— Да, раньше! — с ударением сказала Лина.

Наступила пауза; у помещика, очевидно, было еще что-то на сердце; внезапно он встал и подошел к родственнице.

— Лина, мне надо поговорить с вами! Гедвига не нравится мне.

— Мне также, — сказала старушка вполголоса, стараясь при этом не смотреть на брата и внимательно разглядывая образцы кружев.

— Не нравится? — закончил Рюстов, в моменты раздражения всегда искавший причину для спора. — Ну, а я думал, что теперь-то она должна была бы вам очень нравиться. Гедвига всегда казалась вам слишком легкомысленной; теперь она стала так невероятно рассудительна, что разучилась из-за этого смеяться. Ни духа противоречия, ни шалостей, ничего в ней не осталось. Просто хоть беги вон из дома!

— Потому что прекратились противоречия и Шалости? Рюстов не обратил внимания на иронию, а, встав перед родственницей в угрожающей позе, продолжал:

— Что случилось с девочкой? Куда девалась моя жизнерадостная, задорная дочка, мой сорванец, не знавший конца выдумкам и шуткам? Я должен это знать.

— Не смотрите на меня так свирепо, Эрих! — спокойно сказала Лина. — Вашему ребенку я ничего не сделала.

— Но вы должны знать, что вызвало эти перемены, — с огорчением воскликнул озабоченный отец. — По крайней мере, вы должны разузнать это.

— И этого я не могу, потому что ваша дочь никогда не делала меня своей поверенной. Но не принимайте этого так близко к сердцу, Эрих! Правда, Гедвига стала очень серьезной, но ведь ей предстоит серьезный шаг — разлука с отчим домом, вступление в новую жизнь, совершенно новые отношения. Ей приходится еще кое с чем бороться, кое-что победить, но когда она выйдет замуж, чувство долга даст ей необходимое спокойствие.

— Чувство долга? — спросил Рюстов, остолбенев от изумления. — Да разве ее помолвке не предшествовал самый настоящий любовный роман? Разве она и Эдмунд не удовлетворили своего желания наперекор графине и мне? Разве Эдмунд — не самый нежный, внимательный жених? А вы толкуете о чувстве долга! Конечно, это весьма похвальное качество, но если молодая женщина в восемнадцать лет не приносит своему мужу ничего другого, то это будет совсем жалкий брак. В этом можете быть уверены.

— Вы не так меня поняли, — успокоила его старушка. — Я хотела сказать, что Гедвиге придется серьезно относиться к своим обязанностям, когда она будет жить в Эттерсберге. Дела там, кажется, далеко не так прекрасны, как мы предполагали вначале.

Рюстов не заметил намерения отвлечь его от обсуждаемой Темы и тотчас же ухватился за брошенное замечание.

— Нет, поистине нет! — с жаром воскликнул он. — Если так пойдет дальше, мне снова придется серьезно сразиться с графиней. О чем бы я ни начал говорить, что бы ни предложил, непременно натыкаюсь на эти проклятые аристократические нравы, которым все должно подчиняться. Графине ни за что не втолкуешь, что только энергичным вмешательством можно задержать разорение, грозящее всем имениям. Все предложения отвергаются, раз они не окружены так называемым ореолом старинного графского рода, и вообще там не годится все, что сопряжено с порядком и бережливостью. Настоящий владелец Эттерсберга вообще ничего не делает. Он считает, что, выслушав получасовой доклад своего управляющего, уже и так сделал много, а в общем преклоняется перед своей мамочкой, считая ее кладезем мудрости и совершенства. Гедвиге придется серьезно позаботиться о том, чтобы сохранить себе мужа, иначе она будет отодвинута на задний план.

Расходившийся помещик еще долго продолжал бы изливать душу, но его прервал стук подъехавшего экипажа. Лина, стоявшая у окна, выглянула во двор.

— Это господин фон Эттерсберг, — сказала она, отвечая на поклон гостя.

— Освальд? — спросил Рюстов. — Вероятно, он приехал проститься, на этих днях он хотел уехать. Велите позвать Гедвигу! Она в парке.

Старушка медлила.

— Я не знаю, мне кажется, Гедвига хотела куда-то пойти прогуляться… Ее не найти. А кроме того, и вы, и я здесь.

— Ну, было бы более чем невежливо, если бы Гедвига не захотела показаться при прощальном визите своего будущего родственника, — с недовольством промолвил Рюстов. — Пусть слуга, по крайней мере, посмотрит, нет ли ее в парке.

Он хотел позвонить, но Лина опередила его.

— Я пошлю за ней, а вы между тем примите господина фон Эттерсберга!

С этими словами она вышла из комнаты и вернулась назад лишь через нескольких минут. Она очень хорошо знала, что Гедвига находилась в парке, но, несмотря на это, никого за ней не послала.

Освальд, действительно, приехал проститься, но у него еще было несколько неотложных дел и приготовлений к отъезду, которые непременно необходимо было сделать сегодня, а потому он не мог задерживаться. Беседовали обо всем; Рюстов выразил сожаление, Что его дочь ушла на прогулку, сказал, что уже посылал за ней в парк, но слуга, должно быть, не нашел ее. Освальд также очень вежливо выразил свои сожаления и просил передать Гедвиге его поклон и прощальный привет и меньше чем через четверть часа ушел.

