправдаться взгляд её стал бешеным, а Ларс пробормотал какое-то объяснение, не убедительное даже для пятилетнего ребёнка. Я тоже ответила что-то несуразное по глупости и поспешила расстаться с ними, потому что дольше изображать неведение уже не могла.

Сами понимаете, какие чувства я испытывала, когда возвращалась домой. Наверное, они были сравнимы лишь с купанием в сточной канаве. Но и этого, как выяснилось, было мало для нарушения моего покоя, потому что дома меня ждала ещё одна неожиданность.

Переполнявшие меня помоечные чувства превратили дорогу домой в один миг, а, открыв дверь выданным Ирой ключом, я не заметила ничего подозрительного и, сменив обувь и сунув продукты в холодильник, стремительно вошла в гостиную, чтобы приткнуться, наконец, куда-нибудь и в одиночестве обдумать моё дальнейшее поведение с друзьями.

Вошла и остановилась, потому что там расположились двое незнакомых мужчин, причём они с полным спокойствием потягивали пиво и чувствовали себя, как видно, неплохо. Не знаю, вырвалось у меня какое-нибудь восклицание или нет, но оба сразу же обернулись в мою сторону, и удивление, отразившееся на их лицах, показало мне, что моё появление было для них такой же неожиданностью, как их присутствие для меня.

— Здравствуйте, — растерянно поздоровалась я по-русски, даже не подумав, что этот язык может быть непонятен для датских пришельцев.

— Добрый вечер, — с сильным акцентом ответил невысокий бледный человек с бесцветными волосами.

Второй гость молча кивнул, пронзая меня тяжёлым взглядом больших тёмных глаз. Если кто подумает, что меня смутил именно этот взгляд, неотрывно следящий за мной, или суровое лицо, от которого веяло силой и нерушимым спокойствием, то я буду это отрицать, так как смутило меня совсем другое, хотя и это тоже способно было смутить, если бы выступало самостоятельно. Смутила меня фигура темноглазого незнакомца, потому что я никогда не имела дела с горбунами или калеками, а незваный гость был именно горбуном, и от его присутствия словно сместилось время и действительность уступила место чему-то старомодному, нереальному, будто я переместилась в романтический девятнадцатый век, как он изображён в книгах Некрасовой и Панаевой. Только не делайте вывод, что я далека от жизни и считаю, что в наше время не существует горбунов. Они существуют, притом их немало, но горбун горбуну рознь, а мой горбун выделялся среди виденных мною ранее главным образом тем, что мне предстояло с ним общаться.

Как-то так получилось, что среди моих знакомых не попадались люди с ярко выраженными физическими отклонениями от нормы, поэтому общаться с последними я умела лишь теоретически, насколько меня выучили в детстве (не смотреть пристально, но и не отворачиваться, чтобы не показалось, что тебе неприятно их видеть, говорить, если придётся, спокойно, как с самым обычным человеком, и всё в таком же духе). Я следовала всем вдолбленным в меня нормам поведения, когда в метро или на улице встречала калек и уродов, но никогда не общалась с ними напрямую, как мне предстояло сейчас. Мне всегда было жалко людей, сильно отличавшихся от толпы, потому что я хорошо представляла, каково им слышать жестокие насмешки, которые нет-нет, да и бросят им обозлённые собственными невзгодами прохожие, и я привыкла, что лица у несчастных замкнутые, неподвижные, а сами они готовы, казалось, молча перенести любое оскорбление, а следовательно, психика у них надломлена и характер от множества перенесённых несправедливостей злобный (недаром во всех книгах горбунов и уродов выставляют хитрыми человеконенавистниками, строящими всевозможные козни и не имеющими жалости). Возможно, если бы среди моих знакомых числился какой-нибудь горбун или урод, я бы переменила своё мнение, но в тот миг я мыслила именно так, как я изобразила, только обильнее, полнее и разнообразнее, поскольку человеческая мысль никогда не появляется обособленно, а цепляется за другие мысли, порой образуя в мозгах настоящую сумятицу. Так, глядя на горб, обезобразивший спину сидящего передо мной незнакомца, я подумала, между прочим, что этот человек шьёт одежду на заказ, а значит, ему повезло с местожительством. Живи он не в Дании, а в России, где не каждое ателье берётся обшивать нестандартные фигуры, ему пришлось бы туго, и так прилично он бы не выглядел, а имей он при этом обычную зарплату, то он бы не смог воспользоваться услугами даже тех ателье, которые согласятся на него шить.

