Джулия Фэнтон - «Голубые Орхидеи»

Она закончила одеваться и вдохнула порцию кокаина. Ощущение силы и власти, как волной, обдало ее. Она — Аранья! Паук! И доказала это кровью. Ее никто не победит.

Десять минут спустя она быстро шла по площади Таймс, вдоль тротуаров, заполненных вечерней толпой, — парочками, детьми-бродягами, наркоманами, туристами, проститутками, бизнесменами.

Девушка в черном кожаном мини-платье с тяжелой цепочкой, пробираясь сквозь толпу, прошла мимо. Аранья заметила, что ее взгляд даже не остановился на ней, и сдержала торжествующую улыбку. Седые волосы, растущие пучками брови, старческие глаза и походка… Она выглядела как любой другой житель Нью-Йорка, спешащий перекусить перед театром.

Под тренчем на Аранье был надет черный смокинг, а изнутри к подкладке пальто ремнем прикреплен бельгийский полуавтоматический пистолет, переделанный из знаменитого израильского автомата «Узи». Его легко можно было достать через тщательно проделанные разрезы, вместе с магазином, рассчитанным на пятнадцать выстрелов, он весил чуть больше восьми фунтов, а в длину насчитывал меньше тридцати дюймов. Пистолет был оснащен короткоствольным глушителем нового экспериментального образца. Во время выстрела он чуть слышно «кашлял», к тому же отличался идеальной меткостью — совершенное оружие для переполненного театра.

Взглянув на свои часы «Пьяже», Аранья отметила, что оставалось пятьдесят минут до открытия занавеса. Она чувствовала дрожь от возбуждения, которое можно было по силе сравнить с сексуальным. Все начиналось снова…

Сидя на низком табурете в гримерной, Валентина ощутила ловкое прикосновение карандаша сначала к одному веку, потом к другому.

— Снова закрой глаза, — приказала Бев, гримерша.

Пульс Валентины слегка участился, мысли перескакивали с одного на другое. Ее что-то тревожило, но что, она не могла объяснить.

— Вот, — выдохнула гримерша, делая шаг назад от своего создания. — Фантастично! Это Лара, но и Валентина тоже!

Валентина посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. Они трудились часами, чтобы добиться именно такого образа. Грим был специально разработан для нее Трини из ассоциации «Мадригал». Она станет новой, поразительно смелой Ларой.

— Спасибо тебе, Бев.

Валентина поспешно вышла из гримерной, чуть не столкнувшись с Патриком Суэйзи.

— Валентина! Ты великолепна! — он одарил ее своей магнетической улыбкой.

— Спасибо, Патрик, а тебе и грима не надо, — ответила она комплиментом на комплимент.

Валентина быстро прошла по коридору, кивнув на ходу двум танцовщицам, уже одетым в крестьянские костюмы, распахнула дверь своей уборной и вдохнула аромат роз — искусно составленные букеты стояли везде, где только можно. Ее глаза наполнились слезами, она закрыла дверь, и, дрожа, посмотрела на себя в освещенное зеркало. Неужели судьба предоставит ей еще один шанс?

Только бы ничего не случилось. Эта мысль, как ножом, полоснула ее.

Тридцать минут до открытия занавеса.

В арендованной комнате, выходящей на Сорок первую улицу, стоял Михаил Сандовский у старомодного подъемного окна и смотрел на театр «Ледерер» на противоположной стороне.

Рост шесть футов и три дюйма, крепкого сложения, с характерной для атлета квадратной линией подбородка — так выглядел Михаил. Черные волосы, высокие скулы, как бы раскаленные под пеплом, зеленые глаза, точно такие же, как у Валентины. Его военная выправка выдавала в нем бывшего русского пилота МиГа. Возможно, ему оставалось жить меньше трех часов.

Он глубоко и медленно вздохнул. Воздух в этой душной убогой комнате казался немного приятнее на вкус, чем июньский ветерок на Балтике или бодрящий январский ветер, дующий над Невой в Ленинграде.

— Увидели там что-нибудь интересное? — спросил за его спиной Херб Каннелл, бесстрастный голос которого выдавал охватившее напряжение.

В комнате находились еще два федеральных агента: Джерри Крамер — ФБР и Розали Гринфилд из Центрального разведывательного управления.

— Нет, — коротко бросил Михаил. Его английский был безупречен. Школа КГБ позаботилась об этом. Теперь он ненавидел и КГБ, и все, что представляла собой эта страшная тайная полиция.

Он прищурился, глядя через улицу на театр. Световая реклама над входом гласила:

ДОКТОР ЖИВАГО

с Валентиной

и

Патриком Суэйзи,

а также Вайнона Райдер и Орхидея Ледерер

У театра женщина-репортер с телевидения что-то оживленно говорила перед камерой. Толпа поклонников, укрывшихся под зонтиками, смотрела на нее. Уже прибывали первые нетерпеливые театралы.

Михаил видел, как остановился серый «роллс-ройс» и шофер помог выйти пожилой красивой паре. Даже из окна Михаил видел блеск великолепного бриллиантового ожерелья, украшавшего даму. Он узнал Пичис и Эдгара Ледерер, родителей Валентины, с любовью воспитавших ее и Орхидею. В то время как он… он рос в Москве, полагая, что у него никого нет.

