Megan Hart - Голые

Я просияла:

– Спасибо. Ваши слова так много для меня значат!

Он явно не отличался ложной скромностью, этот Скотт Черч, но в то же время умел любезно принять комплимент.

– Продолжай в том же духе!

Мы поработали еще час или что-то около того. Вся одежда была наконец-то сорвана. Мне показалось, что некоторые модели в самом начале стеснялись – как, впрочем, и некоторые фотографы. И все же есть забавная вещь в наготе: глядя на обнаженную натуру, поначалу чувствуешь себя неловко, но совсем скоро понимаешь, что это – лишь кожа, точно такая же, как и у всех нас.

К концу мастер-класса у меня было свыше двухсот снимков, причем полдюжины из них показались мне достаточно хорошими, чтобы демонстрировать их открыто. Возможно, удачных кадров окажется даже больше – после того, как я поработаю над ними дома, подкорректировав в «Фотошопе». Определенно, это был великолепный день.

На прощание Черч обнял каждую женщину и от души расцеловал нас в щеки. Пожал руки всем мужчинам. Он потратил немало времени, не только преподавая нам свое мастерство, но и критикуя, хваля, вдохновляя. Когда мы все собирались уходить, Черч воскликнул:

– Черт, совсем забыл упомянуть об этом! В следующем месяце состоится моя выставка в галерее «Малберри-стрит» в Ланкастере. Возможно, я выставлю там некоторые из сегодняшних фотографий.

Мы с Алексом столкнулись у стола, где я решила взять пару баночек колы в дорогу, а он все еще надевал свою куртку. Волосы моего парня были взъерошены пальцами другой женщины, и, несмотря на то что я несколько раз сфотографировала, как она делала это, укол ревности заставил меня пригладить растрепавшиеся пряди.

Он усмехнулся:

– Это было забавно. Не могу дождаться, когда же увижу фотографии.

– И ни капли эрекции на каждой из них, – криво усмехнулась я, когда мы направились к моей машине мимо громко прощавшихся друг с другом участников мастер-класса.

Засмеявшись, Алекс приобнял меня за плечи:

– Там было слишком холодно для стояка.

– Ха! Неужели тебе не было горячо, пока ты прижимался ко всем этим телам? – Я пригвоздила его к месту проницательным стальным взглядом, увы, лишь наполовину притворным, и открыла багажник, чтобы сложить туда наше оборудование.

Алекс прижал меня к боковой дверце, его руки уже сжимали мои бедра, его губы искали мои…

– Не-а!

– Хм. – Я поставила колено между его ногами. – А как теперь? Кажется, я что-то чувствую…

Он захихикал прямо мне в ухо и резко дернул бедрами, подавшись вперед, прямо к моему животу:

– Это все из-за тебя! Ты хоть знаешь, как чертовски сексуально выглядела с этой камерой?

– Малыш, у всех фотографов были камеры.

– Я видел только тебя.

Я засмеялась, хотя никак не могла восстановить дыхание:

– Угу!

Алекс отступил назад, чтобы взглянуть мне в глаза:

– С камерой в руках ты становишься другой, Оливия.

– Другой? Как это?

Он покачал головой, подыскивая нужные слова.

– Не могу объяснить. Но ты становишься… внушительнее.

Мы провели в студии целый день, и металл за моей спиной был холодным. Но я не двигалась с места. Просунув пальцы в шлевки ремня Алекса, я прижала его бедра к себе еще крепче.

– Я и так довольно внушительная.

– Я не это имел в виду. – Руки Алекса скользнули по бокам, чтобы остановиться прямо под моей грудью. – Я хотел сказать… это впечатляет, все, что ты можешь делать. Ты творишь искусство. И, черт возьми, это сексуально. Все это.

– Я ничем не отличаюсь от остальных людей с камерами.

Но Алекс не позволил мне скромничать.

– На это способен не каждый. Да, любой может фотографировать. Но то, что ты делаешь, – это нечто другое. И не вздумай, черт побери, говорить мне «нет»! – И когда я снова открыла рот, чтобы ответить, он отрезал: – Просто прими комплимент.

– Спасибо.

Мы целовались еще несколько минут, а потом еще немного… Дверь студии открылась, напоминая нам, что мы по-прежнему были не одни, хотя все остальные участники мастер-класса уже освободили парковку. Я ощутила эрекцию Алекса, когда его член коснулся моего живота, и трусики моментально стали горячими и влажными, соски напряглись.

– Нам пора ехать, – выдохнула я у его губ.

– Ага.

Но мы не двинулись с места. Налетевший ветер снова растрепал волосы Алекса, бросив длинные пряди ему на глаза. Я откинула челку с его лица.

– Я говорила абсолютно серьезно, – вдруг призналась я Алексу. – О том, что стала жадной до тебя. Хочу, чтобы ты был только моим.

Алекс накрутил один из моих локонов себе на палец и еще крепче прижал меня к машине.

– Это хорошо.

Я люблю тебя. – Мне казалось, что это признание прозвучит сильнее, решительнее. Но вместо этого слова, на мгновение застыв в моем горле, хрипло, судорожно, еле слышно сорвались с губ.

И все же он их услышал.

– Я тоже люблю тебя, Оливия.