С тяжелым сердцем расставался Рюстов со своим любимцем; Лина же, напротив, только тогда вздохнула свободно, когда экипаж уехал со двора.

Освальд откинулся в угол коляски. Он был рад, что это прощанье состоялось; так, по крайней мере, он говорил себе. Он достаточно долго боялся этого момента или, может быть, ждал его.

Все равно, во всяком случае так было лучше всего. С последним «прости», в котором ему отказал случай, он избежал бесполезного мучения. Теперь борьба последних недель и дней была окончена, борьба, которой, правда, никто не видел, но которая все-таки грозила выбить молодого человека из колеи. Было самое время удалиться. Может быть, после отъезда он забудет обо всем, если же нет, то нужно будет заставить себя все забыть. Теперь следовало полностью окунуться в новую жизнь, работать, бороться и, если удастся, забыть. В то время как Освальд все повторял себе это, его сердце болезненно ныло, с отчаянием твердя, что этой муки он жаждал как последнего счастья. Он уходил, чтобы никогда не возвращаться.

Экипаж уже огибал парк; Освальд обернулся и еще раз взглянул назад. Вдруг в маленькой густо заросшей беседке он заметил стройную девичью фигурку, и в тот же миг все мудрые мысли и советы рассудка превратились в прах. Еще один-единственный раз! Перед этой мыслью все рассуждения и доводы разума отошли на задний план. В следующий миг Освальд крикнул кучеру остановиться и выскочил из экипажа.

Коляска была послана вперед, чтобы ждать его за деревней, Освальд же через калитку вошел в парк. Но чем ближе он подходил к беседке, тем все медленнее становились его шаги, и когда он наконец поднялся по ступенькам и Гедвига пошла ему навстречу, он снова уже владел собой, словно только исполнял долг вежливости, остановившись проездом, чтобы попрощаться с невестой своего двоюродного брата.

— Я только что нанес прощальный визит вашему батюшке, — начал он, — и не преминул, конечно, лично откланяться вам.

— Вы скоро уезжаете? — спросила Гедвига.

— Послезавтра.

— Эдмунд как-то говорил мне, что вскоре предстоит ваш отъезд. Ему очень будет недоставать вас.

— Мне также, но жизнь не спрашивает о наших чувствах, когда требует разлуки.

Эта фраза должна была быть шутливой, но была произнесена достаточно грустно; в то же время взгляд молодого человека скользнул по Гедвиге, слегка опиравшейся на деревянные перила. Озабоченность Рюстова была, пожалуй, слишком преувеличена: его дочь была такой же розовой и цветущей, такой же прелестной, как и раньше; в ее внешности ничто не изменилось, и все-таки она была совсем другая, чем та задорная, изменчивая фея, которая некогда, искрясь весельем и жизнерадостностью, появилась среди снежной бури. Выросший на солнце цветок, на который вдруг упала тень, также остается неизменным; у него те же формы и краски, тот же запах, но солнечный блеск пропал. Такая же тень лежала теперь на лице счастливой невесты графа Эттерсберга, а в глазах было какое-то особенное влажное сияние, словно они познакомились с чем-то, что доселе было чуждо им, — со слезами.

— Следовательно, разлука все-таки тяжела для вас? — продолжала разговор Гедвига.

— Конечно! В столице я очень часто буду вспоминать Эдмунда и… горы.

— А Эттерсберг нет?

— Нет!

Это было произнесено Освальдом так твердо и решительно, что Гедвига изумленно взглянула на него.

— Простите! — произнес он. — Я забыл, что Эттерсберг вскоре будет родным для вас. Мои слова касаются только отношений, делавших мое пребывание там мучительным и давно уже известных вам.

— Но ведь все уже уладилось. Семья уже больше не препятствует вашей юридической карьере.

— Да, после того как я потребовал себе свободу действий. А до тех пор сколько было борьбы! Ведь нелегко говорить с моей теткой. Вам это еще придется испытать.

— Мне? — удивленно спросила Гедвига. — Не думаю, чтобы у меня появился повод для разногласий со свекровью.

— Боюсь, что это вас не минует.

Гедвига выпрямилась и гордым и недовольным взглядом смерила своего собеседника, но тот мужественно его выдержал.

— Может быть, с моей стороны вообще неделикатно, что я затрагиваю этот вопрос, и, может быть, вы отвергнете мое вмешательство как непрошеное, но я не могу уехать, не предупредив вас. Тетушка очень часто говорит о том, что после свадьбы хочет покинуть Эттерсберг и поселиться в Шенфельде. Эдмунд постоянно протестует против этого плана, а вы поддерживаете его. Не делайте этого! Наоборот, заставьте его согласиться на уход матери. В Эттерсберге нет места для молодой госпожи, пока старая не уступит ей своего, ведь вместе со старой враждой появится и новое разногласие.

— Я не понимаю вас, — сказала взволнованная Гедвига. — Разногласия? Вражда? Не можете же вы подразумевать старый процесс о Дорнау.