— Вы, наверное, подруга Иры? — спросил невзрачный датчанин.

Я успокоилась, освободившись от подтачивавшей моё мужество мысли, что эти незваные гости опасны. Раз они сразу заговорили об Ире, то беспокоиться не стоит.

— Да, — ответила я с вежливой улыбкой и чуть ли не со вздохом облегчения. — Я подруга Иры. Из России.

Взгляд горбуна стал ещё пристальнее, и я не уловила в нём неуверенности, присущей людям, которым с детства тычут пальцем на их уродство. Не было в нём и неприятной надменности, этакой сверхъуверенности, служащей защитой, своеобразным психологическим заслоном против окружающих их обид. Горбун выглядел как человек, полностью удовлетворённый своей судьбой.

— Вы недавно приехали? — вежливо поинтересовался невзрачный датчанин.

— Недавно. Дня четыре назад, — охотно ответила я, чтобы поддержать разговор и побудить пришельцев хотя бы представиться.

Незнакомцы молчали, а меня так и подмывало спросить их, чего ради они пожаловали в чужой дом на ночь глядя, нежданные, незваные.

— Меня зовут Жанна, — представилась я довольно сухо.

— Меня зовут Мартин Лоу, — в тон мне ответил датчанин.

В моей голове мысли провернулись за рекордно короткий срок, потому что уже через минуту я вспомнила, что новая фамилия Иры — Лоу, а мужа её, вроде бы, зовут Мартин.

— Вы муж Иры? — спросила я и невольно рассмеялась. — А я гадаю, кто вы и почему здесь сидите.

Моя русская прямота явно покоробила датчанина, а по губам второго незнакомца пробежала улыбка.

— Очень приятно познакомиться, — произнёс горбун, словно угадывая грозящую затянуться паузу и стараясь её заполнить.

Голос у него был глубокий, звучный, довольно приятный и соответствовал мощному туловищу, возвышавшемуся на стуле. Вероятно, если бы не горб, этот человек был бы высок. Меня приятно удивила чистая русская речь, без акцента, но и без того налёта небрежности, с какой теперь говорят даже дикторы радио и телевидения.

— Леонид Николаевич Дружинин, — представился горбун, не давая времени на дальнейшие размышления.

От этого имени у меня в груди что-то тягуче заныло, потому что моего брата, умершего несколько лет назад, тоже звали Леонид Николаевич, и первое время после его смерти я не могла слышать без содрогания, когда кого-то называли Лёня.

Сделав над собой усилие, я примирилась с тем, что горбуна зовут так же, как моего красивого брата, и постаралась больше к этой мысли не возвращаться.

— Очень приятно, — вежливо улыбнулась я. — Вы из России или…

Я не закончила, поняв глупость своего вопроса. Человек, говорящий на таком чистом, словно законсервированном, русском языке, не мог приехать из России, где русский претерпел большие изменения не в лучшую сторону.

— Или, — кратко ответил горбун. Слабая улыбка, оживлявшая некрасивое, но запоминающееся лицо, сошла с его губ, сразу приобретших твёрдую застывшую форму.

Я уже забеспокоилась, не обидела ли я его невзначай. Может, его или его родителей когда-то выслали из страны и упоминание об этом для него мучительно.

— Я родился в Англии, — вновь заговорил горбун. — Мои предки уехали из России ещё до семнадцатого года, и революция застала их в Париже. Назад им вернуться не удалось.

"И слава Богу", — подумала я, вспомнив про сталинские лагеря. Впрочем, не всех же сажали в эти лагеря. Может, его родители или деды благополучно адаптировались бы в новой России.

— Вы прекрасно говорите по-русски, — сказала я, желая сделать ему приятное, причём душой я не кривила. — Мне стыдно за свою речь.

Горбун лишь кивнул, и осталось непонятным, понравился ли ему мой комплимент или он воспринял его как банальную вежливость.

Хозяин дома и его гость упорно молчали, и мне вновь стало не по себе.

— Ира сказала, что вы уехали, и я поселилась в вашей комнате, — с трудом выдавила я из себя. — Если бы я знала, что вы так быстро вернётесь…

— Не беспокойтесь, я скоро уйду, — прервал меня Мартин. — Я зашёл за своими вещами.

Наверное, мне бы следовало сразу сообразить, что между Ирой и её мужем произошёл разрыв, тем более что я совсем недавно увидела её с Ларсом, но мысли мои ещё не освободились от горбуна и моего неудачного комплимента, поэтому я не могла так быстро перестроиться на проблемы семейной жизни моей подруги.