Я не могла обвинять Алекса в не самом искусном выражении чувств – только не сейчас, когда мои собственные слова прозвучали так небрежно и шероховато. Я лишь обняла его сильнее, прижалась к нему всем телом и, закрыв глаза, зарылась лицом ему в грудь. От Алекса исходил приятный аромат, и с этим мужчиной мне было так хорошо, что именно в тот самый момент я вдруг осознала, без сомнений и страхов, что буду любить его вечно.

Алекс погладил меня по волосам:

– О чем ты думаешь?

Я откинула голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Я думаю, что… я хочу познакомить тебя со своей мамой.

Алекс удивленно моргнул, потом засмеялся:

– Хорошо.

– Она живет примерно в двадцати минутах езды отсюда.

Он медленно кивнул и отошел назад, чтобы позволить мне двинуться с места.

– Ладно. Конечно. Если ты хочешь.

Я глубоко вздохнула. И улыбнулась ему:

– Да. Я хочу, чтобы ты с ней познакомился.

– Почему ты не упомянула об этом раньше? – спросил Алекс, как только мы сели в машину, и я отъехала от парковки.

Я не отводила взгляда от дороги: не была знакома с ней настолько, насколько следовало бы, и не хотела заблудиться.

– Я не думала, что мы сможем заскочить к маме на минутку. Не знала, сколько продлится мастер-класс, к тому же сейчас Шаббат.

С губ Алекса сорвался испуганный звук.

– Так что, у твоей матери наверняка возникнут проблемы со мной?

– Вполне возможно.

– Черт. – Его голос звучал ошеломленно. – В самом деле?

– У моей матери множество проблем со множеством вещей, которые она не может изменить, – объяснила я. Мои руки вцепились в руль так крепко, что мне пришлось буквально заставить себя ослабить пальцы. – Не беспокойся об этом.

Алекс с минуту помолчал.

– Что поделать, так или иначе, она не будет первой матерью, которая ненавидит меня. Похоже, я произвожу на матерей неизгладимое впечатление.

Я тихо прыснула, двигаясь по улицам квартала, в котором жила мама. Мы миновали синагогу, в которую она ходила. Потом проехали маленький, ничем не примечательный дом, в котором размещалась миква – ритуальная купальня. Мы были почти у дома матери, когда я вдруг подумала, что стоит проехать мимо. Не останавливаясь.

– Как кто-то мог ненавидеть тебя, Алекс?

– Это – талант.

– Ты мне никогда прежде его не демонстрировал.

– Ты ослеплена любовью.

Трафика впереди и позади нас не было, и я замедлила машину в паре минут ходьбы до дома матери.

– Моя мама не станет ненавидеть тебя. Она может не одобрить тебя в качестве моего избранника, но не будет ненавидеть за то, что ты – это ты.

Алекс помолчал еще минуту и заговорил, только когда мы въехали на ведущую к дому дорожку:

– Приятно это осознавать.

Я выключила зажигание и взглянула на него.

– Мы не останемся надолго. Я просто хочу, чтобы она познакомилась с тобой. Чтобы ты познакомился с ней. Ведь так обычно делается, верно? Когда у тебя с кем-то завязывается все всерьез?

Он усмехнулся, сверкнув зубами:

– Выходит, ты относишься ко мне серьезно, да?

– Ага.

Алекс посмотрел в сторону дома, туда, где фонарь освещал крыльцо.

– Думаю, нас заметили. Спасаться бегством слишком поздно.

Я бросила взгляд через лобовое стекло и увидела, как раздвинулись занавески на окне гостиной.

– Теперь никакого отступления. Воспринимай это как обряд посвящения. Знакомство с безумной семейкой.

Алекс тоже посмотрел в окно. Дверь дома открылась, и моя рука крепко сжала его ладонь.

– Ни одна семейка не безумна так, как моя.

– Оливия? Это ты?

– Я, мама. – Пройдя по газону, я поднялась на крыльцо, где она смогла стиснуть меня в объятиях. Это были те же самые объятия, которыми мама неизменно приветствовала меня, но любое проявление чувств с некоторых пор казалось мне другим, непохожим на все, что было раньше.

– Ливвале, что ты здесь делаешь? – Мать произнесла уменьшительно-ласкательный вариант моего имени так, словно называла меня им всегда, хотя на самом деле начала использовать его всего несколько лет назад.

Я просто ненавидела это имя.

– У меня был мастер-класс неподалеку отсюда, и я подумала, раз уж оказалась поблизости…

– Входите, входите. – Мама посторонилась, пропуская нас в дом, и оценивающе оглядела Алекса с головы до ног. – И представь меня своему другу.

– Мама, это – Алекс Кеннеди.

Я забыла предупредить Алекса о том, что мама не будет пожимать ему руку, так что он уже успел протянуть ладонь в знак приветствия. Впрочем, заминка длилась всего пару секунд, недостаточно долго для того, чтобы повисла неловкость. Муж моей матери, Хаим, показался из кухни в белой незаправленной рубашке, под которой выступал живот. С углов рубашки свисали сплетенные пучки нитей, цицит. Он энергично пожал руку Алекса, избегая обмениваться рукопожатием со мной.

– Оливия взяла с собой друга, чтобы познакомить с нами, Хаим. – Улыбка моей матери, должно быть, могла зажечь огни Бродвея. – Вы ведь проголодались, верно? Входите же! Мы только что закончили хавдалу[22]. У меня есть баранья грудинка, немного халы…