Михаил отвернулся от окна и посмотрел на трех агентов, находившихся вместе с ним в комнате. Непроизвольно он разгладил морщины на брюках.

— Что ж, нам лучше приступить к делу, — сказал Херб Каннелл. — Я принес все необходимые вещи. Они тяжелые, и вам будет жарко, как в аду, но, если все произойдет так, как мы думаем, вы будете благодарны им.

— Да, — сказал Михаил. Он повернулся и подошел к кровати, где уже лежали пуленепробиваемый жилет из кевлара [3] с высоким воротом, прикрывающим шею, и тонкая, в форме шлема, подкладка, которую нужно надеть под белый парик, чтобы защитить голову от выстрела.

— Ну, ты будешь выглядеть совсем как тот парень, — заметила Розали Гринфилд, показывая на парик.

Михаил начал снимать одежду и разделся до боксерских трусов.

Он поймал любопытный взгляд женщины из ЦРУ, устремленный на его неровные шрамы на спине и плечах. Михаил не имел ничего против шрамов. Они были своего рода символом — напоминанием о жизни, которую он презирал.

— Хорошо, хорошо, — сказал Каннелл, протягивая ему жилет. — Сначала наденьте это и потуже затяните, так, чтобы он прикрывал все жизненно важные органы.

Михаил протянул руку за жилетом, его пульс участился, давление стало возрастать, как это не раз бывало прежде, когда он отправлялся на задание в Афганистане. Держа тяжелый жилет в руках, он неожиданно ощутил себя в красном кричащем круге боли.

Неожиданная вспышка страха на мгновение пронзила сознание. С детства его приучали не показывать своих эмоций, но в последние дни порывы неприкрытого сильного чувства приходили все чаще и чаще. Тем не менее, в долю секунду Михаил под бесстрастной маской скрыл свое душевное волнение. Быстро и умело он надел пуленепробиваемый жилет, думая о том, что делает сейчас Валентина, его красавица-сестра. Его двойняшка, его вторая половина.

Он вспомнил поезд, петляющий в Кавказских горах между утесов, на вершинах которых громоздились высокие неустойчивые глыбы весеннего снега. Мальчик и девочка — близнецы — смеются. Их мама — балерина. Он думал о том, как все началось…

Россия. 1970

Поздний мокрый мартовский снегопад закружил тяжелые хлопья, мириады белых точек окутали поезд, бегущий из Кировабада в Тбилиси среди Кавказских гор. Высокие пики терялись в безграничности снега, громада горы Мтацминда неясно маячила вдали.

В слишком натопленном мягком вагоне восьмилетний Михаил Сандовский учил свою сестру-двойняшку Валентину играть в «веревочку», в то время как их мать, шесть дней назад овдовевшая, пыталась заснуть.

— Видишь? Видишь, как это делается? — Мальчик протянул кисти рук, обвитые сложным переплетением веревочек. — Вокруг этих пальцев… так. Затем через эти! И вокруг этих. Каждый может так сделать!

Валя, горя желанием понять, склонилась к брату, ее черные кудри касались его волос. Малышка сосредоточенно следила за каждым изгибом веревки между пальцами брата. Наконец она сказала:

— Дай мне попробовать.

Миша, который был старше ее на десять минут, слегка отодвинувшись, отдернул опутанные веревочкой руки.

— Нет, Валя, не сейчас. Подожди, понаблюдай еще за веревкой.

— Но я уже… Я уже понаблюдала. Миша, я видела все, что ты делал. Я могу повторить!

Ее изумрудные глаза, такие же, как у него, сейчас покрасневшие от слез, смотрели умоляюще.

— Да? Тогда покажи.

Девочка взяла у брата веревочку и, покусывая нижнюю губку, методично обернула ее вокруг своих пальцев, почти без раздумий воспроизведя узор, показанный ей братом. Результат оказался безупречным.

— Вот! — воскликнула Валентина, с победно сияющими глазами. — Мама! Мама! Я сделала правильно!

Надя Сандовская была высокой, стройной темноволосой женщиной с длинной лебединой шеей и изящной фигурой балерины Большого театра. Она дремала, устало откинув голову на спинку сиденья, но, вздрогнув, проснулась при звуке голоса дочери.

— В чем дело, детка?

Валентина показала сложную конструкцию из веревки.

— Посмотри.

— Валя, дорогая, ты умница.

Валя подвинулась и приникла к матери, а Миша встал на колени на сиденье и прижался лбом к окну. Надя увидела, что из глаз сына текут слезы, но он пытается скрыть их.

— Миша, дорогой, подойди, сядь сюда. — Она усадила его рядом с собой, стала гладить его лоб, целовать мягкие волосы. — Давайте посидим немного спокойно. Вы оба были такими мужественными, и я вас очень люблю.

Слезы заполнили ее глаза. Что она будет делать теперь без любимого мужа? Александр был физиком, и его сослали в Гулаг за «диссидентские высказывания». Шесть суровых месяцев в лагере для перевоспитания сказались очень быстро. Он заболел воспалением легких и умер до их приезда в лагерь. Она смогла заключить в последнее объятие только его холодное, окоченевшее тело.